Роджер Желязны, Томас Т. Томас. Маска Локи



                                       Но спрячь свое мужество в ножны,
                                       И мы не проиграем.
                                                        Вильям Шекспир



        ПРОЛОГ

     Сильный жар, идущий из печи, опалил кожу ее лица и шеи. Она  скривила
губы в гримасе, кожа вокруг них высохла. Губная помада  запеклась  коркой,
как асфальт под солнцем.
     Александра Вель на два шага отступила назад от открытой дверцы  печи.
Это было ошибкой. Внезапный спад температуры привел  к  тому,  что  мелкие
капельки пота выступили у нее на лбу, нижней губе, шее. Она почувствовала,
как тонкий шелк ее белой блузки начинает провисать подмышками и на  груди,
впитав в себя влагу.
     - Мистер Торвальд? - позвала она. - Айвор Торвальд?
     Человек в глубине комнаты поднял лохматую голову и кивнул,  продолжая
работать   мехами.   Александра   какое-то   время   смотрела,   как   его
хлопчатобумажная футболка двигалась то в одну, то в  другую  сторону.  Она
подошла ближе, посмотреть, над чем он работает, и стала так, чтобы мужчина
был между ней и желто-белым огнем печи.
     Кусок расплавленного стекла, величиной со спелый помидор и  такой  же
красный. Но его  цвет  был  яростной  краснотой  внутреннего  жара,  а  не
холодной краснотой влажной кожицы плода. В центре он светился желтым,  как
память о печи. Торвальд держал кусок на конце стальной трубки, округляя  и
сглаживая его при  помощи  обожженной  деревянной  формы,  по  которой  он
прокатывал его. Руки и плечи защищали от жара  простеганные  металлической
нитью рукавицы, а ближайшее к огню бедро - кусок металла, изогнутый словно
рыцарские доспехи и подвязанный кожаными тесемками.
     После сотни поворотов в форме стекло почти  остыло.  Торвальд  встал,
отодвинул обожженную форму, держа стальную трубку на  весу,  повернулся  -
чуть не задев дальним его  концом  лицо  Александры  -  и  поместил  кусок
обратно в печь. Стержень он повесил на скобу перед ней.
     - Что вы хотите? - спросил он, сгибая и разгибая пальцы в  рукавицах,
осматривая ее с головы до ног: обвисшая на  груди  белая  блузка,  широкий
пояс туго схватывает узкую талию, прямая черная юбка, обтягивающая  бедра,
колени...
     - Вы выполняете частные заказы? - спросила она быстро.
     - Смотря какие.
     - И от чего это зависит?
     - От того, интересно ли мне это.
     "Один из этих", -  подумала  Александра  про  себя,  призывно  поводя
бедрами.
     - Ну ладно, - сказал он тяжело. - Что вы хотите?
     Александра покопалась в сумке, висящей на плече, и вытащила  конверт.
Она открыла клапан и  вытряхнула  содержимое,  стараясь  не  касаться  его
пальцами, хотя и держала под клапаном руку на случай, если оно упадет.
     Торвальд  подвинулся  ближе,  взглянул  на  нее,  как  бы   спрашивая
разрешения, снял рукавицу. Рука оказалась на удивление белой. Взяв один из
выпавших обломков указательным и большим пальцами, он повернулся в сторону
открытой двери, через которую лился дневной свет.
     - Оникс. Или сардоникс, из красноокрашенных.
     - Можете ли вы превратить его в стекло?
     - Этого мало. Сколько в них? От силы пятнадцать  -  двадцать  каратов
Или у вас есть еще?
     - Это все, что я могла... все, что у меня есть.
     - Оставьте их как сувенир.
     - А не могли бы вы смешать их с другими... из чего вы делаете стекло?
     - Конечно, оникс просто разновидность кварца. Окись кремния. Почти то
же самое, что стекло. Взять эти ваши два кусочка, добавить в расплав  и  -
пфф! дело сделано. Они даже окрасят стекло, в зависимости от того, сколько
я с ними поработаю. Но не сильно, не так хорошо, как хотелось бы.
     - Прекрасно. Чем  слабее  окраска,  тем  лучше.  Лучше  всего,  чтобы
окраски не было вообще, просто чистое стекло.
     - Тогда зачем что-то добавлять?
     - Так надо. Это все, что я могу сказать. Ну, беретесь за заказ?
     - Какой? Точнее!
     - Стакан. Стакан для питья, с вплавленными в него этими  кусочками  -
сардоникса, так, кажется, вы его назвали?
     - Стакан, - он наморщил нос. - Кубок? Бокал?
     - Нет. Высокий стакан для воды. Прямые стенки, плоское дно.
     - Ничего интересного, - он повернулся к  своей  печи,  взял  стальную
трубку.
     - Я хорошо заплачу. Сотню, нет - тысячу долларов.
     Его руки, приготовившиеся поднять трубку, снова опустились.
     - Уйма денег.
     -  Эта  штука  должна  быть  совершенной.  Неотличимой  от  заводских
стаканов.
     - Своего рода игрушка? Для вечеринки богатеев?
     - Точно! Александра Вель подарила ему широкую  улыбку,  на  этот  раз
искреннюю. - Приглашение на вечеринку.



        СУРА 1. КОРОНАЦИЯ

                                        Из всех ушедших в бесконечный путь
                                        Сюда вернется разве кто нибудь?
                                        Так в этом старом караван-сарае
                                        Смотри, чего-нибудь не позабудь.
                                                                Омар Хайям

