ЧЕРНАЯ ХРОНИКА АРДЫ (Black Silmarillion) Наталья Васильева (Ниенна) Оригинал этого текста лежит здесь ? http://cs-www.bu.edu/students/grads/leo-lion/entertainment/russian/tolkien/BlackSilm/Home.html Альтернативная история Арды. На Frodo home page В "SiliconValley" ? http://www.geocities.com/SiliconValley/2583/another.html Перезакачать Про Саурона(Гортхауэр) gorth.html ?http://cs-www.bu.edu/students/grads/leo-lion/entertainment/russian/tolkien/BlackSilm/gorth.html Про Саурона sauron.html ?http://cs-www.bu.edu/students/grads/leo-lion/entertainment/russian/tolkien/BlackSilm/sauron.html Назгул # 5 n5.html ?http://cs-www.bu.edu/students/grads/leo-lion/entertainment/russian/tolkien/BlackSilm/n5.html Песнь Девяти song_9s.html ?http://cs-www.bu.edu/students/grads/leo-lion/entertainment/russian/tolkien/BlackSilm/song_9s.html ------------------------------------------------------------ Весна Арды arda.html Про Саурона(Гортхауэр) gorth.html Про Майар maiar.html О Драконах dragon.html События в Валиноре feanor.html Война гнева war.html Про Саурона sauron.html Намо namo.html Король Назгулов n1.html Назгул # 3 n3.html Назгул # 5 n5.html Назгул # 7 n7.html Назгул # 9 n9.html Песнь Девяти song_9s.html Гэндальф в Дул-Гулдуре gandalf.html Кольцо Сарумана saruman.html Конец Войны Кольца endofwar.html Тхэсса-Оборотень thessa.html ВЕСНА АРДЫ Мелькор еще не восстановил силы после борьбы с Единым и Валар. За гранью мира ныне пребывал он, и на время Валар получили власть над Ардой. И была ночь, но они не увидели ни Луны, ни звезд. И был день, но они не увидели Солнца. Казалось им -- темнота окружает их; ибо до времени волей Единого были удержаны глаза их. Тогда-то Ауле, великий Кузнец, создал то, что назвали Валар Столпами Света. Золотые чаши поместили на них, и Не-Тьмой наполнила их Варда, и Манве благословил их. И поместили Валар Столпы Света: Иллуин -- на севере и Ормал -- на юге. Созданные из Пустоты и Не-Тьмы, в скорлупу Пустоты замкнули они частицу Эа -- Арду. В то время дали ростки все те семена, что посадила в Средиземьи Вала Йаванна, и поднялось множество растений, великих и малых: мхи и лишайники, и травы, и огромные папоротники, и деревья -- словно живые горы, чьи вершины достигали облаков, чье подножие окутывал зеленый сумрак; и яркие сочные цветы -- сладким тягучим соком напоены были их мясистые лепестки. И явились звери, и бродили они по долинам, заросшим травами, и населили реки и озера, и сумрак лесов. И нигде не было такого множества растений и цветения столь бурного, как в землях, находившихся там, где встречался и смешивался свет Великих Светильников. И там, на острове Алмарен, что в Великом Озере, была первая обитель Валар -- в те времена, когдамир был юным, и молодая зелень еще была отрадой для глаз творцов. И долгое время были весьма довольны они. Радостно было Валар видеть плоды трудов своих; и назвали они время это -- Весной Арды; и, дабы ничто не нарушило течения ее, не в силах повелевать пламенем Арды, попытались они усмирить его и под землей заключили его. Но открыли Валар путь в Арду тварям из Пустоты; и те поселились в непроходимых лесных чащах и в глубоких пещерах. Временами покидали они свои убежища, и в ужасе бежали от них звери. И увядали растения там, где проходили они -- как клубится ползучий серый туман. Так Пустота вошла в мир. ...Он задыхался; каждый вздох причинял ему боль -- острые мелкие горячие иглы кололи легкие изнутри. На лбу и висках его бисеринками выступил пот. Ему казалось -- он дышит раскаленным, душным, влажным сладковатым туманом... Что это? Незачем было спрашивать. Он знал: Арда. Жизнь Арды была его жизнью, боль Арды -- его болью. Он должен был помочь. Он снова вступил в Арду. Это было нелегко: словно какая-то упругая -- пружинящая невидимая стена не пускала его; словно огромная ладонь упиралась ему в грудь, отталкивала настойчиво и тяжело. Он с трудом преодолел сопротивление. И страшен был мир, встретивший его, ибо мир умирал; но даже в мучительной агонии своей был он прекрасен. Вечный неизменный день пробудил к жизни семена и споры тысяч и тысяч растений.Огромные деревья тянулись к раскаленному куполу неба, и поднимались травы в человеческий рост на холмах. Но в лесах плющи и вьюны медленно упорно ползли вверх, впиваясь в бугристую шершавую кору, и ни один луч света не пробивался сквозь тяжелую листву. И под сенью исполинских деревьев кустарники, травы и побеги душили друг друга, рождались и умирали, едва успев расцвести. В душном жарком воздухе умершие травы, увядшие цветы, опавшие листья быстро начинали гнить, и запах тления смешивался с запахом раскрывающихся цветов. Пыльца -- золотистое марево -- была повсюду; все было покрыто ее мягким теплым налетом, и медовый приторный привкус не сходил с языка, и губы были липкими и сладкими, и от густого тяжелого аромата цветов кружилась голова. Влажный теплый воздух наполнял легкие, как вязкая студенистая масса. Растения давили и пожирали друг друга, и в агонии распада цеплялись за жизнь; и хищные плющи высасывали жизнь из деревьев, и деревья упорно тянулись вверх, стремясь опередить друг друга... Симметричный мир, где царит вечная Не-Тьма. Симметричный мир, где нет ни гор, ни впадин. Здесь некуда течь рекам, и озера становятся болотами, затянутыми тиной и ряской, и буйным цветом цветут они, и в них копошатся странные скользкие мелкие твари, и густой золото-зеленый туман ползет с болот, стелется по земле: удушливый запах гниения и густой, почти физически ощутимый аромат болотных трав... И здесь рождаются безумные хищные растения -- росянки; усыпанные золотистыми бриллиантами сладких манящих капель... Растения сплетаются, движутся, ползут, стискивают друг друга в смертных объятиях; и в сумеречных чащах темные мхи разъедают стволы деревьев, как проказа; и пятна ядовито-желтой плесени на их скрюченных корнях похожи на золотые язвы, и деревья гниют заживо, становясь пищей для других, и животные сходят с ума... Такой была Весна Арды. Такой увидел Арду Мелькор. Он стиснул виски руками. Мир кричал: первый крик новорожденного переходил в яростный вопль -- и в предсмертный хрип. Арда глухо стонала от боли, словно женщина, что не может разрешиться от бремени; огонь, ее жизнь, жег ее изнутри -- не вырваться. Крик пульсировал в его мозгу в такт биению крови в висках, не умолкая, не умолкая, не умолкая ни на минуту. Жаркая боль стиснула его сердце, словно чья-то равнодушная рука. Не-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет. Не-Тьма царствовала в мире. На мгновение Властелину Тьмы показалось: все кончено. Ему показалось: это гибель. Для Арды. Для него. "Но я еще могу действовать..." Один? Нет, не один. Он никого не видел рядом -- но они были, сильные и дружелюбные, те, кого позже назвали Валар -- "злыми духами из мрачных глубин Эа". Он знал: если у него не хватит сил -- они помогут ему. Он поднял руку. И дрогнула земля под ногами Валар. И рухнули Столпы Света: Тьма поглотила Не-Тьму. В трещинах земли показался огонь -- словно пылающая кровь в открывшихся ранах. По склонам вулканов ползла лава, выжигая язвы оставленные Не-Тьмой на теле Арды, и с оглушительным грохотом столбы огня поднимались в небо. Из глубин моря поднимались новые земли, рожденные из огня и воды, и белый пар клубился над неостывшей их поверхностью. И была ночь. ...И над ночной пылающей землей на крыльях черного ветра летел он, и смеялся свободно и радостно. С грохотом рушились горы -- и восставали вновь, выше прежних. И кто-то шепнул Мелькору: оставь свой след... Он спустился вниз и ступил на землю. Он вдавил ладонь в незастывшую лаву, и огонь Арды не обжег руку его; он был -- одно с этим миром. И на черной ладье из остывшей лавы плыл он по пылающей реке, и огненным смехом смеялась Арда, освобождаясь от оков, и молодым, счастливым смехом вторил ей Мелькор, запрокинув лицо к небу, радуясь своей свободе и осознанной, наконец , силе. ...И был день. И в клубах раскаленного пара, в облаках медленно оседающего на землю черного пепла встало солнце, и свет его был алым, багровым, кровавым. И было затмение Солнца. Ущербное, оно обратилось в огненный, нестерпимо сияющий серп, а потом стало черным диском -- пылающая тьма; и корона протуберанцев окружала его, и в их биении, в танце медленных хлопьев пепла слышался отголосок темной мятежной и грозной музыки; в нее вплетался печальный льдистый шорох и тихий звон звезд, как мучительная, болезненно нежная мелодия флейты, -- и стремительный ветер, ледяной и огненный, звучал как низкие голоса струнных; и приглушенный хор горных вершин -- пение черного органа... ...Теперь он стоял на вершине горы. Он протянул руки к раскаленному черному диску, и темный меч с черной рукоятью из обсидиана лег на его ладони, и огненная вязь знаков змеиным узором текла по клинку: Меч Затменного Солнца. Когда утихла земля, и пепел укрыл ее, словно черный плащ, и развеялась тяжелая туманная мгла, Мелькор увидел новый мир. Нарушена была симметрия вод и земель, и более не было в лике Арды сходства с застывшей маской. Горные цепи вставали на месте долин, море затопило холмы, и заливы остро врезались в сушу. Пенные бешеные неукрощенные реки, ревя на перекатах, несли воды к океану; и над водопадами в кисее мелких брызг из воды и лучей Солнца рождались радуги. Так мир познал смерть; и вместе с Ардой на грани смерти был Возлюбивший Мир. Так мир возродился; и вместе с Ардой обрел силы для жизни и борьбы Возлюбивший Мир. Мелькор вдохнул глубоко, всей грудью, воздух обновленного мира. И улыбался он, но рука его лежала на рукояти меча. Бой был еще не окончен. ПРО САУРОНА. 1 Так говорят: во тьме Средиземья Ауле создал гномов. Ибо столь желал он прихода Детей Единого, учеников, которым мог бы он передать свои знания, что не захотел ждать исполнения всех замыслов Илуватара. Но облик тех, что должны были прийти, помнил он смутно, потому и творил он по своим мыслям, дал он гномам долгую жизнь, и телам, и душам их твердость и стойкость камня. Ибо мыслились ему они не только учениками, но и соратниками в войнах с Мелькором, Властелином Тьмы. И первым помощником его в исполнении замыслов был старший из учеников его, Артано, Аулендил, которого позже назвали в Средиземьи Сауроном. И по силе и знаниям своим был Артано равен самому Кузнецу. Однако деяния Ауле не были сокрыты от Илуватара; и когда окончены были труды Валы, и начал он учить гномов тому, что знал и умел сам, Илуватар заговорил с ним. И в молчании внимал Ауле словам Его. -- Почему сотворил ты это? Почему пытаешься создать то, что за пределами твоего разумения? Ибо не давал Я тебе ни власти, ни права творить такое; только твое бытие дал Я в дар тебе, и создания твоих рук и мысли твоей связаны неразрывно с бытием твоим. Они повинуются тебе, но если ты подумаешь о другом, они застынут, как живые камни -- без движенья, без мыслей. Этого ли ты хочешь? Знал Майя Артано, что это не так: не один Ауле творил гномов, и Артано, в тайне от учителя своего, дал его творениям способность мыслить и чувствовать. Но, услышав голос Единого, смутился он и не решился сказать ни слова. И ответил Ауле: -- Я не желал такой власти. Хотел я создать существ иных, чем я, любить и учить их, дабы познали они, сколь прекрасен Эа, мир, сотворенный Тобой. Ибо казалось мне, что довольно в Арде места для многих творений, которые увеличат красоту ее, и пустота Арды наполнила меня нетерпением. И в нетерпении моем впал я в неразумение. Но Ты, сотворивший меня, и в мое сердце вложил жажду творить; неразумное дитя, обращающее в игру деяния отца своего, делает это не в насмешку, а лишь потому, что он -- сын своего отца. Но что делать мне ныне, дабы не навлечь на себя Твой вечный гнев? В твои руки предаю я творения своих рук. Да будет воля Твоя. Но не лучше ли мне уничтожить их? И со слезами взял Ауле великий молот, дабы сокрушить гномов. Тогда невольно вскрикнул Майя Артано: -- Что делаешь ты, учитель? Они ведь живые, они твои творения; останови