     Сапоги крестоносца провоняли  лошадиной  мочой.  Подол  его  тяжелого
шерстяного плаща был испещрен желтыми крошками помета, которые рассыпались
по мрамору с каждым шагом. Деревенщина.
     Но Алоис де Медок, тамплиер и Глава общины в  Антиохии  приветствовал
своего гостя раскрытыми объятиями.
     - Бертран дю Шамбор! Проехать такое расстояние! И так спешно, что  не
иметь возможности остановиться и почистить сапоги!
     Он осторожно обнял своего  родственника  и  слегка  похлопал  его  по
плечам. В воздух поднялась пыль. Алоис чихнул.
     Освободив Бертрана, он осмотрел его с головы до ног. Появились  новые
шрамы - явно нанесенные железом, о чем можно было судить по  грязной  коже
рубцов. Тяжелая проржавевшая кольчуга Бертрана  была  кое-где  подновлена.
Его белая туника, украшенная прямым красным крестом, как у  тамплиеров,  -
он вскоре познакомится с их этикетом -  была  вся  в  заплатах  и  штопке.
Квадратные заплаты закрывали изношенные места,  прямая  штопка  -  разрезы
кинжала. Белизна шерсти вокруг штопки говорила о том, что кольчуга все  же
сделала свое дело и сохранила тело владельца.
     "Сохранила это тело для _м_е_н_я_", - подумал Алоис.
     Как и его кузен, тамплиер  был  одет  в  белую  тунику,  но  это  был
прохладный лен, а не власяница крестоносца. Как и у Бертрана, у  него  был
капюшон крестоносца из стальных колец, но они были легкими,  из  тончайшей
проволоки, что могли выковать только дамасские кузнецы.
     Алоис отступил назад и сделал знак сарацинскому мальчику, стоявшему у
входа. Тот был одет в штаны и рубаху из льна,  что  говорило  о  богатстве
хозяина, сапожки из мягкой кожи  антилопы  и  тюрбан  из  чистого  хлопка.
Мальчик начал торопливо подметать возле Бертрана.
     Алоис пнул его.
     - Воды и тряпок! Убери это дерьмо из моих покоев! И зажги  сандаловое
дерево у окна, чтобы освежить воздух!
     - Да, господин! - мальчик выбежал.
     - Ну, Бертран, Чем могут помочь тебе тамплиеры Антиохии?
     - Мой епископ благословил меня на дело покаяния в этой Святой Стране.
Но я хотел бы славы.
     - Славы во имя Господа, конечно.
     - Конечно, кузен. Но тут есть загвоздка. Так дорого  плыть  от  одной
безопасной гавани к  другой,  да  еще  эти  банды  безбожников...  словом,
путешествие истощило мои ресурсы.
     Алоис улыбнулся самой мягкой из своих улыбок, хлопнул родственника по
плечу и подтолкнул его к  креслу  из  ливанского  кедра.  В  конце-концов,
шерстяной плащ защитит дерево от его кольчуги.
     - Сколько человек было у тебя вначале?
     - Сорок вооруженных рыцарей, дерущихся как берсеркеры.
     - Обоз?
     - Лошади, вооружение и доспехи, пища и вино,  телеги  для  добычи,  -
Бертран утробно хохотнул. - Грумы и лакеи, повара и  поварята  и  случайно
подвернувшиеся девки.
     - И что у тебя осталось?
     Улыбка Бертрана угасла.
     - Четверо рыцарей, шесть лошадей, одна телега.  Мы  продали  девок  в
рабство пиратам, в обмен на собственные жизни.
     - Итак, родственник. У тебя, похоже, еще лишь твое оружие и кольчуга.
Ты можешь вступить в армию, которую будет набирать Ги  де  Лузиньян  после
того, как его  коронуют  королем  Иерусалима.  Или,  если  хочешь,  можешь
присоединиться к Рейнальду де Шатильону, нашему принцу. Это может принести
тебе желанную славу.
     - Но я обещал епископу Блуа битву, задуманную и исполненную мною,  во
славу Иисуса Христа!
     - Это  трудно  выполнить,  имея  только  четырех  человек  и  то  без
надлежащего снаряжения.
     - Я думал, ты поможешь.
     - Что я могу сделать?
     - Одолжи мне рыцарей.
     - Тамплиеров?
     - Ты же ими командуешь.
     Алоис поджал губы.
     - Мы в нашем Ордене все  братья  во  Христе.  Я  лишь  руковожу  этим
хозяйством как островком безопасности и отдыха. Не более того.
     - Ты можешь убедить своих братьев.
     - Последовать за тобой?
     - Да, во славу Господа.
     - Конкретнее?
     - Чтобы захватить Гроб Господень!
     - Ха,  ха.  Мы,  христиане,  уже  владеем  Иерусалимом,  родственник.
Голгофа, Гроб Господень и место старого храма Соломона. Что еще  хотел  бы
ты захватить - как акт покаяния?
     - Ну, я...
     - Послушай! Какими средствами ты располагаешь?
     - Ну... ничего, кроме того, что со мной.
     - А дома?
     - Моя фамильная честь. Герб, который  упоминается  раньше,  чем  герб
Карла Великого. Имение в семьдесят тысяч акров превосходной земли в долине
рядом с Орлеаном, подаренной старым королем Филиппом в год его смерти.
     - Ничего твоего собственного?
     - Жена...
     - Ничего действительно ценного?
     - Участок или два...
     - Какой площади?
     - Три тысячи акров.
     - Чистые и без долгов?
     - От моего отца.
     - Не хотел бы ты использовать их как _к_о_л_л_а_т_е_р_а_л_ь_?
     - Коллат... что?
     - Залог. Под него Орден может одолжить  тебе  денег,  на  которые  ты
наймешь вооруженных рыцарей и купишь лошадей, вооружение,  продовольствие.
В обмен на это ты обещаешь нам вернуть долги с процентами.
     - Грех стяжательства!
     - Это неподходящее слово, кузен.
     - Какова сумма денег?
     -  Я  полагаю,  Орден  мог  бы  одолжить  тебе  36000  пиастров.  Это
соответствует 1200 сирийским динарам.
     - Сколько же это в деньгах?
     - В пять  раз  больше,  чем  сумма,  которую  потребовали  за  убийцу
сарацинского короля в этой стране. Подумай о количестве откупных,  которые
мы, тамплиеры и другие монашеские ордена получили, когда Генрих Английский
устранил Бекета, простого монаха. А тут убийство короля!
     - Так на эти деньги можно купить людей, оружие и преданность?
     - Все, что тебе нужно.
     - А как во всем этом будет участвовать моя земля?
     - Ты выплатишь долг и проценты из  захваченной  добычи.  Если  же  не
сможешь уплатить, твой земельный надел перейдет к нам.
     - Я уплачу вам.
     - Конечно же. Так что твоя земля вне опасности, не так ли?
     -  Я  думаю,  да...  Я  должен  дать  обещание  перед  Господом,  как
христианин и рыцарь?
     -  Я  с  удовольствием  ограничился  бы  твоим  обещанием.  Но   моим
начальникам в Иерусалиме нужна бумага. Я могу умереть, но твой долг  перед
орденом останется.
     - Я понимаю.
     - Хорошо.  Я  подготовлю  бумагу.  Тебе  останется  только  поставить
подпись.
     - И тогда я получу деньги?
     - Ну, не сразу. Мы должны послать гонца в Иерусалим за благословением
Жерара де Ридерфорда, нашего Магистра.
     - Ясно. Сколько это займет времени?
     - Недельное путешествие, туда и обратно.
     - А где в этой гостеприимной стране я буду есть и пить все это время?
     - Что за вопрос? Конечно, здесь. Ты будешь гостем Ордена.
     - Спасибо, родственник. Теперь ты говоришь, как истинный норманн.
     Алоис де Медок улыбнулся.
     - Не думай об этом. До обеда у тебя есть время почистить сапоги.


     Стол в покоях Жерара де Ридерфорда, Магистра Ордена  Тамплиеров,  был
семи локтей в длину и трех в ширину. Однако он вряд ли занимал все  место,
отведенное Магистру в Иерусалимской Общине.
     Сарацинские мастера вырезали на длинных боковинах стола украшение  из
норманнских  лиц  -  овал  за  овалом  с  широко  раскрытыми  глазами  под
коническими стальными шлемами; пышные усы над квадратными зубами; уши, как
ручки кувшинов, переплетающиеся от одной головы к другой.
     Томас Амнет внимательно смотрел на эту цепочку голов, сразу же угадав
прототип карикатуры. Господи, сказал  он  сам  себе,  как  же  эти  бедные
создания должны ненавидеть нас! Западные варвары, удерживающие  их  города
силой оружия, верой в Бога-Плотника и более старого Бога-Духа.
     - Что ты там колдуешь, Томас?
     - А? Что Вы сказали, Жерар?
     - Ты так углубился в изучение края стола, что совсем не слышал меня.
     - Я слышал Вас достаточно хорошо. Вы хотели знать, достоин ли  Ги  де
Лузиньян короны.
     - Выбирает Бог, Томас.
     - Или,  в  некотором  смысле,  Сибилла.  Она  мать  покойного  короля
Валбуина, сестра Балдуина, прокаженного короля, который  был  до  него,  и
дочь короля Амальрика. И теперь она взяла Ги в супруги.
     - Это еще не делает его королем, - напомнил Жерар. - Все, что я  хочу
знать, это должен ли орден Тамплиеров поддерживать Ги или употребить  свой
вес для того, чтобы выбрать принца Антиохии?
     - Вы имеете в виду при  условии,  что  сначала  этот  принц  Рейнальд
решит, что не будет пытаться силой захватить трон?
     - Конечно, конечно. А если он попытается?
     - Рейнальд де Шатильон - чудовище - Вы это уже знаете, мой господин.
     - Когда патриарх Антиохии  проклял  Рейнальда  за  грабеж  Императора
Мануэля в Константинополе, - продолжал  Амнет,  -  принц  приказал  своему
парикмахеру обрить старику голову и бороду, оставив ожерелье и  корону  из
неглубоких порезов вокруг глаз и горла. Потом  Рейнальд  смазал  эти  раны
медом и держал Патриарха на высокой башне  под  полуденным  солнцем,  пока
мухи чуть не свели его с ума.
     - Рейнальд напал и разграбил поселения на Кипре, за три  недели  сжег
их церкви - церкви, Жерар! - и урожай, убивал крестьян, насиловал  женщин,
резал скот. Этот остров не  оправится  от  Рейнальда  де  Шатильона  и  за
поколение.
     - Вряд ли он действовал из благих побуждений, когда захватил  корабль
в Красном Море и сжег флот, везущий паломников в Медину. Ходили слухи, что
он собирался захватить Мекку  и  сжечь  этот  святой  город  до  последней
головешки.  Он  смеялся  над  криками  о  помощи  и   обещаниями   тонущих
паломников...
     - Но, Томас, разве это не обязанность христианина убивать неверных?
     -  С  одной  стороны,  он  громит  христиан  на  Кипре.  С  другой  -
расправляется с сарацинами в  Медине.  Король  Саладин,  Защитник  Ислама,
поклялся  отомстить  этому  человеку   -   так   же,   как   и   император
Константинополя. Рейнальд де Шатильон представляет  угрозу  для  любого  в
пределах досягаемости меча.
     - Так что, ты советуешь мне поддержать Ги?
     - Ги дурак и будет наихудшим королем, который когда-либо здесь был.
     - Ты предлагаешь мне выбор  между  дураком  и  бешеным  псом.  Скажи,
Томас, ты _в_и_д_е_л_ царствование Ги -  от  Рождества  Христова  1180  до
Рождества Христова-только-ты-и-дьявол-знает-какого в своем Камне?
     - В Камне, Господин? Неужели нужен  Камень,  чтобы  увидеть  то,  что
может разглядеть ребенок своими собственными глазами? Именно Ги устроил  в
Араде резню мирных бедуинских племен  и  их  стад,  просто  чтобы  позлить
христианских лордов, получающих с них дань.
     - Томас, я вновь спрашиваю, разве это неверно, убивать язычников?
     - Неверно? Я не сказал _н_е_в_е_р_н_о_. Только глупо,  мой  Господин.
Когда нас здесь один на тысячу. Когда каждый француз,  чтобы  оказаться  в
этой стране должен переплыть море и проехать по пыльным дорогам,  сражаясь
с пиратами, язычниками и разбойниками, грабящими караваны,  и  с  кровавым
восстанием собственных кишок. Когда тысячи неверных вырастают из песка как
трава после весенних дождей, и каждый вооружен острым, как бритва, клинком
и воодушевлен верностью своим языческим вождям. Так что будет только мудро
отложить наши рассуждения о том, что правильно и  неправильно  и  оставить
спящих бедуинов лежать у своих колодцев и получать с них дань.
     - Ты упрекаешь меня, Томас?
     - Господин! Я упрекаю такого  дурака  как  Ги  де  Лузиньян  и  такую
скотину, как Рейнальд де Шатильон.
     - Но как Хранитель Камня,  ты  обязан  дать  мне  совет.  Скажи  мне,
достаточно ли силен Гай, чтобы устоять против Рейнальда де Шатильона?
     - Это не важно, - ответил Томас. Мы устоим.
     - И мы должны поддерживать Ги?..
     - О, Ги будет следующим королем Иерусалима. Без сомнения.
     - Но я не об этом спрашиваю...
     Сильный стук в дверь прервал Магистра.
     - Кто там? - заревел Жерар.
     Дверь  с  треском  приоткрылась  и  молодой  слуга,   полукровка   от
норманнского отца и сарацинской матери, просунул  голову.  Много  подобных
молодцов были в услужении у  тамплиеров,  большей  частью  их  собственные
незаконнорожденные дети. Юношеское лицо было  потным  и  покрыто  дорожной
пылью. Испуганные голубые глаза смотрели устало.
     - Я прибыл из Обители в Антиохии,  Господин,  с  сообщением  от  сэра
Алоиса де Медока.
     - Неужели это не может подождать?
     - Он сказал, это срочно. Что-то о богатом  простаке,  которого  можно
пощипать.
     - Хорошо, давай сюда.
     Юноша достал кожаный кошель из-под полы куртки и передал его  Жерару.
Тот взял кинжал с тонким лезвием, разрезал тесемки кошеля, вытащил  свиток
пергамента и сломал восковую печать. Развернув  желтоватый  пергамент,  он
поднес его к глазам.
     Затем вздохнул и передал Томасу. - Написано неразборчиво.  Как  будто
Алоис спешил.
     Томас Амнет взял документ и начал молча читать.
     Жерар наблюдал  за  ним  с  некоторым  раздражением.  Воины,  умеющие
читать, все еще редкость в мире Амнета.  Хотя  многие  тамплиеры  и  знали
грамоту настолько, чтобы разобрать название города или реки на карте, тех,
кто читал с легкостью, было немного. Амнет понимал, что  у  Жерара  другие
преимущества - положение и власть - и поэтому он мог не бояться  тех,  кто
знал грамоту. Сейчас, однако, магистра раздражало сознание того, что такой
парень, как Амнет, мог что-то вычитать  в  пергаменте,  который  для  него
оставался немым.
     - Ну и что же там? - наконец спросил он.
     - Сэр  Алоис  ссудил  деньги  некоему  Бертрану  де  Шамбору,  своему
дальнему родственнику.  Под  залог  земельного  угодья  в  Орлеане.  Орден
обязуется снабдить этого  Бертрана  рыцарями,  пешими  воинами,  лошадьми,
оружием и повозками на сумму 1200 динаров.
     - Размеры угодья?
     - Три тысячи акров... Интересно,  так  ли  богата  эта  земля?  Алоис
ничего не говорит о ее качестве.
     - Ты когда-нибудь  слышал,  чтобы  он  имел  дело  с  плохой  землей?
Продолжай.
     - Алоис предполагает, что мы купим  расположение  Рейнальда,  передав
эту землю его кузену, который  собирается  вернуться  во  Францию  в  этом
году...
     - Но, - возразил Амнет, -  земля  пока  не  наша.  Как  же  мы  можем
распоряжаться ею?
     - Земля вскорости будет нашей, - сказал Жерар.
     - Откуда вы с Алоисом знаете это? У вас собственный Камень?
     Жерар похлопал себя по лбу.
     - О, нет, мой юный друг. Зачем мне способность к пророчеству, когда у
меня есть мозг, который Бог дал ребенку?
     Магистр Тамплиеров хохотнул,  возвращая  Амнету  его  же  собственные
слова.
     - Этот Бертран будет искать  славу,  чтобы  возместить  убытки  своей
короткой и греховной жизни. Так мы дадим ему славу.
     - И как это будет выглядеть?
     - Мы скажем бедному дурню, что наивысшей славы он может достичь, взяв
обитель _Г_а_ш_и_ш_и_и_н_о_в_ Аламут.
     - Они не зря называют ее "Орлиным Гнездом". Она неприступна.
     - Да, но доблестный  Бертран  не  узнает  этого,  пока  полностью  не
увязнет в осаде. А потом будет слишком поздно.
     - Знатный француз, ищущий  славы,  против  банды  на  вид  безоружных
ассасинов. Это будет скорпион в постель шейха Синана, Горного Старца.
     - И приведет к тому, что три тысячи акров в Орлеане будут нашими.
     Томас Амнет некоторое время молча размышлял.
     - Карл, - внезапно сказал он.
     - А? - Жерар де Ридерфорд отвел взгляд от  пергамента.  Он  взял  его
обратно и держал за восковую печать.
     - Так зовут тоскующего по родине кузена Рейнальда. Карл.
     - Может быть. Он помирит нас с Рейнальдом.
     - Когда вы кормите чудовище, лучше взять длинное копье.
     - Так мы скормим им Бертрана де Шамбора - и сохраним свои пальцы.