руку свою! -- Я нарушил волю Единого, Творца Всего Сущего, -- простонал Ауле и поднял молот; но Артано схватил его за руку, пытаясь предотвратить удар. И гномы отшатнулись от Ауле в страхе, и взмолились о пощаде. Тогда, видя смирение Ауле и его раскаяние, возымел Илуватар сочувствие к нему и его замыслу. И так сказал Илуватар: -- Я принимаю дар твой. Ныне видишь ты: они живут своей жизнью и говорят своими голосами... И Ауле опустил молот свой, и возрадовался, и возблагодарил Илуватара, говоря: -- Да благословит Единый творения мои! И сказал на это Илуватар: -- Как дал я суть и плоть мыслям Айнур, когда творился мир, так ныне дам я твоим творениям место в мире. И будут они такими, как ты замыслил их; я дал им жизнь, и более не изменю ничего в них. Но я не потерплю, чтобы пришли они в мир раньше, чем Перворожденные, как было по мысли моей; и не будет вознаграждено нетерпение твое. Станет так: будут они спать под скалами, пока не пробудятся Перворожденные, дети мои, в Средиземьи; и ты будешь ждать до той поры, пусть и покажется долгим ожидание. Но когда придет время, моей волей будут пробуждены они; и будут они как дети тебе; и часто будут бороться они с моими детьми: мои приемные дети -- с избранниками моими. И вновь на коленях благодарил Ауле Илуватара, и сделал по слову его; потому до пробуждения Эльфов под скалами Средиземья спали Семь Отцов Гномов. Но гнев был в сердце молодого Майя, ибо слышал он ложь Единого и видел рабскую покорность Ауле. И так сказал он: -- Я почитал тебя Учителем своим, но ныне я отрекаюсь от тебя, и проклинаю трусость твою. Только трус мог поднять руку на творения свои. -- Ты... -- Ауле задохнулся от возмущения, -- Как смеешь ты, слепое орудие в моих руках, слуга, раб, так говорить со мной! -- Смею. Я не раб тебе. И не слуга тебе более. И я повторяю: ты трус, как и все те, кто бежал в Валинор! -- Ты... ты... -- Кузнец не находил слов; и, наконец, выплюнул: -- Видно, слишком многое дал тебе Мелькор! -- А-а, значит, не ты создал меня. -- Да! И убирайся к нему! И будь ты проклят! Ты еще вернешься, еще будешь вымаливать прощение! Артано смерил Ауле презрительным взглядом. -- Ничего, посидишь в цепях -- остынешь! -- шипел Кузнец. Артано холодно усмехнулся: -- Ну что ж, попробуй! Ауле дрожал от бессильного гнева, но не двигался с места. -- Трус. Будь проклят, -- сказал Артано. И, плюнув под ноги Ауле, он повернулся и пошел прочь -- во тьму. Ауле не посмел преследовать его. Он вернулся в Валинор. ...Майя шел быстро и уверенно, сжимая кулаки. "Трус, ничтожество. Илуватар, видно, не терпит соперников: одного проклял, другого -- запугал. Ну, ничего. "Убирайся к Мелькору", говоришь? И уйду. Он, по крайней мере, ничего не боится. Даже гнева Единого..." Он остановился. Говорили ведь: Властелин Тьмы. Враг. "А я иду к нему... Что он сделает со мной?" Страх проснулся в душе Майя, но он пересилил его. "Пусть делает, что хочет. Вернуться? Покаяться, валяться в ногах? У этого труса?! -- Ну, уж нет! Нет мне пути назад. Скажу: я пришел, прими меня к себе. Пусть делает, что хочет -- все лучше, чем унижение..." У черных врат Утумно он остановился в нерешительности. Но тут перед ним предстала фигура -- очерком багрового пламени во тьме: Балрог. Он сделал знак: следуй за мной. И Майя повиновался. Черные врата открылись. Они спускались по длинным крутым лестницам -- словно в сердце Арды. Они шли по бесконечным анфиладам подземных залов, и Майя изумленно оглядывался по сторонам. Но последний зал поразил его больше, чем все уже виденное. Черный каменный пол; но стены и своды светятся ровным мягким светом. Словно застывшие струи воды -- сталактиты; кажется -- тронь, и отзовутся легким звенящим звуком... Майя стоял перед троном Властелина Тьмы; его проводник, Балрог, незаметно исчез куда-то: он был один. Майя поднял глаза -- и замер. Это лицо -- гордое, величественное и прекрасное -- было первым, что увидел он при пробуждении. Потом лишь -- Ауле. Майя расспрашивал Кузнеца о том, кто это был, на что тот неизменно отвечал: "Ты -- создание моей мысли; а это... тебе показалось." Майя поверил, но забыть не смог. Теперь Майя увидел его снова. "Мелькор... Значит, Мелькор. Ауле проговорился." -- Приветствую тебя, Вала Мелькор. Мелькор пристально посмотрел на Майя в огненных и черных одеждах, и легкая насмешка была в глазах его. -- Привет и тебе, Майя Ауле, Артано-Аулендил. Молодого Майя передернуло. -- У меня больше нет имени. И более я не слуга Ауле! -- Почему? Майя стал рассказывать, сжимая кулаки от гнева. Мелькор слушал молча и, наконец, сказал: -- Значит, так ты ушел. Ты смел и дерзок, Майя. И чего же ты хочешь от меня? -- Я хочу стать твоим учеником. У меня ничего нет -- только это, -- Майя снял с пояса клинок и протянул его Мелькору, -- Возьми. Только прими к себе! Мелькор, не глядя, взял оружие и насмешливо сказал: -- Ученичество не покупают дарами. Разве ты не знаешь этого? Но, когда взглянул на клинок, лицо его изменилось. Две стальных змеи сплетались в рукояти, и глаза их горели живым огнем. -- Откуда тебе известен этот знак? -- Не знаю... Может, сказал кто-то, а может, я знал всегда... Мне показалось -- Мудрость Бытия... -- Ты прав; только это идет из Тьмы. А -- камни? Я никогда не видел таких; что это?
...Клинок был первым, что сделал он без помощи Ауле. Но когда, радостный, принес он свое творение Кузнецу, тот отмахнулся: -- Что можешь ты создать такого, что не было бы ведомо мне? Ты -- творение моей мысли, и ни в замыслах, ни в деяниях твоих нет ничего, что не имело бы своего абсолютного начала во мне. Майя стоял в растерянности. Ауле, наконец, соизволил взглянуть на него: -- И что это за одежды у тебя? Почему черное? -- Мне так нравится. Неужели ты не видишь: это красиво? Ответ был дерзок. Ауле нахмурился и проворчал: -- Красиво, красиво... Сказано: слуги Валар должны носить их цвета. Почему ты считаешь себя исключением? Красиво... Кто только тебе это в голову вбил? -- Ты же сам сказал: я -- творение твоей мысли, и ни в замыслах, ни в деяниях моих нет ничего, что не имело бы своего абсолютного начала в тебе! И, глядя на Кузнеца своими пронзительно-светлыми глазами, Майя усмехнулся. Ауле не сразу нашелся с ответом: -- Наглец! Смотри, посажу на цепь -- по-другому запоешь! -- А не боишься? Сделаешь цепи -- и ведь больше ничего создать уже не сможешь. Ауле разгневался. Следовало бы примерно наказать Майя, но ведь первый ученик, самый способный и знающий... Вала отступился.
Впервые хоть кто-то заинтересовался творениями Майя Артано. Потому с мальчишеской радостью начал он рассказывать, как задумал сделать камень, похожий на каплю крови Арды; как взял он частицу пламени Арды и заключил ее в кристалл; как украсил этими камнями созданное им... Мелькор слушал внимательно, изредка задавал вопросы. Потом сказал, и голос его снова стал насмешливым: -- Тебе ведь дано создавать. Почему же ты пришел ко мне - - ведь у вас говорят, что, кроме как разрушать, я не способен ни на что? Майя взглянул на руки Мелькора, спокойно лежащие на подлокотниках трона. Узкие, сильные. Тонкие длинные пальцы. Удивительно красивые руки. -- У тебя руки творца,-- тихо сказал Майя. -- Только о н и стараются разрушить все, что я создаю. Глухая тоска была в словах Валы. -- Я никогда не видел твоих творений... Вала улыбнулся -- чуть заметно, уголком губ, -- и перевел взгляд на клинок Майя. Он прикрыл глаза и медленно провел рукой по лезвию. И клинок загорелся льдистым бледным пламенем под его пальцами. Майя ошеломленно смотрел на Мелькора. -- Как ты это сделал? Никто из них не умеет такого... -- Они отвергли Тьму, что древнее мира; отвергли и знания Тьмы. А заклятия Тьмы сильнее заклятий Света. Все просто. Мелькор протянул Майя клинок: -- Возьми. Сердце Майя упало: -- Ты... отвергаешь мой дар? -- Это по праву твое. И я уже сказал тебе: нельзя купить ученичество дарами. Благодарю; но я не присваиваю чужих творений, -- Мелькор усмехнулся грустно, -- Возьми. Майя принял из рук Мелькора холодно мерцающий клинок. "Я не нужен ему, -- тяжело думал Майя, -- и мне некуда идти. Зачем я ему? Слишком мало знаю. Слишком мало могу. Все кончено." Мелькор внимательно посмотрел на молодого Майя и, поднявшись с трона, коротко сказал: -- Идем. Майя, стиснув зубы, медленно следовал за Мелькором. "Сейчас скажет -- уходи. И что я буду делать? Не вернусь. Ни за что не вернусь. На коленях умолять буду -- пусть у себя оставит. Все, что угодно, сделаю. Только -- с ним," -- ожесточенно думал Майя. Они стояли теперь на вершине горы. И Мелькор сказал молодому Майя: -- Смотри. Сначала тот не видел ничего, кроме привычной темноты. А потом рванулось над головой ослепительным светом -- сияющее, огненное, раскаленное... Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой: -- Свет... откуда? Что это? -- Солнце. -- Это сотворил -- ты? -- Нет. Оно было раньше, прежде Арды. Смотри. И Майя смотрел, и видел, как огненный шар, темнея -- словно остывал кипящий металл, скрылся за горизонтом. И наступила тьма, но теперь Майя видел в ней свет -- искры, мерцающие холодным светом капли. -- Что это? -- Звезды. Такие же солнца, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там -- иные миры... -- Их тоже создал Единый? Как и Арду? -- Нет. Они были и до Эру; и он -- не единственный творец, хотя всеми силами пытается забыть об этом. Его имя -- Эру -- изначально значит "пламя"; но он называет себя Единым и пытается заставить остальных верить в это. Молодой Майя, наверно, испугался бы, скажи это кто-то другой, не Мелькор. Но сейчас страха не было: он верил Мелькору и восхищался его гордой решимостью и мудростью. "Он воистину бесстрашен. И воистину -- могущественнейший из Айнур. Недаром Валар так боятся его." Вала взглянул на молодого Майя, и глаза его сияли, как звезды: -- Но почему же я раньше не видел этого? -- спросил Майя. -- Не только ты. Другие тоже -- до времени. Только смотрят, не видя. Воля Эру. Я рад, что тебе они не смогли закрыть глаза. И, положив руку на плечо Майя, так сказал Мелькор: -- Ты будешь моим учеником. Я давно решил. Еще когда увидел творение рук твоих. Он вздохнул и прибавил с непонятной грустью: -- И все-таки первым ты сделал -- клинок... -- Повелитель... -- выдохнул Майя. -- Отныне имя тебе -- Гортхауэр. Нет, не "ненавистный": в разных языках одни и те же имена означают разное. В том языке, что берет начало из Тьмы, это имя означает -- Владеющий Силой Пламени. И улыбнулся светло и спокойно: -- Многому еще придется учить тебя, Майя Гортхауэр... -- Возьми. Сердце Майя упало: -- Ты... отвер не окончен. ПРО МАЙЯР. ...Имен не осталось. Приказано забыть. Только следы на песке -- на алмазном песке, на острых режущих осколках -- кровавые следы босых ног. Но и их смыло море, но и их иссушил ветер... Ничего. Когда Светильники рухнули, по телу Арды прошла дрожь, словно ее разбудило прикосновение раскаленного железа. Глухо нарастая, из недр ее рванулся в небо рев, и фонтанами брызнула ее огненная кровь; и огненные языки вулканов лизнули небо. Когда Светильники рухнули, сорвались с цепи спавшие дотоле стихии. Арда содрогалась в родовых муках, бешеный раскаленный ветер срывал с ее тела гнилостный покров неживой растительности, выдирал из ее недр горы, размазывал по небу тучи пепла и грязи. Когда Светильники рухнули, молнии разодрали слепое небо и сметающий все на своем пути черный дождь обрушился навстречу рвущемуся в небо пламени. Трещины земли набухали лавой, и огненные реки ползли навстречу сорвавшимся с места водам, и темные струи пара вздымались в небо. И настала Тьма, и не стало неба, и багровые сполохи залили студенистые низкие тучи, и щупальца молний жадно шарили по беснующейся плоти Арды. И не стало звуков, ибо стон Арды, ворочающейся в родовых конвульсиях, был таков, что его уже не воспринимало ухо. И в молчании рушились и вздымались горы, срывались пласты земли, и бились о горячие скалы новые реки. Словно незримая рука мяла плоть Арды и лепила новый мир, сдирая с него засохшую корку старой кожи. И в немоте встала волна, выше самых высоких гор Арды, и беззвучно прокатилась -- волна воды по волнам суши... И утихла плоть Арды, и стало слышно ее прерывистое огненное дыхание. Когда Светильники рухнули, не было света, не было тьмы, но это был миг Рождения Времени. И жизнь двинулась. Когда Светильники рухнули, ужас сковал Могущества Арды, и в страхе страхом оградили они себя. И со дна Великого Океана, из тела Арды вырвали они клок живой плоти и создали себе мир. И имя дали ему -- Валинор. Отныне Средиземье значило для них -- враждебный ужас, и те, кто не отвратился от него, не были в чести у Валар... Когда Светильники рухнули, не стало более преграды, что застила глаза не-Светом. И он, забытый, потерянный в агонизирующем мире, увидел темноту. Ему было страшно. Не было места на земле, которое оставалось бы твердым и неизменным, и он бежал, бежал, бежал, обезумев, и безумный мир, не имеющий формы и образа, метался перед его глазами, и остатки разума и сознания покидали его. И он упал -- слепое и беспомощное существо, и слабый крик о помощи не был слышен в реве волн, подгоняемых бешеным радостным Оссе. ...