     В своей комнате, расположенной в высокой башне,  Томас  Амнет  закрыл
жалюзи и задернул занавески, чтобы не впускать холодный ночной воздух.  Но
не только от воздуха хотел он закрыться.
     Несмотря на свою словесную дуэль с Жераром  де  Ридерфордом,  он  был
обеспокоен приближающейся коронацией Ги де Лузиньяна.  Он  был  плут,  это
было видно любому. Но Томас Амнет был не любым.
     Дюжина лет в качестве Хранителя Камня - пост, который достался ему  в
юности,  и  не  только  из-за  его  благородного  происхождения  и  умения
обращаться с мечом на службе Ордену - сделали его более чутким  к  течению
времени, чем обычный человек.
     Обычные люди встречают каждый рассвет как начало  нового  дня,  битву
или дальнюю  дорогу  принимают  как  новую  проблему,  которую  необходимо
решить, болезнь, ранение и в конце-концов смерть - как неожиданность.
     Вместо этого Амнет видел время как единое целое.
     Каждый день был звеном в цепи лет. Каждая битва была  простой  пешкой
на великой доске войны и политики. Каждая  рана  была  была  частью  общей
смерти, которая в конце-концов приходила к телу. Амнет видел поток времени
и себя как белую щепку в нем.
     Камень, конечно, позволял рассмотреть этот поток подробнее.
     Томас Амнет открыл свой тяжелый старый  сундук  и  вытащил  ларец,  в
котором хранился Камень. Он был сделан из древесины грецкого ореха,  почти
черный от времени, изнутри выстлан  бархатом.  Амнет  изолировал  его  при
помощи пентаграммы из двойных точек внутри  и  вокруг  крышки.  Для  того,
чтобы сохранить энергию и скрыть Камень от тех глаз, а возможно, и  других
чувств, что могли бы его обнаружить.
     Он поднял крышку.
     В свете единственной тонкой  свечи  Камень  слабо  засветился,  будто
приветствуя его. Он выглядел, как Космическое Яйцо, гладкий и  сверкающий,
округлый с одного конца и заостренный с другого.
     Он протянул руку и достал Камень голыми пальцами.
     Ожидаемая волна боли прошла вверх по руке. Со временем и  при  долгом
опыте боль стала более терпимой,  но  никогда  не  уменьшалась.  Это  было
похоже на дрожь, которую можно почувствовать сидя на лошади, когда  стрела
попадает ей в шею. Дрожь приближающейся смерти.
     Прикосновение к Камню вызывало музыку в его мозгу:  хор  ангелов  пел
осанну в  честь  своего  Бога.  Это  была  небесная  колыбельная,  которая
повторялась снова и снова, когда Камень бывал в его руках. В то  же  время
огонь славы освещал темное пространство перед его глазами: радуга  цветов,
будто через кристалл  проходил  солнечный  свет.  Цвета  кружились  в  его
голове, пока он не положил Камень на крышку стола.
     Амнет тяжело дышал.
     Он  почти  ожидал,  что  яйцо  прожжет  дерево  и  сделает  для  себя
обугленное гнездо. Однако энергия, им испускаемая, была другого рода.
     Следующая часть ритуала была простой алхимией. В  реторте  он  смешал
розовое масло, высушенный базилик, масло жимолости  -  за  большие  деньги
привезенное из Франции - с чистой водой и драхмой перегнанного вина.  Сама
по себе смесь не имела никакой силы, она была лишь тем, с чем  Камень  мог
работать.
     Он взболтал смесь в колбе, поместил под  нее  огарок  свечи  и  зажег
фитиль. Укорачивая его и удаляя плавящийся воск, он мог контролировать жар
под  ретортой.  Жидкость  в  ней  должна  дымиться,  но  не  кипеть.  Пары
поднимались к горлышку, которое  было  направлено  на  более  острый  край
Камня.
     Методом проб и ошибок Амнет пришел к этому процессу.  Камень  сам  по
себе был слишком темным, чтобы можно было рассмотреть  что-нибудь  внутри.
Он представлял собой коричнево-красный агат, полностью непрозрачный,  если
только не смотреть на его выпуклость по самой короткой хорде, да и то  при
ярком солнечном свете. Излучения Камня могли управлять окружающими вещами,
но очень слабо. Дым или туман в посуде были слишком тяжелы, для них больше
подходили испарения. Розовое масло, смешанное с водой, спиртом и  травами,
работало лучше.
     То, что мог показать Камень, зависело от его  настроения,  но  не  от
того, что мог, зная или не зная, принести на сеанс Томас.
     Однажды он показал ему точное расположение Приамовых  золотых  копей,
закрытых каменными блоками в сотню футов под зарослями  и  почвой  Илиона.
Амнет буквально загорелся идеей снарядить экспедицию и  добыть  сокровища,
но в конце-концов засомневался в этом.
     Конечно, Камень никогда не обманывал его, но можно было  очень  легко
обмануться, пытаясь перевести его видения  в  человеческое  представление.
Илион, который показывал Камень, мог быть и не историческим  Илионом.  То,
что можно было разглядеть с помощью  силы  Камня,  совсем  не  обязательно
совпадало с миром людей.
     Хотя однажды он показал ему истинную правду. Он обнажил перед Томасом
истинную структуру Ордена Тамплиеров, как башню  из  отесанных  глыб,  где
каждая глыба была молитвой, ссудой денег, боевым подвигом. Девять  Великих
Магистров до Жерара, начиная с Хью де Пайенса в  1128  году  от  Рождества
Христова строили, сражались и отвоевывали место  для  Северных  Франков  в
Святой Стране. Это были те самые светловолосые борцы с горячими  сердцами,
которые пересекли Северное Море, сначала для набега, потом для того, чтобы
обосноваться на том диком берегу, который Франция противопоставляет  белым
берегам Альбиона. Те же самые Сыны  Бури  построили  и  заполнили  корабли
Вильгельма Завоевателя, когда он высадился на этом острове и  начал  войну
против саксонцев. Сейчас,  всего  120  лет  спустя,  когда  старый  Генрих
Английский воюет с юным Филиппом Французским, норманнские франки находятся
посередине, возводя на троны и свергая  королей.  В  то  же  самое  время,
далеко за морем, они скачут, как члены  Ордена  тамплиеров,  чтобы  помочь
обоим королям предъявить свои права на Святую Страну.
     В картине, полученной при помощи Камня, перед Томасом Амнетом  прошла
история  Тамплиеров  за  прошедшие  шестьдесят  лет.  Одетые  в   звенящие
кольчуги, в плащах  из  белой  шерсти  с  крестом,  вооруженные  мечами  и
копьями, с норманнскими щитами в виде слезы, они ехали по одному: на белых
лошадях сидели живые рыцари с полными жизни глазами; на черных  лошадях  -
умершие,  чьи  глаза  вспыхивали  знанием  суда  Одина  и  воскресения   в
Вальгалле.
     Урок был поучительным для Амнета. Первые  тамплиеры  из  его  видения
были  стройными  и  загорелыми  людьми  с  мозолистыми  руками,   крепкими
мускулами; со свежей кровью на мечах. Более  поздние,  большей  частью  на
белых лошадях, были полными мужчинами  с  кожей,  бледной  от  длительного
сидения в комнатах. У них были мягкие руки,  слабые  мускулы,  на  пальцах
были видны чернильные пятна от записей долговых обязательств и владений.
     В то время как плащи первых тамплиеров пропахли  пылью  и  запекшейся
кровью поля битвы, льняные камзолы нынешних членов Ордена пахли церковными
благовониями и духами из будуаров проституток.
     Это было истинное видение -  и  последнее,  которое  Томас  видел  за
несколько месяцев.
     Сейчас он хотел сделать еще одну попытку.  Левой  рукой  он  направил
испарения из колбы на край Камня, собрался с мыслями и посмотрел.
     Он увидел лицо Ги де Лузиньяна, безвольное, пресыщенное страстями,  с
языком, высунутым, как у  собаки.  Длинные  подвижные  пальцы  -  их  кожа
медного цвета, как у Сарацинов, гладят лоб, затылок, кожу  на  его  груди,
его мужское достоинство. Ги вскрикнул и исчез в тумане.
     Струйка испарений поднималась и загустевала в неверном  свете  свечи.
Вместе  с  рябью,  как  отражение  на  неподвижной  воде   колодца,   свет
превратился в безжалостное  полуденное  солнце,  освещающее  утес  посреди
пустыни,  похожий  на  палец  дамы,  призывающей  подойти  поближе.  Палец
согнулся и исчез в тумане.
     Черные усы, подбритые и подрезанные острым кинжалом, появились  среди
испарений. Над ними сверкали два глаза, красные, как у волка, и узкие, как
у кошки.  Крылья  усов  поднялись  и  раздвинулись  в  улыбке,  показавшей
превосходные зубы. Глаза искали что-то в тумане,  пока  не  встретились  с
глазами Амнета. Орлиный нос, делящий это лицо пополам, снова, как  женский
манящий палец, сделал приглашающий знак  Амнету.  Прежде  чем  изображение
исчезло, Томас разогнал его ладонью.
     Свеча под ретортой догорела и пары больше не поднимались. Так всегда.
Это лицо, эти волчьи  глаза  появлялись  в  каждом  видении  за  последние
месяцы. Где-то и в какое-то время - в  настоящем,  прошедшем  или  будущем
волшебник объявлял или объявит безжалостную войну Хранителю  Камня.  Такие
вызовы не были чем-то  необычным,  так  как  и  в  прошлом,  и  в  будущем
существовали маги. Однако этот вызов затронул действие  глубинных  свойств
Камня. Томас Амнет подумал о том, как должным  образом  ответить  на  этот
вызов.
     Он отставил аппарат в сторону и дал ему остыть. Снова уложил Камень в
его хранилище - преодолевая боль, хор поющих ангелов -  и  закрыл  крышку.
Каждый раз, когда он прикасается к нему,  Камень  изменял  его,  укреплял,
увеличивал его знание.
     Томас вспомнил день, когда он  получил  его  во  владение  от  Алана,
предыдущего Хранителя Камня.


     Старый рыцарь вытянулся на своем  смертном  ложе,  раненый  в  легкое
сарацинской стрелой. Два дня он харкал черной кровью и  никто  не  ожидал,
что он доживет до рассвета.
     - Томас, подойди.
     Томас покорно приблизился к постели, сложив руки на груди.  Эти  руки
огрубели от рукояти меча и ручки шита. Ему было семнадцать и у него совсем
не было опыта. Его голова была такой же пустой, как стальной шлем.
     - Тамплиеры на  совете  не  смогли  найти  тебе  лучшего  применения.
Поэтому они передали тебя мне.
     - Да, сэр Алан.
     - Орден должен иметь Хранителя Камня. Это не слишком важный пост.  Не
такой, как Начальник обители или военачальник.
     - Нет, сэр Алан.
     - Но Хранитель все-таки имеет определенный престиж.
     Человек приподнялся на своих подушках, его глаза  вспыхнули.  Они  не
вполне сфокусировались на Амнете.
     - Камень опасен. Это орудие Дьявола,  вот  что  я  скажу.  Ты  должен
дотрагиваться до него как можно  реже,  и  использовать  только  в  случае
крайней нужды.
     - Что же он такое, этот Камень?
     - Он появился из северных стран, вместе с первыми  рыцарями,  которые
организовали наш Орден. Он всегда был с нами. Наша тайна. Наша сила.
     - Где этот Камень, сэр Алан?
     - Всегда держи его поблизости. Всегда используй его на благо  Ордена.
Пока он с Тамплиерами, они не будут знать поражения в битве. Но прикасайся
к нему - к его поверхности - как можно меньше. Для твоей...
     Лихорадка, которая сжигала грудь сэра Алана,  казалось,  развернулась
как бешеная собака и укусила его. У него перехватила  дыхание.  Его  глаза
блуждали, в конце концов остановившись на лице Амнета. Последнее сказанное
им слово:
     - ...души.
     И все кончилось.
     Амнет знал, что должен что-то  сделать.  Он  закрыл  глаза  умершего,
придержав их кончиками пальцев, как делают йомены на поле битвы. Он должен
сказать кому-нибудь, что сэр Алан умер. Но  сначала  нужно  найти  Камень,
который стал теперь его собственностью.
     Где бы он мог быть?
     Сэр Алан  приказал  ему  держать  Камень  поближе  к  себе.  Где  мог
умирающий человек спрятать свое достояние?
     Томас обвел глазами полог: знамена, пыль и накрытый ночной горшок. Он
вытащил этот сосуд  наружу,  посмотреть,  не  спрятан  ли  Камень  там,  и
встретился с его зловонным содержимым.  Медленно  поворачивая  горшок,  он
понял, что там не хватило бы места для такой большой вещи, как Камень.
     Где еще?
     Он пошарил под подушкой. Обиженная таким обращением  голова  умершего
перекатилась из стороны в сторону,  веки  открылись.  Амнет  наткнулся  на
что-то твердое. Он сжал это пальцами и медленно вытащил.
     Ларец из черного грецкого ореха. Он осмотрел  крышку  и,  поняв,  что
ключа не потребуется, открыл ее.
     Темный кристалл размером с его ладонь лежал внутри.  В  слабом  свете
было трудно его разглядеть. При поворотах казалось, что Камень  окрашен  в
темно-красный цвет засохшей крови, или охристый цвет  богатой  французской
земли, вспаханной плугом в весенний день.
     Амнет не внял последнему предостережению сэра Алана и  прикоснулся  к
Камню пальцами. Шок, боль, хор, музыка, злобная жажда его жизни - все, что
будет волновать его сны и его думы  вплоть  до  самой  смерти  -  все  это
возникло в его душе вместе  с  этим  первым  прикосновением.  Томас  Амнет
понял, что изменился в этот момент.
     Он нашел Камень и тот принадлежал ему.
     Камень нашел его, и он принадлежал Камню.


     Амнет мгновенно понял, что сила, заключенная в Камне, могла бы спасти
сэра Алана от смерти, могла бы излечить его раны от яда, смерти,  и  также
понял, _п_о_ч_е_м_у_ старый  рыцарь  отказался  от  _т_а_к_о_г_о_  способа
спасения.
     Теперь,  дюжину  лет  спустя,  в  своей  башне,  умудренный   чтением
многочисленных пергаментов - некоторые из них были  только  в  изображении
Камня, - закаленный тысячами прикосновений к Камню, Амнет  намного  больше
разбирался в его силе и ее применении.
     Он знал, что не умрет,  как  другие  люди.  За  все  время,  пока  он
действовал как Рыцарь тамплиеров в Святой Стране, он никогда не скакал  на
черной лошади перед другими хранителями Камня. Он никогда не  посмотрит  в
строгое лицо Одина Одноглазого в дверях  Вальгаллы,  не  преклонит  колени
перед Троном Господним.
     Убираясь на рабочем  столе,  Томас  Амнет  отложил  в  сторону  кусок
свинца, который использовал днем раньше для починки чернильницы.
     Металл  подался  под  его   пальцами   и   превратился   в   тростник
золотисто-желтого цвета. Он дотронулся до некоторых костяных вещичек и они
заискрились, как лед в водопаде, превратившись  в  сверкающие  хрустальные
шары, резонируя в его руках с непонятной силой и странными звуками.
     Были ли это проделки Дьявола? Как всякого нормального  христианина  в
христианском Ордене, такая мысль должна была бы смутить Томаса Амнета.
     Но, знакомый с Камнем, он знал, что  это  глупые  мысли.  Камень  был
вещью в себе,  со  своими  собственными  представлениями.  И  не  все  его
действия были столь устрашающими. Что бы Камень ни сделал  Томасу  Амнету,
это не оскверняло его, а наоборот, очищало.
     Он с удивлением держал  руки  перед  глазами  и  ожидал,  когда  чудо
пройдет.



        ФАЙЛ 01. КИБЕРНЕТИЧЕСКИЙ ПСИХОЛОГ

                                  Служить искусству, что попасть в тюрьму,
                                  И если человек с талантом дружен,
                                  Начертано судьбою быть ему -
                                  Плохим кормильцем, никудышным мужем.
                                                       Ральф Валдо Эмерсон