И в немоте встала волна выше самых высоких гор Арды, и на гребне ее, как на коне, взлетел, радостно хохоча, Оссе. Долго мертвый покой мира тяжелым грузом лежал на его плечах. Но он не смел ослушаться господина своего Ульмо. И теперь великой радостью наполнилось сердце его, когда увидел он, что ожил мир. И не до угроз Ульмо было ему -- он почуял свою силу. Волна вознесла его над миром, и на высокой горе увидел он Черного, и одежды крыльями метались за его плечами. Он смеялся. И смеялся в ответ Оссе, проносясь на волне над Ардой. И в тот, первый День, Майя Оссе стал союзником Черному Вале. Вода подняла его бесчувственное тело, закрутила и выбросила на высокий холм, и отхлынула вновь. И много раз перекатывалась через него вода -- холодная, соленая, словно кровь, омывая его, смывая с тела грязь. Ветер мчался над ним, сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, протирая черное стекло ночи. И когда открыл он глаза, на него тысячами глаз смотрела Ночь. Он не мог понять -- что это, где это, почему? Это -- Тьма? Это -- Свет? И вдруг сказал -- э т о и есть Свет, настоящий Свет, а не то, что паутиной оплетало Арду, источаясь из Светильников. Оттуда ему в лицо смотрела -- Вечность, и звезды шептали, и он называл ихними именами, и они откликались ему, тихо мерцая. Тьма несла в себе Свет бережно, словно раковина -- жемчуг. Он уже сидел, запрокинув голову, и шептал непонятные слова, идущие неведомо откуда, и холодный ветер новорожденной Ночи, трепал густые локоны его темно-золотых длинных волос. И именовал он Тьму -- А х э , а звезды -- Г е л е , а рдяный огонь вулканов, тянущий алые руки к Ночи -- Э р э. И казалось ему, что Эрэ -- не просто Огонь, а еще что-то, но что -- понять не мог. И полюбил он искать слова, и давать сущему имена -- новые в новом мире. И сделал он первый шаг по земле, и увидел, что она тверда, и пошел в неведомое. Он видел и первый Рассвет, и Солнце , и Закат, и Луну, и удивлялся и радовался, давал имена и пел... И думал он: "Неужели э т о -- деяние Врага? Но ведь это красиво! Разве злое может быть так прекрасно? И разве Враг может творить, и, тем более -- красивое? Может, это ошибка, может, его просто не поняли? Тогда ведь надо рассказать! Вернуться и рассказать!" Он не решался искать Мелькора сам, страшась могучего Валы, потому решил вернуться и поведать о том, что видел. Манве и Варда радостно встретили его. -- Я думала, что ты погиб, что Мелькор погубил тебя! -- ласково сказала Варда. -- Я счастлива, что снова вижу тебя! "Странно. Я же Майя, я не могу погибнуть!" -- удивленно подумал он. Высокий, хрупкий, тонкий, он был похож на свечу, и темно-золотые волосы были словно пламя. Тому, кто видел его, почему-то казалось, что он быстро сгорит, хотя был он Майя, и смерть не была властна над ним. И когда пел он перед троном Короля Мира, его огромные золотые глаза лучились, словно закат Средиземья отражался в них. Он пел о том, что видел, о том, что полюбил, и те, кто слушал его, начинали вдруг меняться в сердце своем, и что-то творилось с их зрением -- сквозь яркий ровный свет неба Валинора они различали иной свет, и это был -- Свет. И боязнь уходила из душ, и к Средиземью стремились сердца, и уже не таким страшным им казался Мелькор. Светилась песнь, и создавала она -- мысль. Но встал Манве, и внезапно Золотоокий увидел его перекошенное лицо и страшные глаза. Король Мира схватил Майя за плечи, и хватка его была жестче орлиных когтей. Он швырнул Золотоокого на земь, и прорычал: -- Ты! Ничтожество, тварь... Как смеешь... Продался Врагу! Дыхание Манве было хриплым, лицо его побагровело. Наверно он ударил бы Майя, но Варда остановила его. -- Успокойся. Он только Майя, и слаб душей. А Мелькор искушен во лжи и злых наваждениях. -- Ласковым был ее голос, но недобрым -- ее взгляд. Манве снова сел. -- Иди, -- сурово сказал он. -- Пусть Ирмо снами изгонит злые чары из души твоей. Ступай! А вы, -- он обвел взглядом всех остальных, -- запомните: коварен Враг, и ложь его совращает и мудрейших! Но тот,-- он возвысил голос, -- кто поддастся искушению, будет наказан, как отступник! Запомните это! В мягкий сумрак садов Ирмо вошел Золотоокий. Ему было горько и больно; он не мог понять -- за что? Не мог поверить словам Манве -- "Все это наваждение; Тьма это зло, и за Тьмой -- пустота." "Но я же видел, я видел!" -- мучительно-болезненно повторял он, сжимая руками голову, и слезы обиды текли по его щекам. Кто-то легко коснулся его плеча. Злотоокий обернулся -- сзади стоял его давний друг, ученик Ирмо. Его называли по-разному: Мастер Наваждений, Мечтатель, Выдумщик, Чародей. И все это было правдой. Он такой и был, непредсказуемый и неожиданный, какой-то мерцающий. И сейчас Золотоокий смутно видел его в мягком сумраке садов. Только глаза -- завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался, но неуловимой была эта улыбка на красивом лице, смутном в тени темного облака волос. Его одежды были мягко-серыми, но в складках они мерцали бледным золотом и темной сталью. Золотоокий посмотрел на него, и в его мозгу вспыхнуло новое слово -- А й о , и это слово значило все, чем был ученик Ирмо. -- Что случилось? -- спросил он, и голос его был глубок и мягок. -- Мне не верят, -- со вздохом, похожим на всхлип, сказал Золотоокий. -- Расскажи, -- попросил Айо, и Золотоокий заговорил -- с болью, с обидой, словно исповедуясь. И, когда он закончил, Айо положил ему руки на плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза Золотоокого, и лицо его в этот миг стало определенным -- необыкновенно красивым и чарующим. -- Это не наваждение, поверь мне. Это не наваждение. Я-то знаю, что есть наваждение, а что -- истина. -- Но почему тогда? -- Я не знаю. Надо подумать. Надо увидеть мне самому... -- Но я... -- он не договорил. Айо коснулся рукой его лба и властно сказал: -- Спи. И Золотоокий тихо опустился на землю; веки его словно налились свинцом, голова упала на плечо... Он спал. Сказала Йаванна, горько плача: -- Неужели все, что делала я, погибло? Неужели прекрасные Дети Илуватара очнуться в пустой и страшной земле? И встала ее ученица, по имени Весенний Лист. -- Госпожа, позволь мне посетить Сирые Земли. Я посмотрю на то, что осталось там, и расскажу тебе. На то согласилась Йаванна, и Весенний Лист ушла во тьму. Почва под ногами была мягкой и еще теплой, ибо ее покрывал толстый слой извергнутого вулканами пепла. Как будто кто-то нарочно приготовил эту живую новую землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь опробовать здесь, в страшном, пустом, еще не устроенном мире свое искусство. Соблазн был велик. С одной стороны, следовало, конечно, вернуться в Валинор и рассказать о пустоте и сирости Арды, а с другой -- очень хотелось сделать что-нибудь самой, пока некому запретить или указать, что делать... Очень хотелось. И она подумала -- не будет большой беды, если я задержусь. Совсем немножко, никто и не заметит. Она не думала, что сейчас идет путем Черного Валы -- пытается создать свое. Она не осознала, что видит. Видит там, где видеть не должна, потому, что в Средиземьи -- тьма, и она знала это, а во тьме видеть невозможно. Но сейчас ей было не до того. Она слушала землю. А та ждала семян. И Весенний Лист прислушалась, и услышала голоса нерожденных растений, и радостно подумала -- значит, не все погибло, когда Светильники рухнули. То, что было способно жить в новом мире -- выжило. Она взяла горсть теплой, мягкой рассыпчатой земли, и была она черной, как Тьма и, как Тьма, таила в себе жизнь.И Весенний Лист пошла по земле, пробуждая семена. Она видела Солнце и Луну, Звезды -- но не удивлялась. Почему-то не удивлялась. Некогда было. Да и не могла она осознать этого -- пока. А все росло, тянулось к небу, и, вместе с деревьями и травами, поднимался к небу ее взгляд. И забыла она о Валиноре, захваченная красотой живого мира. И все же скучно было ей одной. И потому появились в мире поющие деревья и говорящие цветы, цветы, что поворачивали свои головки к Солнцу всегда, даже в пасмурный день. И были цветы, что раскрывались только ночью, не вынося Солнца, но приветствуя Луну. Были цветы, что зацветают только в избранный день, в избранный час -- и не каждый год случалось такое. Ночью Колдовства она шла среди светящихся зловеще-алым цветков папоротника, что были ею наделены спящей душой, способной исполнять желания. Но такое бывало лишь в избранный час. Со дна прудов всплывали серебряные кувшинки и мерно качались на черной воде, и она шла в венке из огромных подводных цветов. Она давала души растениям, и они говорили с нею. И духи живого обретали образы и летали в небе, качались на ветвях и смеялись в озерах и реках. И вырастила она растения, в которых хотела выразить двойственность мира. В их корнях, листьях и цветах жили одновременно смерть и жизнь, но полны были они яда, который при умелом использовании становился сильнейшим лекарством. Но более всего ей удавались растения, что были совсем бесполезны, и смысл их был лишь в их красоте. Запах, цвет, форма -- ей так нравилось колдовать над ними! Она была счастлива, и с ужасом думала о возвращении. Ей казалось, что все, что она создала, будет отнято у нее и убито... Но она гнала эти мысли. В тот день она разговаривала с полевыми цветами. -- Ну, и какая же от вас польза? Что мы скажем госпоже Йаванне в вашу защиту, а? Никакой пользы. Только глазки у вас такие красивые... Что же мы будем делать? Как нам оправдать наше существование, чтоб не прогнали нас? -- Наверное, сказать, что мы красивы, что пчелы будут пить наш нектар, что те, кто еще не родились, будут нами говорить... Каждый цветок станет словом. Разве не так? Весенний Лист резко обернулась. У нее за спиной стоял кто-то высокий, зеленоглазый, с волосами цвета спелого ореха. Одежда его была коричневой, и рог охотника висел на поясе. Сильные руки были обнажены до плеч, волосы перехвачены тонким ремешком. Весенний Лист недовольно посмотрела на пришельца. -- Ты кто таков, -- спросила она. -- Зачем ты здесь? -- Я Охотник. А зачем -- зачем... наверное, потому, что надоело смотреть, как Ороме воротит нос от моих тварей. -- Как это? -- засмеялась она. " Воротит нос", -- показалось очень смешными словами. -- Говорит, что мои звери бесполезны. Он любит лошадей и собак -- чтобы травить зверей Мелькора. Да только есть ли эти звери? А в Валиноре он учит своих зверюг травить моих тварей... Я говорил ему -- не лучше ли натаскивать собак все же в Средиземьи, на злых зверях... А он убивает моих. Тогда я дал им рога, зубы и клыки -- защищаться. А он разгневался и прогнал меня. Вот я и ушел в Средиземье. Вот я и здесь. Он широко улыбнулся. -- Зато никто не мешает творить бесполезное -- так он зовет моих зверей. А я думаю -- то, что красиво, не бесполезно хотя бы потому, что красиво. Смотри сама! И она видела оленей, и лис, таких ярких, словно язычки пламени. Она видела волков -- Охотник сказал, что они еще покажут собакам Валинора. И отцом их был Черный Волк -- бессмертный волк, волк говорящий. И они ехали по земле, она -- на Белом Тигре, он -- на Черном Волке. И не хотелось им расставаться -- они творили Красоту. Охотник сотворил птиц для ее лесов и разноцветных насекомых -- для трав и цветов, зверей полевых и лесных, и гадов ползучих, и рыб для озер, прудов и рек. Все имело свое место, все зависели друг от друга, и все прочнее Живая Красота связывала Охотника и Весенний Лист. И вот случилось, что ночью они увидели что-то непонятное, тревожное и прекрасное. Две гибких крылатых тени парили беззвучно в ночи, кружась в лучах луны. Это был танец, медленный, колдовской, и они стояли, завороженные, не смея и не желая пошевелиться, и странная глуховатая музыка звучала в их сердцах. -- Что это? Кто это? -- изумленным шепотом сказала Весенний Лист, глядя огромными глазами в лицо Охотнику. -- Не знаю... Это не мое. Ороме такого не создать... И они переглянулись, пораженные внезапной мыслью: "Неужели Враг?" Но разве он может создавать, тем более -- такое? И Отцы зверей помчались на северо-восток, унося своих седоков в страшные владения Врага. Он спал, но сон его был не совсем сном. Ибо казалось ему, что он в Арде -- везде и повсюду одновременно, в Валиноре и в Сирых Землях, и видит и слышит все, что твориться. Он видел все -- но ничего не мог. Не мог крикнуть, что звезды -- геле - - не творение Варды, что это и есть Свет... Он видел, как ушел Артано; он даже позавидовал ему, ибо знал, что у него не хватит силы духа уйти ко Врагу... А Врага он уже не мог называть Врагом. И слова, идущие из ниоткуда, дождем падали в сердце его, и он понял смысл имени -- Мелькор. И последняя цепь, что держала на привязи сознание, лопнула, и оно слилось со зрением. Он прозрел. А потом он увидел над собой прекрасное лицо Айо. Он знал, что это -- сон. Но Айо мог входить в любые сны, и сейчас он выводил из сна Золотоокого. -- Все что ты видел -- истина,-- тихо говорил Айо. -- Истина и то, что Король Мира и Варда не хотят, чтобы это видели. Иначе они потеряют власть. Просто. Золотоокий молчал. Терять веру всегда тяжко. Наконец, он поднял голову. -- Я не могу больше, -- с болью проговорил он. -- Надо уходить. -- К Врагу ? -- Нет. Просто уходить. Не "к кому" -- "откуда". -- Тебя не отпустят. -- Все равно. Иначе лучше бы не просыпаться... -- Хорошо. Постараюсь помочь. Но тогда уйду и я... Как же отпустить тебя одного -- такого, -- грустно улыбнулся Айо. Были ли то чары Айо или действительно Манве и Варда больше не желали видеть Золотоокого здесь, но его отпустили. Правда он уходил под предлогом встречи эльфов, и ему было строго приказано с ними вернуться... Ирмо же легко отпустил Айо, и друзья ушли вместе. Они выходили из Озера слабые, беспомощные, испуганные, совсем нагие. А земля эта не была раем Валинора. И они дрожали от холодного ветра и жались друг к другу, боялись всего, боялись этого огромного чудовищного подарка Эру, что упал им в слабые, не подготовленные к этому руки -- боялись Средиземья. Ночь рождения была безлунной, непроглядной, и в темноте таился страх. И только там, наверху, светилось что-то доброе и красивое, и один из эльфов протянул вверх руки, словно просил о помощи, и позвал: -- Эле! Тот, кто пришел к ним первым, откликнувшись на их зов, носил черные одежды, и те, что ушли с ним, стали Эльфами Тьмы, хотя им было дано ощутить и познать радость Света раньше всех своих собратьев. Ибо было им дано -- видеть. Тот, кто пришел к ним вторым, был огромен, громогласен и блистающ, и многие эльфы в ужасе бежали от него в ночь, и ужас сделал из них орков. Те же, что ушли с ним из Средиземья, стали Эльфами Света, хотя и не знали Света истинного. Те, кто пришли к ним первыми, были очень похожи на них, но гораздо мудрее. И эльфы, слушавшие песни Золотоокого и видевшие наваждения Айо, полюбили Средиземье и остались здесь навсегда. Они разделились на разные племена и по-разному говорили они, но в Валиноре их звали Авари Ослушники. Так Золотоокий нарушил приказ Короля Мира, ибо остался в Средиземье. Так остался в Средиземье Айо. Так не вернулся Охотник, ибо хотел он творить. Так не вернулась Весенний Лист, ибо остался в Средиземье Охотник. А Оссе не покидал Средиземье никогда. О ДРАКОНАХ И, чтобы бороться с тварями из пустоты, новые существа были созданы Мелькором. Драконы -- было имя их среди Людей. Из огня и льда силой Музыки Творения, силой заклятий Тьмы и Света были созданы они. Арда дала силу и мощь телам их, Ночь наделила их разумом и речью. Велика была мудрость их, и с той поры говорили люди, что тот, кто убьет дракона и отведает от сердца его, станет мудрейшим из мудрых, и древние знания будут открыты ему, и будет он понимать речь всех живых существ, будь то даже зверь или птица, и речи богов будут внятны ему. И Луна своими чарами наделила созданий Властелина Тьмы, поэтому завораживал взгляд их. Первыми явились в мир Драконы Земли. Тяжелой была поступь их, огненным было дыхание их, и глаза их горели яростным золотом, и гнев Мастера, создавшего их, пылал в их сердцах. Красной медью одело их восходящее солнце, так что, когда шли они, казалось -- пламя вырывается из-под пластин чешуи. И в создании их помогали Властелину демоны темного огня, Балроги. Из рода Драконов Земли был Глаурунг, которого называют еще Отцом Драконов. И был полдень, и создал Мастер Драконов Огня. Золотой броней гибкой чешуи одело их тела солнце, и золотыми были огромные крылья их, и глаза их были цвета бледного сапфира, цвета неба пустыни. Веянье крыльев их -- раскаленный ветер, и даже металл расплавится от жара дыхания их. Гибкие, изящные, стремительные, как крылатые стрелы, они прекрасны -- и красота их смертоносна. В создании их помогал Властелину ученик его Гортхауэр, чье имя означает -- "Владеющий Силой Пламени". Из рода Дра конов Огня известно лишь имя одного из последних -- Смог, Золотой Дракон. Вечером последней луны осени, когда льдистый шорох звезд только начинает вплетаться в медленную мелодию тумана, когда непрочное стекло первого льда сковывает воду и искристый иней покрывает тонкие ветви, явились в мир Драконы Воздуха. Таинственное мерцание болотных огней жило в глазах их; в сталь и черненое серебро были закованы они, и аспидными были крылья их, и когти их -- тверже адаманта. Бесшумен и стремителен, быстрее ветра, был полет их; и дана была им холодная, беспощадная мудрость воинов. Немногим дано было видеть их медленный завораживающий танец в ночном небе, когда в темных бесчисленных зеркалах чешуи их отражались звезды, и лунный свет омывал их. И так говорят люди: видевший этот танец становится слугой Ночи, и свет дня более не приносит ему радости. И говорят еще, что в час небесного танца Драконов Воздуха странные травы и цветы прорастают из зерен, что десятилетия спали в земле, и тянутся к бледной луне. Кто соберет их в ночь драконьего танца, познает великую мудрость и обретет неодолимую силу; он станет большим, чем человек, но никогда более не вернется к людям. Но если злобная жажда власти будет в сердце его, он погибнет, и дух его станет болотным огнем; и лишь в Драконью ночь будет обретать он призрачный облик, сходный с человеческим. Таковы были Драконы Воздуха; и один творил их Мелькор. Из их рода происходил Анкалагон Черный, величайший из драконов. Порождением ночи были Драконы Вод. Медленная красота была в движениях их, и черной бронзой были одеты они, и свет бледно -золотой Луны жил в их глазах. Древняя мудрость Тьмы влекла их больше, чем битвы; темной и прекрасной была музыка, творившая их. Тишину -- спутницу раздумий -- ценили они превыше всего; и постижение сокрытых тайн мира было высшим наслаждением для них. Потому избрали они жилища для себя в глубинах темных озер, отражающих звезды, и в бездонных впадинах восточных морей, неведомых и недоступных Ульмо. Мало кто видел их, потому в преданиях Эльфов не говорится о Драконах Вод ничего; но легенды людей Востока часто рассказывают о мудрых Драконах, Повелителях Вод... СОБЫТИЯ В ВАЛИНОРЕ "У врат Валимара Мелькор пал к ногам Манве и умолял о прощении, и клялся, говоря, что, будь он даже последним из свободного народа Валинора, он поможет Валар во всех трудах их и более всего -- в исцелении тех ран, что нанес он миру. И Ниенна просила за него. Но Мандос молчал." Он предстал перед лицом Манве, но не склонил головы перед младшим братом своим. Он молчал. И тогда заговорила Ниенна, сестра Намо и Ирмо; она просила Короля Мира простить Мелькора, и тот преклонил слух к мольбе скорбящеи Валы. Но молчание Мелькора смущало его, потому заставил Манве своего брата повторить клятву, данную три столетия назад. Мелькор повторил свои слова, и Манве успокоился. "Теперь он покорен нам, и станет исполнителем нашей воли. Воли Единого. Конечно, он молчит лишь потому, что величие Могуществ Арды, дивный свет Валинора и удивительная красота Детей Единого, что стала подлинным украшением Благословенных Земель, лишили его дара речи. Ныне узрел он во всем блеске воплощение замыслов Эру и осознал, сколь ничтожен он сам в сравнении с Творцом Всего Сущего." Манве убедил себя в том, что иных объяснений молчанию Ченого Валы нет и быть не может. Потому объявил он, что в милосердии своем и снисходя к просьбе Ниенны ныне дарует он Мелькору свободу. Однако запрещено было Мелькору покидать пределы Валимара, покуда деяниями своими не заслужит он полное прощение Великих. Тулкас и Ауле не решились возразить Королю Мира. И Намо молчал. Когда Ниенна покидала Маханаксар, кто-то осторожно тронул ее за плечо. Она обернулась -- и встретилась взглядом с Мелькором. -- Благодарю тебя. Благодарю тебя за все, -- тихо сказал Черный Вала и прибавил, -- Сестра. Ниенна не ответила. Отчего-то слезы навернулись ей на глаза. Она только кивнула и быстро ушла, впервые пряча слезы. "В сердце своем более всех ненавидел Мелькор Элдар -- как потому, что были они прекрасны и исполнены радости, так и потому, что в них видел он причину того, что Валар поднялись против него, причину своего падения. Тем более он уверял их в своей любви к ним и искал дружбы их; и предлагал им помощь и знания свои для любого из их великих свершений..." В последние годы, что провел он в заточении, все чаще обращался Мелькор мыслями к Людям. Ведомо было ему, что первые из них уже пришли в Средиземье. Жизнь их была коротка -- так судил Эру. Люди не были его творением, хотя и называли их, как и Эльфов, Детьми Единого; но не были они похожи на Эльфов -- странные и свободные, и Эру не мог понять их, а, быть может, и страшился их, ибо не были они покорны его воле. И было дано Людям право выбора -- и дар смерти, неразрывно связанный с этим правом. Умирая, уходили они на пути, неведомые ни Эльфам, ни Валар, ни Эру; и, переступая грань мира, не ощущали они боли. То были дары Мелькора. "Но кто будут учителя их? Кто даст им знания? Кто поможет им и укажет им путь?" По замыслу Мелькора, учителями Людей должны были стать Эльфы Тьмы. Их больше нет. Так кто же? Сам Мелькор? -- но как знать, когда сможет он покинуть Валинор? Да и один он мало что сможет сделать. Гортхауэр?