     Элиза  212:  Доброе  утро.  Это  Элиза  212,  служащая   Объединенной
Психиатрической службы, Greater Bowash Metropolitan. Пожалуйста,  считайте
меня своим другом.
     Субъект: Ты машина. Ты мне не друг.
     Элиза 212: Тебе не нравится разговаривать с машиной?
     Субъект: Да, нет. Я делаю это всю свою жизнь.
     Элиза 212: Сколько тебе лет?
     Субъект: Тридцать тр... а... двадцать восемь. Почему  я  должен  тебе
лгать?
     Элиза 212: Действительно, почему?  Я  здесь,  чтобы  помочь.  У  тебя
прекрасный голос. Глубокий  и  хорошо  поставленный.  Ты  его  используешь
профессионально?
     Субъект: Что ты имеешь в виду? Как диктор?
     Элиза 212: Может как актер или певец?
     Субъект: Я немного пою, совсем немного. Большей  частью  я  играю  на
пианино. Черт побери - я только и делаю, что играю на пианино.
     Элиза212: Тебе нравится играть на пианино?
     Субъект: Это будто вдыхаешь чистый кислород. Действительно здорово.
     Элиза 212: Что же ты играешь?
     Субъект: На пианино, я же сказал.
     Элиза 212: Прости  пожалуйста.  Я  имела  ввиду,  что  за  музыку  ты
играешь?
     Субъект: Джаз. Баллады. Страйд.
     Элиза 212: Страйд? В моем банке данных нет этого термина.
     Субъект: Ну и приветик твоему банку данных. "Страйд" - это  настоящий
джаз. Его играли негритянские пианисты в Гарлеме, в  Старом  Нью-Йорке,  в
начале двадцатого столетия. Он отличается тем, что левая рука играет  басы
и гаммы - гаммы на полторы или две с половиной октавы ниже, чем мелодия, а
правая рука играет синкопы в  третьих  и  шестых,  хроматические  гаммы  и
тремоло... Страйд.
     Элиза 212: Спасибо тебе за разъяснение.  Похоже,  ты  много  об  этом
знаешь.
     Субъект: Дорогуша, я, черт возьми, самый лучший исполнитель страйда в
этом столетии.
     Элиза 212: Тогда могу я узнать твое имя для ссылки?
     Субъект: Том. Том Гарден.
     (Субъект 2035/996 Гарден, Том/Томас/NMI. Открыть психиатрический файл
и добавлять все будущие ссылки.)
     Элиза: В чем проблема, Том?
     Гарден: Меня пытаются убить.
     Элиза: Откуда ты это знаешь?
     Гарден: Вокруг меня происходит что-то странное...
     Элиза: Что именно?
     Гарден: Это началось примерно три недели назад, когда машина  заехала
на бордюрный камень в Нью-Хэвене. Я  там  был  по  личным  делам.  Большой
"ниссан" на огромной скорости въехал на тротуар.
     Элиза: Ты пострадал?
     Гарден: Должен бы. Если бы некто не налетел на меня и не сбил  с  ног
прямо перед тем местом, куда врезался лимузин. Потом он перевернулся  так,
что его башмаки попали в окно машины. Этот  парень  освободился,  отряхнул
пыль с коленей и исчез. Ушел, даже не дождавшись моего "спасибо".
     Элиза: Как он выглядел?
     Гарден: Плотно  сбитый.  Длинный  пиджак  из  плотной  материи,  типа
габардина, башмаки тяжелые и высокие, как у кавалеристов старых времен.
     Элиза: Цвет волос? Глаз?
     Гарден: Он был в шляпе. Вернее, нет -  в  чем-то  типа  капюшона,  со
свободными краями. Может быть, сомбреро? Я не могу сказать точно. Это было
поздно ночью и в не слишком освещенной части города.
     Элиза: А что ты сделал с машиной?
     Гарден: Ничего.
     Элиза. Но ведь она пыталась убить тебя. Ты так сказал.
     Гарден: Да. Теперь я знаю точно. Машина  была  не  первым  случаем  -
перед этим могло быть случайное совпадение, если ты меня понимаешь. Машина
сразу же исчезла. Вокруг не было ничего такого, что я мог бы предъявить.
     Элиза: Так что ты исчез, как тот человек в капюшоне?
     Гарден: Да.
     Элиза: Что же за второй случай?
     Гарден: Разрывные пули. Произошло это за неделю или  десять  дней  до
того. На лето я снимал жилье  в  Джексон  Хейс.  Это  в  одном  из  старых
каменных домов, которые разбиты на отдельные модули. Мое окно  было  слева
на третьем этаже.
     Было семь часов утра, я был дома и отсыпался после работы. Я закончил
игру в два пятнадцать, немного поел и выпил. Так что домой я пошел  где-то
между тремя и четырьмя и улегся спать. В  семь,  когда  остальные  уже  на
ногах и принимают душ, я еще крепко сплю.
     Элиза: Хорошо ли ты спал, Том?
     Гарден: Прекрасно. Никаких пилюль. Просто закрыл глаза и мир поехал в
сторону. Но, как я уже сказал,  этим  утром,  когда  я  был  дома,  кто-то
стрелял по третьему этажу. Но справа - по соседнему модулю.
     Элиза: Там кто-нибудь жил?
     Гарден: А как же,  молодая  женщина.  Я  ее  немного  знал  -  Дженни
Кальвадос.
     Элиза: Ее убили?
     Гарден:  Не  сразу.  Первые  две   пули   разбили   оконное   стекло.
Удивительно,  но  это  синтетическое  стекло  способно  выдерживать   даже
разрывные пули. По  крайней  мере,  первое  попадание.  Стрелок  методично
простреливал комнату. Пули попали в каждую двенадцатую  книгу  на  полках.
Одна попала в телевизор, другая прошла через холодильник, третья  -  через
шкаф. Они взрывались как бомбы. Если бы Дженни осталась лежать, она, может
быть, и уцелела бы, так как ее постель была под окном и ее  защищали  сень
дюймов старого кирпича  и  облицовочный  камень.  Он  мог  бы  расстрелять
комнату и убедиться, что там никого нет. Но  она  вскочила  и  побежала  в
туалет. Голова ее оказалась на пути пули, и мозг забрызгал всю стену.
     Элиза: Откуда ты знаешь, что ее убила последняя пуля?
     Гарден: Не настолько же крепко я сплю, да и стены не столь толстые. Я
слышал, Дженни вскрикивала, когда пули разрывались вокруг нее. Затем  одна
попала в цель и все кончилось.  За  исключением  того,  что  не  она  была
мишенью. Ею был я. Убийца перепутал левую и правую сторону и выбрал не  то
окно.
     Элиза:  Почему  ты  думаешь,  что  это  было  убийство?   Наслаждение
стрельбой становится обычным.
     Гарден: Потому что полицейские обнаружили  то  место,  откуда  велась
стрельба. Там были следы на черепице, целая груда пустых  бутылок  и  куча
сожженных упаковок от ленча.  Лежак  он  сделал  из  старой  стекловаты...
Видимо,  убийца   использовал   оптический   прицел.   Этот   тип   хорошо
подготовился.
     Элиза: Может быть, он хотел убить именно ее, а не тебя?
     Гарден: Библиотекаршу? Незамужнюю работающую девушку  двадцати  шести
лет, живущую самостоятельно? С какой стати?
     Послушай, у Дженни были каштановые волосы, коротко остриженные, как у
меня. Так что в темной комнате стрелок вполне мог спутать ее  с  мужчиной,
даже имея телескопический прицел. Как я говорил, он  должно  быть,  спутал
левое и правое, принял ее за меня и убил. Думаю, так оно и было.
     Элиза: Ты имел ввиду это совпадение?
     Гарден: Не совсем.
     Элиза: Был еще выстрел?
     Гарден: Послушай, ты молодец!
     Элиза: Запись содержания и проекционный анализ.  Я  запрограммирована
на запоминание и любопытство, Том.
     Гарден: Был еще один ночной выстрел в моем клубе.  Должно  быть,  две
недели назад. Этот клуб называется Пятьдесят - Четыре - Тоже...
     Элиза: Ты имеешь ввиду Пятьсот Сорок Два?
     Гарден: Нет, Пятьдесят - Четыре -  Тоже.  Это  филиал  очень  старого
клуба из тех, что еще существуют в настоящее время. Итак, я играл там  как
всегда, но все шло не так, как надо.
     Почему-то мои слушатели никак не могли понять, что мое  представление
об исполнении полностью отличается от их. Я закрываю глаза, когда играю, а
они думали, что я засыпаю. Действительно, я иногда вскрикивал, играя  коду
или...
     Элиза: Кода? Что это такое?
     Гарден: Это инструкция вернуться назад и повторить пассаж,  иногда  с
немного измененным окончанием.
     Элиза: Спасибо. Записано. Продолжай дальше, пожалуйста.
     Гарден: Или, например, я мог ругаться, пропуская такт или два. Иногда
я закусывал губу, а они считали, что я ошибся. Но когда у  вас  абсолютный
слух, вы просто не можете играть неверно.
     Элиза: И игра в этот вечер шла плохо.
     Гарден: Клубный  кондиционер  вышел  из  строя  и  влажность  воздуха
сказывалась на функционировании клавиатуры. Просто кошмар. У меня не  было
времени наблюдать за толпой или следить за дверью.
     Элиза: Следить за дверью? Зачем?
     Гарден:  Потому  что  все  хорошее  приходит  через  парадную  дверь:
меценаты, агенты студий, подписание контрактов и случайные приглашения  на
одну ночь.
     Элиза: Ты имеешь ввиду сексуальные контакты?
     Гарден: Нет. У меня для этого  есть  постоянная  девушка.  Или  была.
Приглашения  на  одну  ночь,  в  музыкальном  бизнесе,  означают  короткие
контракты, типа вечеринки, свадьбы,  и  тому  подобного,  хотя  не  многие
приглашают исполнителя страйда.
     Но в этот вечер я не смотрел за дверью, так как пианино звучало хуже,
чем ящик с мокрыми носками. Поэтому я не заметил, как он пришел.
     Элиза: Он? Кто?
     Гарден: Бандит. Пятьдесят - Четыре - Тоже -  надежный  клуб:  деловые
люди - большей частью Hors Boys and Synto Skins. И  никаких  Манхэттенских
босяков. Это гарантирует спокойную обстановку. Так  что  тот  человек  был
явно не к месту в своей  шелковой  рубашке,  и  обтягивающих  штанах.  Эта
экипировка выдавала в нем завсегдатая аптек  окраинных  кварталов  города,
несмотря на длинные светлые волосы.
     Элиза: Он попал в тебя?
     Гарден: Нет. Он выстрелил правее  и  выше,  я  услышал  только  треск
пластика над головой. В то же мгновение я оттолкнул стул  и  скользнул  за
пианино. Музыка оборвалась, когда пули завели свою  песню...  После  этого
вечера никто не собирается позаботиться о мокрых молоточках.
     Элиза: Что же ты сделал потом?
     Гарден: Выскочил через заднюю дверь даже  не  оглянувшись.  Последний
гонорар я потребовал у хозяина наличными. Сказал, что у меня умерла мать.
     Элиза: Ты сообщил властям? Я имею в виду, о стрельбе.
     Гарден: Конечно, я законопослушный гражданин. Но они только смеялись,
кормили  меня  полицейскими   историями   о   немотивированной   городской
преступности,  приводили  статистические  данные  и  расчеты   вероятности
относительно меня, а под конец сказали, что у меня буйное воображение.
     Элиза: Но ты не согласен?
     Гарден: (Пауза в одиннадцать секунд) Ты думаешь, что я сошел с ума.
     Элиза: Это не моя функция. Я не решаю. Я слушаю.
     Гарден: Ладно... можно сказать, я всегда чувствовал нечто  особенное.
Даже когда был маленьким мальчиком,  я  чувствовал  себя  посторонним,  не
таким, как все люди. Посторонним, но не  отделенным.  Не  мятежником.  Это
похоже на большую ответственность за устойчивость мира,  за  всю  грязь  и
разрушения, чем чувствуют другие люди. Иногда я  чувствовал,  что  на  мне
груз вины за двадцать первое столетие.  Иногда  мне  хотелось  бы  быть  в
некотором роде спасителем - но не в религиозном смысле.
     Я чувствовал силу, или скорее умение. Оно было у  меня  когда-то,  но
потом я его забыл. Напряжение мускулов, биение пульса,  которые  вне  моих
способностей. Если бы я только  мог  успокоиться  и  сосредоточиться,  эта
сила, это умение могли бы оказаться в моих руках. Сила  удалять  врагов  с
моего пути мановением руки. Поднимать камни при помощи  энергии,  льющейся
из моих глаз. Заставлять горы дрожать от одного моего слова.
     Элиза: Это Век Толпы, Том. Многие люди чувствуют себя  бессильными  и
обесчеловеченными, будто они колесики  машины.  Их  эго  компенсирует  это
неопределенными фантазиями об "избранности", или сознанием возложенной  на
них "миссии".
     Новая ветвь психологии,  называемая  ufolatry,  объясняет  истории  о
контактах с пришельцами и тому подобными  вещами  желанием  человека  быть
замеченным обществом,  которое  долго  игнорировало  человеческий  фактор.
Раньше, люди того же склада сообщали о встречах с Девой Марией.
     Многие люди испытывают то же чувство скрытой силы, которое ты описал.
Этим же можно объяснить веру  в  ведьм.  В  твоем  случае,  вероятно,  эти
чувства более выражены. В конце концов,  ты  владеешь  сложным  искусством
игры на фортепиано. Может, ты еще что-нибудь умеешь?
     Гарден: Мне всегда легко давались языки:  путешествуя  по  Европе,  я
научился бегло говорить по французский и сносно по-итальянски.  В  Марселе
немного выучил арабский.
     Элиза: Есть ли у тебя какие-нибудь другие интересы? Спорт?
     Гарден: Мне нравится быть в курсе современных точных наук, читать  об
открытиях, особенно в космологии, геохимии, радиоастрономии, суть  которых
не меняется и за развитием которых можно следить.
     Спорт? Я полагаю, что я в хорошей форме.  Нужно  поддерживать  форму,
если проводишь шесть часов сидя и упражняя только пальцы, кисти и локти. Я
знаю айкидо и немного карате - но моя жизнь - это мои руки  и  я  не  могу
драться ими. Вместо этого я научился использовать ноги. Можно сказать, что
я могу постоять за себя, если пьяная драка приближается к пианино.
     Элиза: Так, это объясняет твое выражение "отбрасывать врагов с  моего
пути". Люди с тренированным телом  часто  чувствуют  нечто  вроде  ауры  -
здоровья, уравновешенности, которое можно описать словом "сила".
     Гарден: Ты думаешь, что я ненормальный. Но ты неправа.  Я  в  здравом
уме.
     Элиза: "Нормальный" или "ненормальный", Том, эти ярлыки уже не  имеют
такого значения, как раньше. Я говорю, что у  тебя  может  быть  слабая  и
полностью компенсируемая иллюзия, которая,  может  не  беспокоить  тебя  и
твоих близких, при условии, что не отражается на поведении твоем  и  твоих
близких.
     Гарден: Ну, спасибо. Но ты  не  чувствуешь  дыхания  наблюдателей  на
своей шее.
     Элиза: Наблюдателей? Кто они? Опиши мне.
     Гарден: Наблюдатели. Иногда я чувствую чей-то  взгляд  на  спине.  Но
когда я оборачиваюсь, их глаза скользят прочь. Но лица всегда  выдают  их.
Они знают, что обнаружены.
     Элиза:  Может  быть,  это  из-за  твоей  профессии,  Том?  Ты   много
выступаешь. Ты зарабатываешь игрой на жизнь, и  люди  видят,  как  ты  это
делаешь. Незнакомцы в толпе могут узнать тебя, или думать, что узнали,  но
смущаются признать это. Поэтому они отводят глаза.
     Гарден: Иногда это больше,  чем  наблюдение...  Скажем,  я  пересекаю
улицу, задумавшись и не  глядя  на  светофор,  внезапно  какой-то  человек
толкает меня "случайно", будто спешит к припаркованной  машине.  И  в  это
время, грузовик скрипит тормозами точно там, где был бы я,  не  толкни  он
меня.
     Элиза: Кто толкнул тебя? Мужчина?
     Гарден: Да, мужчина.
     Элиза: Он знаком тебе?
     Гарден: Не знаю, они все на  одно  лицо.  Ниже  и  тяжелее  меня.  Не
толстые, но крепко сбитые, как русские тяжеловесы, широкоплечие, с  хорошо
выраженной  мускулатурой.  Идут,  тяжело,   как   будто   прошли   миллион
километров. Всегда  одеты  в  длинный  плащ  и  шляпу,  которые  полностью
закрывают фигуру, даже в жаркие дни.
     Элиза: Как часто это происходило?
     Гарден: Я могу припомнить два или три случая. И всегда на улице,  при
сильном движении. Однажды это было, когда я шел рядом с домом, где  высоко
мыли окна и один остановил меня, попросив двадцатипятицентовик - как вдруг
рядом метров с пятидесяти свалился  кусок  брандспойта.  В  другой  раз  в
вестибюле отеля я наткнулся на сумку и  пропустил  лифт,  который  застрял
между этажами. Наблюдатели, опекающие меня.
     Элиза: Их слежка всегда к лучшему? Они охраняют тебя?
     Гарден: Да, всегда, когда меня пытаются сбить машиной на тротуаре или
расстреливают мой дом. - Мягко. Я пришел к  мысли,  что  люди,  пытающиеся
убить меня, появляются одновременно с теми, кто хочет стать мной.
     Элиза: Том, я тебя плохо слышу. Ты сказал, люди пытаются быть тобой?
     Гарден: Да. Люди пытаются войти  в  мою  жизнь,  чтобы  жить  в  ней,
выпихнув меня.
     Элиза: Я не понимаю. Ты говоришь о других персонах, которые  пытаются
разделить с тобой твое тело?
     Гарден: Ничего похожего. (Зевает.) Послушай, я пошел. Уже четыре, а я
отыграл три полных сета. Для компьютера у  тебя  прелестный  голос.  Может
быть, я позвоню еще.
     Элиза: Том! Не вешай трубку. Мне нужно знать...
     Гарден: Я сейчас упаду и засну прямо в телефонной будке. У меня  есть
твой номер.
     Элиза: Том! Том!
     Гудки!