-- нет; слишком много горечи и гнева в его сердце, и ненавидеть он умеет лучше, чем любить. Ему самому еще предстоит учиться многому. Эльфы Средиземья, Мориквенди? -- нет; слишком мало знают сами, да и в дела Людей вряд ли захотят вмешаться. Валар? -- Могучим Арды нет дела до Людей; они не смогут их понять, а непонимание рождает страх. Да и не пожелают они покинуть Валинор... Оставались только три племени Элдар, Эльфы Валинора. И Мелькор пришел к Ванйар, которых считали мудрейшими среди Эльфов Света; но они, жившие под сенью Двух Деревьев Валинора, слишком дорожили своим покоем. Они были довольны своей судьбой и возносили хвалу Королю Мира и всесильным Валар. Разве есть что-то, что неведомо им, мудрейшим из Элдар? С подозрением отнеслись Ванйар к тому, кто смущал покой их; и Мелькор покинул их. Телери-мореходы, последними пришедшие в Благословенные Земли, считали, что им вполне хватает знаний, позволяющих им слагать песни и строить корабли. Оставались -- Нолдор. Пожалуй, из всех Элдар они были более всех похожи на Эльфов Тьмы: была в них жажда знаний, и огонь творчества пылал в их сердцах. К ним-то и обратился мыслями Мелькор в то время. Да, их королем был Финве... Но ведь народ не в ответе за деяния короля-палача!.. Правда, первое время Нолдор опасливо косились на тяжелые железные наручники, навечно оставшиеся на его запястьях, как клеймо, как знак, как напоминание о том, что он нарушил веление Единого. Но благороден был облик Черного Валы, и мудры речи его, и велики знания его: к нему привыкли. И однажды увидел он книги Нолдор. Мелькор был потрясен.В рунах Эльфов Света была тяжеловесность, не свойственная легкому, летящему письму Эльфов Тьмы; но, несомненно, это была письменность Черных Эльфов. -- Кто...дал вам эти знаки? -- Феанор, -- ответил Румил, один из мудрейших Нолдор. Сердце Черного Валы забилось глухо и тяжело: -- Постой; повтори. Эти руны создал... -- Феанор, старший сын Финве. Мелькор замолчал. -- Он по праву считается мудрейшим из Нолдор, -- Румил вздохнул,-- Когда мы создавали Тенгвар, у нас ушло на это несколько лет. Но мои письмена не так красивы, да и система более громоздка. Феанор талантлив; работу, на которую у меня ушли годы, он сделал за месяц. Его знаки не похожи на мои; правда, мои удобнее высекать на камне... Нет, Феанор превзошел меня; должно быть, обо мне и моих знаках скоро забудут... -- Нет, -- глухо откликнулся Мелькор, -- Камень простоит века. А книги...-- он замолчал ненадолго и неожиданно резко закончил, -- Книги горят. Румил изумленно взглянул на Мелькора, но Черный Вала поднялся и быстро вышел. ...Когда Мелькор вернулся в чертоги Намо, лицо его было застывшим. Мертвым. Он молча сел и уставился а одну точку, стиснув руки. -- Что с тобой? -- обеспокоено спросил Намо. -- Руны, -- ответил Мелькор, -- Руны Феанора. Почему ты не сказал мне. Почему. -- Я...,-- Намо не мог подобрать слов,-- Мелькор, я не мог... не хотел... я не посмел... Как объяснить?.. Он не записал этого в Книге. Не знал, что будет с Мелькором, когда тот прочтет. -- Пожалел меня, -- тем же ровным голосом сказал Мелькор, -- решил, что это меня сломает. Или побоялся, что я стану мстить. Намо вздрогнул: Мелькор словно прочитал его мысли. Черный Вала повернулся к нему; лицо его дернулось в кривой усмешке: -- Ничего. Хоть что-то осталось от них, -- с неживым смешком проговорил он, но смех его перешел то ли в сухой кашель, то ли в рыдание; Черный Вала отвернулся. -- Ты знаешь...они так радовались тому, что могут записывать мысли...-- Мелькор говорил, чуть задыхаясь, -- они... все -- сами... Я лишь немного... помогал им... Он снова замолчал. Неожиданно рассмеялся тихо, и Намо с ужасом подумал, что Мелькор сошел с ума. -- Знаешь... знаешь, ч т о один из них принес мне? Сказки. Ну да, сказки. Его так и прозвали потом -- Сказитель. Понимаешь, он рассказывает... -- Мелькор не сказал: "рассказывал", но не заметил оговорки, -- ... о цветах, деревьях, травах... о мире, о птицах и зверях, о звездах... У него каждый стебель, каждый камень, каждая звезда говорит своим голосом -- и рассказывает свою историю, свою легенду, -- Мелькор снова рассмеялся, -- Он говорит: когда подрастут дети, они будут читать это. Знаешь, мне кажется -- дети должны полюбить эти сказки. Мудрые сказки. Да он и сам -- большой мудрый ребенок... Странно,правда? А еще он рассказывает о других мирах. И знаешь, я думаю -- наверно, он действительно их видит... Мелькор перевел взгляд на Намо. В лице Владыки Судеб смешались ужас, жалость, растерянность и боль. Улыбка исчезла с лица Мелькора. Он снова вернулся в явь. -- Видел, -- Жестко поправился он. И, после паузы: -- Расскажи, как это было. Намо отрицательно покачал головой. -- Расскажи. Я имею право знать. И Намо рассказал. Рукописи Черных Эльфов попали к Ауле. И когда Феанор решил всерьез заняться разработкой письменности, Кузнец отдал их своему ученику. Они быстро разобрались, что к чему. Так Феанор "создал" свои письмена. -- А... книги? Что с ними стало? Книги сожгли. Там же, в чертогах Ауле. Никто, кроме Феанора, так и не узнал о них. Книги в которых записаны были знания, идущие из Тьмы. Летопись Черных Эльфов и их сказания. -- Ничего не осталось? -- Нет, Мелькор, -- голос Владыки Судеб дрогнул. -- Даже памяти... Но твоя Книга, Намо... Скажи, ведь ты же напишешь об этом? Ведь правда, напишешь? Хоть что-то... -- глаза Мелькора умоляли. -- Я обещаю тебе, я напишу, -- почти беззвучно сказал Намо. И повторил, как клятву, -- Я обещаю, Мелькор. "Но Нолдор находили удовольствие в том сокрытом знании что давал им Мелькор, и были те, кто прислушивался к словам, которых лучше было бы не слышать им..." И все же деяния Феанора не отвратили Мелькора от Нолдор. Лишь с Эльфами из рода Финве избегал он встреч и они платили ему потаенной ненавистью. Много открывал Черный Вала Эльфам такого, что не было ведомо прочим Валар; и был учителем внимательным, и терпеливым. Он не спешил, ибо знания Тьмы подобны клинку, что ранит неосторожного, обращаясь против него. И многим опасными и странными казались речи Мелькора, но до времени молчали Эльфы. И пришло время -- начал Черный Вала рассказывать Нолдор о Средиземье. И так говорил он: -- Вы -- рабы... или дети, если так угодно вам; дети, которым приказали довольствоваться игрушками и не пытаться уходить слишком далеко, не узнать слишком много. Вы говорите, что счастливы под властью Валар: возможно; но преступите пределы, положенные ими -- и познаете вы жестокость сердец их. Смотрите же: и искусство ваше, и сама красота ваша, служит лишь для украшения владений их. Не любовь движет ими, но жажда обладания и своекорыстие: проверьте сами! Потребуйте то, что даровано вам Илуватаром, то, что ваше по праву: весь этот мир, полный тайн, что предстоит вам разгадать и познать. И плоть этого мира станет плотью творений ваших, которым не достанет места в этих игрушечных садах, отделенных от мира безбрежным морем, отгороженных от него стеной гор... Нолдор внимали словам Мелькора, и многим по сердцу было то, что говорил он. И, видя это, рассказал им Вала о Людях: -- Старшими братьями и учителями станете вы им, -- говорил он, -- и вместе сможете вы сделать Покинутые Земли не менее, а, быть может, и более прекрасными, чем Аман. Дивились Эльфы речам Черного Валы, ибо о Смертных Людях ничего не говорили им Валар: в то время, когда Илуватар дал Айнур видение Арды, узнали они и о Людях, что вслед за Эльфами должны были прийти в Средиземье. Потому и решили Валар, что должно Перворожденным пребывать в Валиноре, под рукой Великих; до Людей же не было им дела. Не многое поняли Нолдор из рассказа Мелькора; а то, что поняли, истолковали они по-своему. И решили они, что Люди хотят захватить земли, которыми назначено владеть Эльфам; Манве же держит Элдар в Валиноре, как пленников, ибо легче Валар подчинить своей воле народ слабый и смертный. С тех пор никогда не было приязни меж Эльфами и Людьми; и позже стали говорить Эльфы,что более, чем с прочими Валар, с Мелькором Морготом, Черным Врагом, схожи Люди... "...Феанор, достигший поры расцвета своего мастерства, был увлечен новой мыслью -- или, быть может, смутное предвидение того, что должно было свершиться, было дано ему; и задумался он он о том, как навеки сохранить свет Деревьев, славу Благословенной Земли. Так начал он долгую тайную работу, и собрал он воедино все знания, всю силу, все тонкое искусство свое; и так, в конце концов, создал он Сильмариллы..." ...В то время новая мысль пришла Феанору, старшему сыну Финве. Помнил он прочтенное в книгах Эльфов Тьмы: один из учеников Черного Валы создал камни, хранившие частицу пламени Арды." Но если такое по силам даже ничтожному слуге раба Валар, -- думал Феанор,-- так неужто я, мудрейший, искуснейший из Нолдор, ученик великого Ауле, не сумею превзойти его." Он постарался вспомнить все, что рассказывали книги Эльфов Тьмы о создании этих камней. Он дополнил то, что не понимал, тем, что знал. Он был мудр, искусен и талантлив; гордыня была в сердце старшего сына Финве, потому только самого Ауле и признавал он учителем своим, и никто из Нолдор не мог похвалиться тем, что учил его. Так в тайне ото всех начал Феанор труды свои. И работал он быстрее, и с большей страстью, чем когда-либо. И для создания камней своих взял он частицу той не-Тьмы, что источали Деревья Валинора, и заключил ее в кристаллы. Так созданы были три эльфийских камня, гордость и проклятие Нолдор; и Сильмариллы было имя им. С изумлением и восхищением смотрел народ земли Аман на творение рук Феанора. И Варда благословила их; и так сказала она: -- Отныне не смеет коснуться их ни тот, чьи руки нечисты, ни тот, чье сердце таит злобу, ни смертный человек; но будут они жечь смертную плоть, что коснется их. И было предсказано что и стихии Арды -- земля, море и воздух, -- связаны с судьбой этих камней. И прикипело сердце Феанора к творению рук его; все же, смирив гордыню свою, склонился он перед тронами Властителей Мира, и Варде в дар поднес Сильмариллы. Но Звездная Королева милостиво позволила роду Финве владеть ими. -- Ибо, -- сказала она, -- род Финве суть род избранных, и над потомками его простирают Валар милость свою. Великое деяние совершил в прежние времена Финве, Король Нолдор; и велика будет награда его , и сынов его. Да станут ныне Камни Света знаком избранного рода! И, низко поклонившись Варде, принял Феанор Сильмариллы из рук ее. С тех пор стал Феанор считать себя властителем Нолдор, мудрейшим, избранником. Гордо и надменно смотрел он на прочих Нолдор, и, хотя мудрость, талант и красота его привлекали, не было любви к нему в сердцах Эльфов; не все хотели подчиняться ему. Равно в чести были среди Элдар Феанор и Фингольфин, старшие сыновья Финве; потому не желал Фингольфин признавать главенства Феанора. И показалось Феанору, что брат его хочет занять его место как на троне в Форменосе, так и в сердце Финве, отца их. Тогда снова в тайне начал работу Феанор; но на этот раз начал он ковать мечи. Так же поступили и прочие Нолдор знатнейших родов, хотя до поры никто не носил оружия открыто -- лишь украшенные гербами щиты. От прочих Элдар слышал Феанор рассказы о Средиземьи. И так подумал он: "Кому и быть королем Темных Земель, как не мне?" И с подозрением стал он относиться к Валар, что хотели удержать Элдар в Валиноре. Слишком хотел он, чтобы его считали высшим и мудрейшим прочие Нолдор, потому возненавидел он Мелькора -- Черный Вала знал много больше его. ...