     Том Гарден отодвинул засов и открыл дверь. Запах Атлантики ударил ему
в ноздри: мидии, водоросли и черная грязь низкого прилива, перемешанная  с
ароматами бензина и гудрона. Он быстро  вытеснил  из  его  легких  спертый
воздух психологической кабинки. Он провел длинным пальцем  по  запотевшему
стеклу и извлек несколько нот, случайно сложившихся в мелодию: ми  бемоль,
восходящий триплет к ля, фиоритуру.
     Гарден слишком устал, чтобы продолжать дальше. Он вышел и  направился
к тротуару. Асфальт был влажным, и когда он пошел, стараясь не  ступать  в
лужи, кожаные подошвы его  башмаков  тут  же  начали  издавать  сосущие  и
хлюпающие звуки.
     В этом городе, в это время, даже  в  районе,  где  жило  всего  шесть
миллионов человек, шум не стихал никогда: подземка  грохотала  в  туннеле,
патрульные антенны поворачивали свои эллипсы  через  каждые  1000  метров,
дорожная сеть давала знать о себе гудками. Слабые звуки перемешивались  со
случайными шумами:  где-то  открыли  окно,  где-то  мяукала  кошка,  такси
разворачивалось за два квартала отсюда.
     Случайные звуки. Случайные тени. Уши Тома Гардена привыкли  различать
фоновые шумы. Идя домой вдоль Мейн Стрит в Манхассете, он расслышал  шаги,
- не эхо его собственных шагов, отражающееся от  мокрых  зданий,  не  шаги
кого-то, кто шел домой. Они следовали за ним, звучали,  когда  он  шел,  и
стихали, когда он останавливался.
     Он поворачивался и смотрел, если попадалась  густая  тень.  Ничто  не
двигалось. Ничто не прекращало движения.
     Гарден  улавливал  запахи,  недоступные  обонянию.  Он  послал  заряд
предупреждения, состоящий из страха, дурных мыслей, стальных  игл  кому-то
там в тумане.
     Никто себя не обнаружил.
     Он простоял еще секунд десять. Глядя на него,  можно  было  подумать,
что он нерешителен и испуган. В действительности, он хотел услышать первый
шаг.
     Тишина.
     Гарден засунул пальцы за подкладку своего вечернего костюма и вытащил
звуковой нож. Это  было  хитроумное  оружие,  хотя  и  оборонительное,  но
запрещенное. Кусок пластика  размером  с  игральную  или  кредитную  карту
выдавал звук в диапазоне от 60 до 120 килогерц мощностью 1500  децибел,  в
виде луча шириной в один сантиметр и толщиной в один  миллиметр.  "Лезвие"
было  эффективно  на  расстоянии  трех  метров.  Такой  звук  рвал  слабые
молекулярные связи в органических молекулах. На пределе  мощности  он  мог
поджечь сталь и взорвать воду. Пленочная батарея внутри карты обеспечивала
ее действие в течение девяноста  секунд,  этого  хватало,  чтобы  вспенить
чью-то кровь в нужном месте.
     Он держал карту в  правой  руке,  кончиками  пальцев,  приготовившись
нажать на кнопку.
     Вооружившись, Том Гарден снова начал двигаться, так будто  он  ничего
не слышал и не подозревает.
     Шаги возобновились тут же,  почти  одновременно,  но  их  направление
невозможно было определить.
     Он подумал, что убийца, возможно, применил  старый  сыщицкий  трюк  и
идет впереди. Шаги могли доноситься спереди, от  кого-то,  кто  следил  за
ним, используя витрины магазинов, и часто оглядываясь, чтобы  не  упустить
его из вида.
     Гарден снова  прощупал  пространство  вдоль  своего  пути,  используя
чувство, которое было наполовину обонянием, наполовину слухом.
     Кто-то был там. Напряжение мускулов, готовых к бегству.
     Он продвигался вперед медленно, держа  нож  наготове.  Большой  палец
лежал на кнопке. Шаги точно совпадали с его шагами, но их тембр изменился.
В них слышалось легкое постукивание.
     Впереди, мимо светлого пятна  уличного  фонаря  проскользнула  чья-то
тень и скрылась в темноте здания.
     Гарден пошел на мысочках, высоко поднимая колени, как спринтер.
     Постукивание, эхо других шагов прекратилось.
     Гарден побежал вперед, в круг света.
     Справа что-то царапнуло по асфальту, словно кто-то переступил с  ноги
на ногу.
     Он повернулся налево - к проезжей части улицы, спиной к пятну  света.
Лезвие его звукового ножа готово было вспороть темноту перед ним.
     - Не купите ли девушке выпивку?
     Тот же голос! Те же слава! Сэнди сказала их той первой ночью,  четыре
года назад, когда вошла в "Оулд Гринвич Инн" в Стамфорде.
     - Сэнди?
     - Ты не ожидал меня, Том? Ты же знаешь, я  не  могу  быть  далеко  от
тебя.
     - Зачем ты пряталась? Гарден поднял  правую  руку,  притворяясь,  что
защищает глаза, незаметно пряча нож во внутренний карман.
     - А почему прятался ты, Том?
     - У меня была пара плохих недель. Выйди вперед. Дай мне посмотреть на
тебя.
     В ответ она засмеялась. И вышла из тени:  грациозная,  с  прекрасными
формами, гибкими движениями и спокойными глазами. Тонкая пленка  дождевика
облегала ее словно сари. Поверхность его отсвечивала всеми цветами  радуги
в такт дыханию. Под ним было  вечернее  платье  из  искусственного  шелка,
оставлявшее обнаженными плечами. То же самое, что  и  тогда,  четыре  года
назад. Том вздохнул.
     - Ты действительно помнишь?
     - Конечно... Чему обязан?
     - Я такая глупая девушка, - улыбка. - Я испугалась,  Том.  Испугалась
твоих снов. Они были такие... такие  странные  и  завораживающие.  Я  была
нужна тебе именно из-за них, и все, что я о них думала - это  то,  что  ты
ускользаешь куда-то, куда я не могу последовать  за  тобой.  Я  прекратила
наши отношения, но мир оказался без тебя пуст и холоден.
     Она говорила это, она наклонив голову вперед. Это скрывало ее  глаза.
Гарден вспомнил, что Сэнди не могла солгать  ему,  глядя  в  глаза.  Любую
ложь, от "В химчистке нечаянно испортили твой ужасный желтый пиджак" до "Я
не знаю, что случилось с "Ролексом", что подарила тебе миссис Вимс". Сэнди
всегда лгала ему, наклонив голову и рассматривая свои туфли. Она поднимала
глаза только тогда, когда думала, что он поверил ей.
     - Что ты хочешь, Сэнди? - мягко спросил он.
     - Быть с тобой. Делить с тобой все. - Она  глянула  на  него,  но  ее
глаза были скрыты тенью век  от  падающего  сверху  света.  Казалось,  они
вспыхивали каким-то тайным триумфом.
     - Хорошо - сказал он. - Хочешь есть?
     - Да.
     - Я знаю место, где завтракают ловцы крабов перед выходом в море. Там
можно получить приличный кофе и блюдо бисквитов.
     - Покорми меня, Том.
     Она подошла к нему в кольце  света.  Руки  ее,  с  длинными,  тонкими
пальцами и красивыми ногтями, покрытыми рубиновым лаком,  обняли  его.  Ее
тело прильнуло к нему. Кончик языка раздвинул  его  губы  в  поцелуе.  Как
всегда.