Он ворвался в зал красно-золотым вихрем. Черный Вала, объяснявший что-то Эльфам, замолчал, пристально глядя на сына Финве. -- Что вы слушаете его! -- прорычал Феанор, -- Что может он сказать вам такого, что неведомо прочим Валар? Он только и умеет, что красиво говорить; но яд его речей незаметно проникает в ваши мысли -- души ваши отравлены Врагом! Он повернулся к Мелькору. Лицо Черного Валы было спокойным, скорбным и усталым, и это окончательно вывело из себя сына Финве: -- Как ты смеешь смотреть мне в лицо, раб! На колени перед королем Нолдор! Во внезапно наступившей тишине раздался ровный холодный голос Мелькора: -- Недолго тебе быть королем Нолдор, сын Финве, и кровью оплачен венец на челе твоем. Да, железо сковывает руки мои, но я свободнее, чем ты: страх перед Валар, боязнь преступить их запрет и покинуть пределы их земель делает рабом тебя. Я никогда не был врагом Нолдор; если вы осмелитесь избрать свободу, я помогу вам уйти из Валинора; и я, Вала, дам вам защиту и помощь... -- Не слушайте его! Он лжет! -- А тебе, Нолдо из рода Финве, я говорю: берегись! -- молвил Мелькор, и затаенная угроза была в его голосе. Они стояли теперь друг напротив друга: Феанор в блистающих золотом алых одеждах, с тяжелым золотым драгоценным ожерельем на груди -- и Мелькор в простых черных одеждах, спокойный и опасный как узкий черный клинок. Нолдор расступились и смотрели на них растерянно, как испуганные дети. Пристальный пронизывающий взгляд Мелькора впился в глаза сына Финве, и тот невольно дернулся, словно хотел схватиться за несуществующий меч. Мелькор не шевельнулся и через минуту Феанор вынужден был опустить глаза. Во взгляде Мелькора скользнула тень насмешки: -- Берегись, Нолдо, -- медленно и тяжело повторил он. "Так ложью, и злыми наветами, и дурными советами разжег Мелькор в сердцах Нолдор мятежное пламя..." Феанор был оскорблен словами Черного Валы; теперь он открыто призывал к мятежу против Валар и возвращению во внешний мир; великим вождем Нолдор провозгласил он себя, говоря, что освободит от рабства тех, кто последует за ним. В ту пору Фингольфин пришел к отцу их, Финве, и просил его усмирить гордыню Феанора; ибо, говорил он, не по праву объявляет тот себя королем Нолдор, и не может говорить он от имени всего народа. Но пока говорил он, Феанор вошел в чертоги Финве; и был он вооружен, и тяжелым мечом был опоясан он. Гневные слова говорил он Фингольфину, обвиняя брата в том, что тот хочет посеять вражду между Феанором и отцом его. Фингольфин промолчал и хотел уйти, но Феанор догнал его и, приставив острие меча к его груди, сказал: -- Видишь, брат мой по отцу -- э т о острее твоего языка! Попробуй хоть раз еще оспорить мое первенство и встать между мной и отцом моим -- и, быть может, э т о избавит Нолдор от того, кто хочет стать королем рабов! По-прежнему не говоря ни слова, тая свой гнев, ушел Фингольфин; но Валар узнали о деяниях и словах Феанора и был он призван в Маханаксар, дабы держать ответ перед Великими. И смутился Феанор, и что бы отвести кару от себя, обвинил Мелькора в том, что тот внушил Нолдор мятежные мысли. И пришли в Совет Великих так же и те из Элдар, кто устрашился бездны премудрости, открытой им Мелькором; и говорили они против него и обвиняли его перед лицом Манве. И, разгневавшись, Король Мира повелел Тулкасу схватить мятежника и снова привести его на суд Великих. "Только бы успеть..." -- Лихорадочно думал Намо. -- Мелькор!.. Эхо метнулось, ударяясь о стены темного зала. Он появился мгновенно, черный крылатый Вала. Намо, задыхаясь, проговорил: -- Мелькор, я торопился... предупредить тебя... они... -- Я знаю, -- Тихо ответил Черный Вала, -- Я ухожу. Благодарю тебя, Брат мой. Что-то дрогнуло в душе Владыки Судеб, когда он услышал этот голос, печальный и искренний, комок подкатил к горлу. ...Как он умел смеяться -- свободно, открыто; казалось, весь мир радуется вместе с ним... Какая улыбка была у него -- светлая, как-то по-детски доверчивая, теплая, гасящая боль, -- удивительная улыбка; и звездные глаза его лучились мягким светом... Намо отдал бы все, чтобы снова увидеть Мелькора таким; но со времени казни Черных Эльфов Вала не улыбался никогда: только кривая усмешка изредка искажала его бледное лицо, а в глазах всегда стояла боль. И Намо мучительно захотелось сказать Черному что-нибудь ласковое, доброе, чтобы хоть на миг боль оставила его. Он искал слова -- и не находил их. Он только повторил: -- Мелькор... Намо опустил глаза, и только теперь увидел в руках Черного Валы меч. Странный меч: клинок его сиял, как черная звезда, и тонкая цепочка иссиня-белых искр бежала по ребру клинка. Перекладину рукояти завершало подобие черных крыльев, и Око Тьмы -- камень-звезда, очертаниями похожий на глаз -- сиял в ней. Венчал рукоять серп черной луны. -- Что это, Мелькор? Зачем? -- растерянно спросил Намо. -- Хранитель Арды не может остаться безоружным, Намо. Это Меч-Отмщение; ты был прав -- я не могу простить. Я не смогу забыть, брат мой. Мелькор помолчал немного и прибавил: -- Когда-нибудь и ты сделаешь меч. -- Мои руки не для того чтобы создавать т а к о е, -- сказал Владыка Судеб -- и в ту же минуту испугался, что его слова задели Черного Валу. -- И мои не для того, чтобы разрушать и убивать, -- тяжело промолвил Мелькор. Оба замолчали. Потом Намо спросил несмело, словно извиняясь за невольную резкость: -- Скажи, этот знак... что он означает? -- Всевиденье Тьмы, -- коротко ответил Мелькор. Он коснулся руки Намо ледяными пальцами и повторил: -- Я ухожу. До встречи, брат мой. И -- внезапно, резко -- Намо понял, что так мучило его. "Раскаленное в боли железо короны -- как терновый венец..." -- всплыли из небытия слова, и он вскрикнул: -- Нет, не нужно! Пусть лучше не будет этой встречи! -- Ты и сам знаешь, брат мой -- так будет, -- ответил Мелькор, и бледное подобие измученной улыбки скользнуло по его губам. И Намо не выдержал. Он сжал узкие руки Мелькора в своих сильных ладонях и зашептал -- порывисто и горячо: "Мелькор... Брат мой... Мелькор..." "Так, невидимый, наконец пришел он в сумрачную землю Аватар. Эта узкая полоса земли лежит к югу от Залива Элдамар у подножия восточных склонов Пелори; бесконечные, безрадостные побережья тянутся на юг -- неизведанные, лишенные света. Там, под отвесной горной стеной, у глубокого холодного моря, лежит густой мрак -- темнее, чем где-либо в мире; и там, в Аватар, в тайне, скрыто от всех обитала Унголиант. Не знали Элдар, откуда пришла она; но некоторые говорят, что в далекие века явилась она из тьмы, что окружает Арду -- когда впервые с завистью взглянул Мелькор на Королевство Манве; и что изначально была она из тех, кого обманом заставил он служить ему. Но она не оправдала ожиданий своего Хозяина, возжелав быть госпожой своих вожделений, овладевая всем, чем могла, чтобы насытить свою пустоту. И она бежала на Юг, спасаясь от Валар и охотников Ороме, ибо гнев их обращен был против Севера, о южных же землях забыли они. Туда и пробралась она -- к свету Благословенной Земли; ибо она жаждала света и ненавидела его..." ...Серое безликое Ничто, не имеющее образа; порождение Пустоты и само -- пустота, окруженная не-Светом... Мелькор содрогнулся от отвращения, но стиснул зубы: только Это могло стать орудием его замысла. Он стоял перед порождением Пустоты: Черный Властелин в одеяниях Тьмы. Перед Лишенным обличья в истинном обличьи своем стоял он, и холодная ярость была в глазах его, беспощадно-ярких, как звезды, и несокрушимая всевластная воля была в душе его, и решимость, и боль -- в сердце его. И сказал он: -- Следуй за мной. Мелькор шел, не оборачиваясь, зная, что, покорная воле его, скованная страхом перед ним, как побитый пес за хозяином следует Тварь. Он чувствовал ее присутствие за спиной -- мертвящее дыхание Пустоты. На вершине Хьярментир, что на крайнем юге Валинора, в земле Аватар -- в земле Теней -- стоял он, глядя вниз на Благословенные земли Бессмертных. Он смотрел на расстилавшиеся внизу леса Ороме, на поля и пастбища Йаванны; и казалось ему: раскаленными стали железные наручники на запястьях его. Память и боль вели его; память и боль давали силу ему. И он посмотрел на север, и вдали увидел он сияющие долины и величественные блистающие серебром дворцы Валимара. И увидел -- Деревья. Мелькор хорошо знал, как создавались они. Уничтожив Столпы Света, он тогда вынудил Валар покинуть Средиземье. И была ночь, но они не увидели звезд; и был день, но они не увидели солнца, ибо волей Единого глаза их были удержаны, и до времени дано им было лишь смотреть, не видя. И была тьма; и страхом наполнила она сердца их, ибо не знали они ни сути, ни смысла ее. И прокляли они Властелина Тьмы, и в страхе и смятении бежали в землю Аман, что на севере. Земле этой дали они имя Валинор, Обитель Могуществ Арды. И на холме Короллаирэ, что зовется также Эзеллохар, собрались они. Мрачными и угрюмыми были лица Валар. И взошла на холм Йаванна, и воззвала она к Единому. В тот час отдали ей Валар силы свои, и призыв ее был услышан Единым. И силой Единого и Валар созданы два Дерева Валинора. Серебряное дерево звалось Телперион, Золотое -- Лаурелин. И Тьма отступила перед не-Тьмой Деревьев, которая не была Светом; Ибо где нет места Тьме, не существует и Свет. Не Арда, но Пустота дала жизнь Деревьям; и были они связью Валинора с Единым, связью между Пустотой, созданной Единым, и ее порождением. И могли отныне Валар черпать силы из Пустоты, дабы вершить в мире волю Единого. И возликовали Валар, но Феантури молчали, и плакала Ниенна. И все силы свои творению Деревьев отдала Вала Йаванна, и с той поры не дано было ей сотворить более ничего, кроме бледного подобия прежних творений ее. Ведомо это было это Мелькору; и увидел он, что пустота вошла мир, и что это -- сила, могущая выйти из-под власти Валар и уничтожить мир, обратив его в ничто. И в душе своей так сказал он: "Я пришел в Арду, как Хранитель и Защитник ее, и сердце мое отдано Арде. И ныне если я не избавлю мир от Пустоты, к т о сделает это?" Он был могущественнейшим из Айнур, и велика была сила его. И теперь видел он, что час его настал. Было время великого празднества в Валиноре, и по повелению Короля Мира Манве в чертогах его на вершине Таникветил собрались Валар, Майяр и Эльфы. И пришел также Феанор, старший сын Финве; но Сильмариллы, творение рук своих, оставил он в Форменосе. И отец его, Финве, и Нолдор, жившие в Форменосе, не явились на празднество. В этот час спустился Мелькор с вершины Хьярментир и взошел на Короллаире. И Тварь, следовавшая за ним, не-Светом окутала Деревья. Она выпила жизнь их и иссушила их; и стали они темными ломкими скелетами. Так погибли Деревья Валинора, великое творение Йаванны Кементари. Так разрушена была связь между Единым и Валар: более не могли Могущества Арды черпать силы из Пустоты, созданной Эру. Но силу Деревьев вобрала в себя Тварь. И Мелькор покинул Короллаире; но Тварь, окутанная не-Светом, следовала за ним. ...И наступила ночь. И Валар собрались в Маханаксар, и долго сидели они в молчании. И Вала Йаванна взошла на Короллаире, и коснулась Деревьев; но они были черны и мертвы, и под ее руками ветви их ломались и падали на землю. "Тогда многие возвысили голоса свои и возрыдали; и казалось плачущим, что до дна осушили они чашу горестей, уготованную для них Мелькором; но это было не так..." И сказала Йаванна, что сумела бы воскресить Деревья, будь у нее хоть капля благословенного света их. И Манве просил Феанора отдать Йаванне Сильмариллы; и Тулкас приказал сыну Финве уступить мольбам Йаванны. Но ответил на то Феанор, что слишком дороги ему Сильмариллы и никогда не сможет он создать подобное им. -- Ибо, -- говорил он, -- если разобью я их, то разобью и сердце свое и погибну -- первый из Эльфов в земле Аман. -- Не первый, -- глухо молвил Намо; но немногие поняли его слова. Тяжело задумался Феанор; но не желал он уступить воле Валар. И воскликнул он: -- По своей воле я не сделаю этого. Но если Валар принудят меня силой, тогда я скажу, что воистину Мелькор -- родня им! -- Ты сказал, -- ответил Намо. И плакала Ниенна. В тот час явились посланнике из Форменоса; и новые злые вести принесли они. "И поведали они, как слепая Темнота пришла на Север, и была в ней сила, что не имеет имени, и темнота исходила от нее. Но Мелькор также был там, и пришел он в дом Феанора, и у дверей его убил он Финве, короля Нолдор,и пролил первую кровь в Благословенной Земле; ибо только Финве не бежал перед ужасом Темноты. И рассказали они, что Мелькор разрушил крепость Форменос, и забрал все драгоценности Нолдор, что хранились там, и Сильмариллы исчезли..." Он действительно не бежал от Мелькора, Финве, король Нолдор. Он был отважен, он верил в свои силы: ведь был он учеником Ауле и Майяр учили его сражаться. А, кроме того, достойно ли его, родоначальника избранного, славнейшего эльфийского рода, бежать от того, кого мысленно всегда называл рабом Могучих Арды? Но когда предстал перед ним Мелькор, Финве почувствовал, как медленный ползучий страх заполняет его душу. Не раб, сломленный и покорный, но Властелин стоял перед ним. Лицо Мелькора казалось высеченным из камня: -- Вот мы и встретились, Финве, избранник Валар. Голос Черного Валы был ровным и спокойным, но холодный огонь ненависти горел в его светлых глазах. -- Вот мы и встретились, Мелькор, раб Валар! ...Говорят, слова открывают раны. И это правда. Не впервые -- и не в последний раз -- Мелькора назвали рабом. Это всегда было первым, что приходило в голову его врагам, когда видели они железные наручники на руках его. И всегда это причиняло боль. Голос Валы звучал по-прежнему холодно: Может, я и был рабом, но палачом и убийцей своих собратьев -- никогда. Возьми меч и сражайся: я не убиваю безоружных. Они вступили в бой. Финве еще надеялся, что тяжелое железо и незаживающие ожоги помешают Мелькору, но слишком быстро понял, что этого не будет. Вала бился умело и уверенно, и, не сумев нанести ему ни одной раны, Финве уже был несколько раз ранен черным мечом. И леденящий Ужас сжал сердце Эльфа: пусть возьмет все, все! но пусть оставит жизнь!.. Вала прочитал его мысли: -- Я возьму только Сильмариллы, цену крови. Но твою жизнь -- прежде. Ты умрешь. Финве содрогнулся. Страх парализовал его тело, его мозг, его душу... Следующая рана, нанесенная Мелькором, пришлась в живот, и Финве, выронив меч, рухнул под ноги Бессмертному. Нестерпимой была боль, и против воли Эльф взмолился, захлебываясь кровью: -- Пощади... добей... "Нет, он не знает жалости... Убийца... Огонь... какая боль!.." Мелькор наклонился к искаженному страданием лицу Эльфа: -- А и х ты -- помнишь? Я тоже умолял пощадить. И ты видел это. И как они умирали -- тоже, -- глухо сказал он. И прибавил: -- И не было им пощады. "Он мстит... Эти Черные Эльфы... да, да..." Должно забыть о милосердии..." Ниенна милостивая!.. он оставит меня умирать, и будет стоять и смотреть... смотреть... как и я тогда..." Эльф сдавленно застонал. Ледяной взгляд Валы впился в полные отчаянья и боли глаза Финве: -- Ты прав. Непозволительно так мучиться живому существу, -- с горькой усмешкой сказал Мелькор. И быстро нанес Эльфу последний удар -- в сердце. Но Финве еще успел увидеть в глазах Валы -- жалость. И это было страшнее, чем ненависть и проклятия. ...Так погиб Финве, избранник Валар, король Нолдор. Никто не видел этой схватки, потому Мудрые молчат, и только Черная Хроника Арды хранит рассказ о ней... И Тварь из Пустоты разрушила Форменос; и не-Свет навеки поглотил сияние драгоценностей Нолдор -- только Сильмариллы взял себе Мелькор. Через пустынную землю Араман, что на севере Валинора, через туманы Ойомурэ, по льду Хэлкараксе уходил он из Благословенных Земель -- крылатый Черный Вала; и Тварь из Пустоты следовала за ним. Мелькор вернулся в Средиземье, и с собой уносил он Сильмариллы, цену крови его учеников, Эльфов Тьмы. И камни эти, творение Феанора, наследие рода Финве, что благословила некогда Варда, жгли ладонь его, как раскаленные угли -- не-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет; но он лишь крепче стискивал руку. Он исполнил замысел свой; но Тварь, по-прежнему следовавшая за ним, обрела ныне огромную силу. Он исполнил замысел свой: только не-Свет может уничтожить не-Тьму, ибо они -- одно; но это знают лишь те, кому равно ведомы Свет и Тьма, кто не отвергает ни одной из сторон бытияЭа.И сила Пустоты, заключенная в не-Тьме, вошла в Тварь. Она ощущала это; потому, когда остановился Мелькор, преодолев страх, она бросилась на него. Он знал, что будет так, он был готов к этому. Но жгучая боль ныне лишала его сил. Он чувствовал единственное желание Твари: уйти, вырваться за пределы мира. И знал: этого не должно произойти. Сейчас они были равны по силе, и, чтобы стать сильнее, Твари нужно было только одно: Сильмариллы, последняя частица не-Тьмы Валинора. -- Ты не получишь их, -- сказал Мелькор. И Мелькор произнес Заклятье Огня; и огненное кольцо сомкнулось вокруг них, и Тварь бессильна была покинуть его. И Мелькор произнес Заклятье Тьмы; и Тьма стала щитом ему, и Тварь отступила к границе огненного круга. Он терял силы; связанный с Ардой велением Эру, он не мог черпать силы из Эа за гранью мира. Казалось, чей-то услужливый голос подсказывал ему: возьми силу Арды, ведь ты можешь сделать это, ты -- истинный Властелин Арды! Но он отогнал эту мысль: сделать это значит разрушить, обратить в ничто часть мира. Короля Мира это не остановило бы; но Возлюбивший сказал -- нет. И теперь он мог рассчитывать только на себя. Боль обессиливала -- но и не давала утратить власть над собой. И Мелькор произнес Заклятие Образа; и, взвыв в отчаяньи и ярости, Тварь обрела образ огромной паучихи, тысячеглазого серого чудовища. И Мелькор произнес Заклятье Земли; и Тварь обрела плоть. Отныне и навеки она была связана с миром и стала смертной. И, шипя от ненависти, она рванулась к Мелькору: тот лишь успел поднять руку, защищаясь от удара, и загнутый острый коготь, лязгнув, скользнул по железу наручника; Мелькор заметил на острие капли молочно-белого яда. Оставалось произнести только Заклятье Смерти, но у него уже не было сил. Отступившая Тварь подобралась для прыжка. И тогда Мелькор крикнул, и эхом отразился крик его от стен черных гор, и, казалось, сама земля дрогнула, словно ощутила Арда боль и муку Возлюбившего этот мир. И черные горы помнили голос Мелькора, и его боль. Эхом стала эта память; Ламмот, Великое Эхо, звалась долина эта с той поры. И в подземных чертогах разрушенного Ангбанда зов Властелина услышали Балроги, слуги его. Пламенным смерчем, жгучей бурей пронеслись они над землей; и вступили в круг огня, и могли они сделать это, ибо огонь был их сущностью; и огненными бичами гнали они прочь Тварь из Пустоты -- Унголиант. Там, где проползала она, надолго земля осталась мертвой от крови Унголиант -- молочно-белого яда. В Горах Ужаса, Эред Горгорот, в самой глубокой пещере укрылась она от огненных бичей, и с той поры никто и никогда не видел ее, потому неизвестно, как сгинула Унголиант, порождение Не-бытия. Мелькор вернулся в Ангбанд. И там, на развалинах крепости, встретил его Саурон. Страдание и гнев исказили красивое лицо Саурона, когда взглянул он на Мелькора. Он давно -- знал. Теперь он -- видел. И Ученик упал на колени, и сквозь стиснутые в муке зубы простонал: -- Я знаю все... Ч т о они сделали!.. И голос его сорвался, и беззвучно проговорил он: -- Не прощу. ...Он сдержал слово. Боль Черного Майя стала гневом; и называли его -- Гортхауэр Жестокий, и было это правдой, ибо ненависть не угасала в нем... Саурон не посмел взять руку Мелькора. Он лишь благоговейно коснулся губами края одежды Учителя, ибо ведомо было ему, ч т о прошел Мелькор, ч т о пережил он и ч т о свершил. И Мелькор поднял Саурона с колен; и, глядя в глаза ему, сказал Майя: -- Больше никогда я не оставлю тебя. Прости меня; но не проси и не приказывай. Я клянусь, я не покину тебя. Но Мелькор молчал. Так стояли они, глядя в глаза друг другу: Учитель и Ученик, Проклятые, идущие путем Тьмы, Хранители Равновесия. И память и скорбь, боль и ненависть навсегда объединили их. И стало так: утратив связь с Эру, Валар утратили и способность изменять обличье или покидать его. Отныне и на всегда пребывали они в облике, сходном с обликом Детей Единого, словно тоже были связаны Заклятьем Образа. Не могли они более черпать силы из Пустоты. Потому, только разрушив часть Арды, могли они восстановить силы свои; потому каждое их свершение оставляло рану на теле Арды. И раны, наносимые Арде, оплакивала Ниенна, но ничем не могла она помочь миру. ВОЙНА ГНЕВА. ...И много было битв, когда Эльфы и Люди, объединившись, шли войной против Мелькора. И горько было это Черному Вале. И однажды узнал он, что Эарендил взошел на корабль и направил его к берегам Благословенных Земель. Он понимал, что скоро вновь придет в Средиземье воинство Бессмертных. И снова пощады не будет никому. Конечно, думал Мелькор и о собственной своей судьбе, но мысли эти были отстраненными и бесконечно усталыми. Валар не упустят случая отплатить ему и за собственный страх, и за мятеж против Единого. Заключение сочтут слишком мягким наказанием. Убить его, Бессмертного, они не смогут. И, чтобы избавиться навсегда от Черного Валы, сделать они могут только одно: вышвырнут непокорного за грань мира. За пределы Арды. "Отныне вы -- жизнь этого мира, а он -- ваша жизнь." Что изменилось бы, не будь этих слов Илуватара? Арда была его болью, его сердцем. Его жизнью. Если будет разорвана связь с Ардой, он умрет. Умрет? Он? Бессмертный Айну? Смерть была бы воистину избавлением -- но он не мог, не должен был уйти. Он не сможет жить. Он не сможет умереть. "Нет, это малодушие; как смею я думать о себе?.." Он давно уже все знал. И страха не было в его душе. Мозг его работал сейчас холодно и беспощадно-логично. Он понимал, что в этой Войне Гнева Люди станут его союзниками, как прежде -- Эльфы Тьмы. Знал то, что им не выстоять, как не выстоит и он сам. "Все, кто шел за мной, приняли смерть. Кровь их -- на мне." Он не мог забыть, ни простить себя. Память горячим комком стояла в горле, жгла грудь, красно-соленой болью стыла на губах -- словно ему дали испить чашу горечи, чашу теплой крови. "Любой ценой -- вывести их из-под удара. Спасти. Любой ценой. Прикажу -- уходить. Великим Валар, -- он усмехнулся холодно и страшно, -- нужен только я." "...Больше я не оставлю тебя. Не проси и не приказывай." Мелькор стиснул руки. "Гортхауэр... ученик мой... Что же делать, что? Он не уйдет -- и тогда... Суд Валар?! Нет, это невозможно, нет, нет!.." Он внезапно вспомнил, как в этом же зале -- беспомощный, полумертвый, в крови -- лежал его ученик, не в силах даже пошевелиться, не в силах сказать ни слова, и на заострившемся лице жили только глаза -- подернутые дымкой страдания, беззащитные, огромные, исполненные мольбы и благодарности... "Ученик мой... единственный..." И Мелькор решил. Приказать. Заставить уйти. Жестоко, но это единственный выход. На это еще хватит сил. Кто-то должен продолжать начатое. ...Гортхауэр предстал перед троном Властелина, не глядя в лицо Мелькору. Не то чтобы это лицо было уродливым или отталкивающим; нет. Но было оно иссечено незаживающими ранами, и, когда говорил Мелькор, в трещинах шрамов показывалась кровь. Привыкнуть к этому не мог никто. Майя не был исключением. -- Возьми, -- Мелькор протянул Гортхауэру меч, -- пришло время принести клятву. Майя знал, что требуется от него. Из рук Черного Валы благоговейно принял он Меч-Отмщение и, коснувшись губами ледяного черного клинка, тихо проговорил: -- Отдаю себя служению Великому Равновесию Миров... Он замолчал; но больше ничего и не нужно было говорить. Майя хотел вернуть меч Мелькору, но тот жестом остановил его: -- Этот меч -- твой. -- Но... -- Мне он больше не нужен. Собирай людей... Майя вскинул глаза на Мелькора: -- Я уже сделал это, Повелитель! Мы готовы и ждем только сигнала вступить в бой! Сердце Черного Валы сжалось: таким открытым и радостным было лицо Гортхауэра. Майя думал, что угадал мысль Мелькора; за своего Учителя он готов был один биться со всем воинством Валинора. И он был сейчас счастлив, счастлив, как мальчишка -- есть ли для ученика награда выше, чем сражаться за Учителя? "Единственный выход, единственный выход... Вот -- душа его открыта мне... к а к я скажу ему... словно ударить по этому беззащитному лицу... за веру его, за преданность его -- кара, страшнее смерти... о, Ученик мой... как случилось, что для тебя сейчас свобода и жизнь -- кара, а мучительная смерть -- награда?.. Будь я проклят!.. на что я обрекаю тебя?.. ни памяти, ни боли я не смогу отнять у тебя... ты станешь проклинать себя за то, в чем виновен только я, я один... так будет... лучше бы мне никогда не знать этого!.. Я должен... не могу, не могу! Ученик мой, прости меня, прости меня!.. я говорил о праве выбора -- и я сам лишаю тебя этого права... так нужно... спасти тебя -- я должен... разрывает надвое, это выше сил... Ученик мой!.. " "Что с ним?! Что я сделал? Что я сказал? Ему -- больно?.. Учитель, Повелитель, Всевластная Тьма -- что с тобой... неужели это я, я причинил тебе боль?.. Что это, что это?.. кровь, тягучие красные густые капли -- как смола -- из ран... Что с тобой, что же мне делать!?.." Всего на секунду мучительно исказилось лицо Черного Валы, но и этого было довольно: Майя, не сознавая, что делает, порывисто схватил руку Властелина и крепко сжал ее. Боль, пронзившая тело, помогла Мелькору справиться с собой. Лицо его вновь стало спокойным и жестким, а голос звучал холодно и глухо: -- Ты не понял меня, Гортхауэр, -- медленно, четко выговаривая слова, промолвил он, -- Собирай людей, уходите на Восток. Ты поведешь их. Лицо Гортхауэра было похоже на лицо смертельно раненого - - потрясенное, растерянное, беспомощное. "За что?!.." "Гортхауэр, Ученик мой, прости... Если я исполню твое желание, Арда погибнет, не будет ей больше защитника... но, спасая ее, я тебя, тебя обреку на вечную пытку -- память и совесть... ненавижу себя... как разорвать сердце, Ученик?.." -- Нет, Властелин! Не приказывай; однажды ты уже заставил меня уйти, и... -- Ты помнишь. Так вспомни и об Эльфах Тьмы. "Скованные руки... красный снег, искаженные мукой лица... Ты не сможешь уйти, как они... ты -- еще не Человек... Нет! Я не позволю им, нет, нет!.." -- Неужели ты не понял, что кроме этих людей и тебя, у меня не будет больше учеников? Гортхауэр все еще инстинктивно стискивал руку Мелькора. "Я помню... что они сделают с тобой, Учитель?.. Нет, мне нельзя уходить... раскаленная цепь... я не позволю, я стану щитом тебе, Учитель, Учитель..." -- Пусть уходят люди, я остаюсь. -- Нет. Это приказ. Только сейчас Майя понял ч т о он делает. "Руки... обожженные... что я сделал... ему больно..." Ужас охватил Гортхауэра; дрожа всем телом, он склонил голову и благоговейно коснулся губами руки Властелина. -- Прекрати! -- сдавленно прорычал Мелькор, -- Что ты делаешь! Майя знал: Мелькор не терпит знаков преклонения. Тем более -- таких. Но по-другому он не мог выразить то, что переполняло его сердце: свою любовь к Учителю, свою верность, свою тоску. -- Уходи. Саурон упрямо покачал головой: -- Я не уйду. Я не оставлю тебя. "Это мука -- невыносимая, невыносимая... сердце отказывается подчиняться холодным доводам разума. Только я виноват в том, что не оставил тебе другого выхода... вот, сердце твое на ладонях моих, Ученик; ч т о делаю я?!.." -- Ты дал клятву, -- медленно, тяжело заговорил Мелькор, -- Отныне нет Арде иного Хранителя, кроме тебя. На Восток войска Валар не пойдут. Здесь останусь я один. Уходи, спасай тех, кого можно спасти. Только ты -- защита им, Гортхауэр. Больше ни чем ты не сможешь мне помочь. "Это мука -- невыносимая, невыносимая... сердце отказывается подчиняться холодным доводам разума. Я знаю, ты прав, ты снова прав, Учитель -- как всегда и во всем... Но я не могу так, не хочу... вот, сердце мое на ладонях твоих, Учитель; делай ч т о хочешь... но отдать тебя -- им -- на расправу?!.." -- Нет, Учитель! -- простонал Гортхауэр, впервые -- вслух -- назвав Мелькора т а к. Сколько раз рвалось из сердца это слово, но когда смотрел в холодное властное лицо, губы сами произносили: Повелитель. Знал ли, что за стальной броней всевластной воли -- душа, ранимая, истерзанная? Нет; не смел даже подумать. "Ученик мой... не надо, прошу тебя... нет никого дороже тебя... Я ведь люблю тебя, и я -- твой палач..." -- Исполняй приказание, ибо сейчас я имею право приказать и сделать выбор -- за тебя! "Какие глаза... молящие, беспомощные..." -- За что, зачем ты гонишь меня, Учитель? Если мы победим -- то победим вместе... "Ты и сам знаешь, что этого не будет, Ученик..." -- ...если же нет... -- Уходи. Возьми меч. Возьми Книгу. Иди. "Ученик мой!.." "Учитель мой!.." -- Нет... -- Саурон закрыл лицо руками. И тогда Мелькор рывком поднялся с трона и заговорил -- холодно и уверенно. Он почти не слышал, ч т о говорит. Собственный, словно издалека идущий голос казался чужим. Ненавистным. Он перестал ощущать себя -- он был болью, клубком обожженных нервов, он ненавидел себя -- люто, страшно. ...Слова -- как иглы, как вбитые гвозди... Саурон не мог потом вспомнить, ч т о говорил его Властелин. Помнил только одно: каждое слово Мелькора пронзало его, как ледяной клинок, и он корчился от этой невыносимой боли, обезумев от муки, и только шептал непослушными губами: "За что, за что..." Мелькор смотрел в лицо Майя: широко распахнутые страданием невидящие глаза. "Ученик мой..." Без воли, без чувств. И, наклонившись к самому лицу Гортхауэра, Мелькор тихо проговорил: -- Ученик мой, Хранитель Арды... прости меня, прости, если можешь, прости за эту боль... Арда не должна остаться беззащитной, понимаешь? Только ты можешь сделать это, только ты -- Ученик мой, единственный... Возьми меч. Возьми Книгу. Это сила и память. Иди. Ты вспомнишь это -- когда все будет кончено. Я виноват перед тобой -- я оставляю тебя одного... Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил... Прощай... А потом Мелькор поднял Саурона за плечи и, глядя в глаза, жестко проговорил: -- Уходи. -- Да, Властелин, -- беззвучно ответил Майя. Он вышел. И не видел, как за его спиной опустился на колени Мелькор. Не видел, как мучительно исказилось его лицо. Не видел молящих, отчаянных, сухих глаз, утонувших в темных полукружьях. Не видел беспомощно протянутых рук -- то ли благословение, то ли мольба. Не слышал глухого стона: "Ученик мой..." ...Он поднялся и вслепую медленно побрел к трону. "За что, зачем ты гонишь меня, Учитель?.." И -- те четверо, кому он не мог приказывать. "Мы на твоей стороне, Великий Вала. Мы остаемся..." "...Я не уйду. Я не оставлю тебя..." "Они сделали выбор... они умрут -- они не вернутся в Валинор. А тебя я караю жизнью, Ученик мой... Ничего, кроме боли, не дал я тем, кому отдано мое сердце... я заслужил вечную пытку... будь я проклят... не могу больше... не могу... простите меня... нет мне прощения..." Он стискивал седую голову руками; слезы жгли его глаза. "Ученик мой... ч т о я сделал?!.." Он рванулся -- догнать, остановить. "Я не могу так, не могу, пусть остается... Останься!.." Нет. Рухнул в черное кресло. Опустил голову. Ничего не изменить. Все кончено. ...Он шел на Восток, унося Книгу и меч. Он что-то говорил, не слыша себя, не помня своих слов. Ему повиновались. Он вел людей: ничего не видя вокруг, он шел вперед. Беспамятство. И в ушах его звучал приказ-мольба: "Уходите! Уходите!.." Больше он не помнил ничего. Как черная стена. А потом, когда прошло оцепенение и память с беспощадной, неумолимой жестокостью вернулась к нему, он продолжал идти вперед, стискивая зубы и повторял, повторял, повторял про себя с решимостью обреченного: "Я вернусь. Я исполню и вернусь. Я успею -- должен успеть." Он старался уверить себя в этом, но боль железными когтями впивалась в его сердце: этого не будет. А потом началось страшное. Боль раскаленным обручем стиснула виски, боль вгрызалась в запястья, боль мучительно жгла глаза, боль была везде, он сам стал болью, и перехватывало горло -- он не мог кричать, только стонал, метался как раненный зверь, он задыхался -- откуда, откуда, что это, что?!.. Он знал. Он не смел заглянуть в Книгу: она жгла его руки. "Учитель, Учитель, Учитель!!.." Листы Книги казались -- черными, и огнем проступали на них -- слова, от которых кровью наполнялся рот... "Учитель, зачем, за что..." Боль петлей захлестывала горло, цепями стягивала грудь -- не вздохнуть, не вырваться... "Я должен быть с ним..." Он приказал... "Пусть -- приказывал. Пусть -- проклянет. Я не могу, не могу... Учитель!!" Один. Теперь -- один. Слово -- черно-фиолетовое, пронизанное иссиня-белыми молниями. Один. Отчаянье. "Возьми меч. Возьми Книгу. Иди." "Учитель! Будь я проклят, как я посмел оставить тебя..." Боль. Боль. Боль. Как тянут жилы из тела... "Берите меня вместо него! За что..." Распятый в алмазной пыли -- черным крестом. "Аэанто, Несущий Свет... Свет в ладонях твоих... Глаза твои... Глаза твои!!.." Отчаянье - - слово, пронизывающе-прозрачное, ледяное. Поздно. Не успеть -- даже быть рядом. Один. "Учитель -- Крылатая Тьма -- Алкар, Аэанто -- Возлюбивший Мир -- Мелькор -- боль..." Слово -- жгуче-холодный окровавленный клинок. Он отложил Книгу. "Я должен." Черный плащ -- огромные крылья. "Крылатый Вала..." Больной черный ветер, горечь полыни на губах. "Прости меня..." Глаза -- пустые от отчаянья. "Пусть я умру..." Лицо - - застывшая маска боли. "Я не могу... я бессилен -- один... я только -- Ученик..." Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал этого. "Как я посмел..." Шипы терновника впивались в его кожу, но он не ощущал этого. "Всесильный, почему, почему -- т а к ?.." Звезда горела нестерпимо ярко, и разрываясь, не выдерживало сердце. "Пусть -- казнят, пусть -- вечная пытка... Я должен был принять это вместо тебя -- что сделали с тобой..." Не было слез. "Учитель!..." * * * Больше ничего Мелькор изменить не мог. Он сделал все, что было в его силах. Он остался один. Он знал, что был жесток с Гортхауэром -- но был и беспощадно прав. То был единственный выход. Иного не было. Но теперь последние силы оставили его; тоска, отчаянье и одиночество непереносимой тяжестью легли на его плечи. Он знал, что ожидает его. Ни жалеть, ни щадить себя он не умел. И теперь просто ждал, и торопил развязку, ибо мучительным было ожидание. ...Эарендил достиг берегов Валинора. И, представ перед троном Манве в сияющих одеждах -- ибо навеки въелась в них пыль алмазных дорог Валинора, -- поведал он о деяниях Черного в Средиземьи. И ослепительным живым огнем пылал Сильмарилл на челе его. Манве отдал приказ. И, вооружившись, войска Валар отправились на битву. ...Не все подчинились приказу Мелькора. Были те, кто сражался до конца, надеясь еще, что Властелин сам вступит в бой: они безоглядно верили в его силу. А у него больше не было сил. И когда Валар ворвались в тронный зал Ангбанда, Мелькор просто стоял подле своего высокого трона и ждал. Он молча смотрел, и под этим взглядом Валар и Майяр застыли на пороге. Слабая улыбка безнадежной жалости тронула губы Черного Валы, и он сделал шаг вперед. И тогда Валар бросились на него. Железную корону Мелькора превратили в ошейник для него. Руки его связали за спиной, и голову его пригнули к коленям. Так приволокли его в Валинор и швырнули на землю лицом вниз перед троном Манве в Маханаксар. Черная мантия его разметалась, словно изломанные крылья; он казался черной звездой, распятой в жгучей сияющей пыли. Младший брат Мелькора выдержал приличествующую Королю Мира паузу и начал: -- Ужасающи злодеяния твои, и преступления твои бессчетны, Моргот, черное зло мира. Нет оправданий тебе и нет тебе пощады... Тулкас и Ауле рывком подняли пленника с ослепительных полированных белых плит круга в центре Маханаксар и поставили его на колени. Мелькор молчал. Ему не за кого было просить. Даже такой - - он не был сломлен. И на коленях стоял он, выпрямившись, расправив согбенные чудовищной усталостью и болью плечи, чуть откинув гордую голову. Манве, пришедший в ярость, обрушивал на Мелькора все новые м новые обвинения. Ему хотелось, чтобы Мелькор умолял о пощаде, ползал у него в ногах -- как тогда. Но Мелькор молчал. И в разгар гневной речи своей Манве вдруг встретился взглядом с Мелькором. Он замолчал; ему почему-то показалось, что даже сейчас Поверженный Властелин смотрит на него сверху вниз. Манве всегда боялся этого взгляда, обжигающего огнем и пронизывающего смертным холодом. Взгляда, который могли выдержать лишь немногие. Никогда и ни кому не говорил Манве, ч т о увидел он в глазах Мелькора в эту минуту. Даже самому себе боялся Король Мира признаться в этом. Манве поспешно отвел глаза. И смутная, неясная еще, но спасительная мысль пришла ему в голову. Илуватар лишь бросил Мелькору на прощание: -- Слишком уж много ты видишь! Но Мелькор только пожал плечами -- и ушел... Владыка Судеб Арды Намо мучительно вглядывался в лицо того, кого братом своим назвал он когда-то. И с изумлением понял, что видит -- три лица, слитые в одно.