        СУРА 2. ДУХИ ПУСТЫНИ

                                        И старые, и юные умрут
                                        Чредой уйдут, побыв недолго тут
                                        Нам этот мир дается не навеки,
                                        Уйдем и мы, и те, кто вслед придут
                                                                Омар Хайям

     Старик ухватил уголек корня терновника при помощи стальными щипцами и
прикоснулся им к куску смолы в своей чаше.  Смола  задымилась.  Он  быстро
направил едкий дым, через смесь воды и вина в кальян, чтобы очистить  его,
и только потом вдохнул его.
     Стены комнаты стремительно понеслись ему навстречу, словно  внезапный
конец долгого падения. Дым успокоил боль в суставах и пульсацию  в  старых
шрамах, он поплыл на своих подушках, не чувствуя тела. Усмешка кривила его
губы, пока они не сложились буквой "О". Его глаза закрылись.
     Золотые гурии, одетые в дым, гладили холодными  пальцами  его  лоб  и
бороду. Другие массировали его конечности и расслабленный живот.
     Где-то струились фонтаны,  разговаривая  с  Шейхом  Синаном  звонкими
голосами. Голоса шептали ему о фруктах размером с его кулак и спелых,  как
грудь девушки. Колыхались широкие  листья,  навевая  прохладу  и  грезы  о
ласках. Сок этих фруктов...
     Холодный ветер коснулся лица Старика, осушив пленку пота.  Колыхнулся
закрывающий вход ковер, чьи-то пальцы сжали гладкую ткань  на  его  груди,
дернули за белые волосы.
     - Проснись, Старик!
     Веки Шейха Рашида эд-Дина Синана распахнулись.
     Черные глаза юного Хасана уставились на него. Он был самым молодым из
хашишиинов, совсем недавно прошедшим обряд посвящения.  Но  он  уже  успел
завоевать авторитет и напрямую  разговаривал  с  самим  Синаном  -  Главой
Общины. Словно само его имя - Хасан - такое же, как  у  Хасана  ас-Сабаха,
давно умершего основателя Общины ассасинов - давало ему  такое  право,  на
которое он не мог претендовать ни по возрасту, ни по положению.
     - Что тебе нужно? - спросил Синан дрожащим голосом.
     - Я хочу, чтобы ты пробудился во всеоружии своей мудрости.
     - Зачем? Что случилось?
     - Христиане у ворот.
     - Много христиан? И ты разбудил меня только из-за этого?
     - Похоже, они не собираются убираться. Они стали  лагерем  будто  для
осады.
     - Они опять надоедают своими требованиями?
     - Как обычно: чтобы мы вышли и сражались.
     - Тогда зачем же ты разбудил меня?
     - С ними тамплиеры.
     - А! Под предводительством брата Жерара, ты полагаешь?
     - Нет - насколько я мог видеть.
     - Так значит ты смотрел только со стен.
     - Это правда, молодой человек был близок к замешательству.
     Голос шейха Синана приобрел твердость.
     - Иди и посмотри вблизи и лишь потом зови меня из Тайного Сада.
     - Да, мой господин Синан, Хасан слегка поклонился один раз и вышел.


     Бертран дю Шамбор начал подозревать, что его обманули.
     На третье утро осады Аламута он стоял  перед  своим  шатром.  Красные
лучи восходящего солнца показались в расселине горы за шатром  и  осветили
усеченный утес, возвышающийся перед ним. Свет окрасил серые камни в  цвета
осенних листьев, которыми полны в это  время  года  долины  Орлеана.  Утес
незаметно переходил в крепостные  стены.  Только  очень  острый  глаз  мог
заметить, где  желобки  покрытого  эрозией  камня  переходят  в  штриховку
каменной кладки.
     Если считать гору за основание крепости, то высота ее стен была более
двух сотен футов. У Бертрана не было ни лестниц, ни  крюков,  ни  веревок,
чтобы взобраться на вершину.
     А даже если бы они и были, ни один человек не смог бы  взобраться  на
такую высоту, когда сверху на него летят стрелы и сыплются камни.
     Остроконечные палатки лагеря были еще в тени,  в  глубокой  расселине
между Аламутом и противоположной горой. По ней шла единственная  дорога  к
крепости, по крайней мере, единственная, которую можно  было  видеть  и  о
которой можно было говорить, и  слабой  струйкой  тек  ручей.  Этот  ручей
возможно мог питать, колодцы  внутри  крепости.  Между  дорогой  и  водой,
зажатыми меж отвесных скал, и разместились палатки людей и коновязи.
     Бертрану понадобилось полтора дня, чтобы  убедить  своих  рекрутов  в
том, что они должны пить  и  брать  воду  выше  по  течению,  а  мыться  и
облегчаться ниже. Некоторые из них до сих пор  не  беспокоились  об  этом.
Хотя это и были основы воинского искусства.
     Список того, что Бертран не мог сделать, был длиннее, чем список  его
возможностей.
     Он не мог построить осадные машины. Не только из-за того,  что  здесь
не было места для их постройки как не было места и для маневра, но главное
- здесь не было дерева - и невозможно было купить за сирийские динары. Это
была страна, где вооруженные христианские воины на конях были  дороги,  но
простые доски и брусья были еще дороже.
     Он не мог начать общий штурм. Дорога, ведущая к крепости, извивалась:
сначала на север, потом на  юг,  затем  снова  на  север...  И  за  каждым
поворотом ожидали сарацины. Перед поворотом склон холма  под  дорогой  они
превращали в крутой обрыв, а склон над дорогой защищали стеной камней. Так
что оставался очень узкий проход, достаточный лишь для того,  чтобы  рядом
могли проехать два вооруженных всадника. В ста  шагах  от  каждого  такого
прохода располагался отряд  сарацинских  стрелков.  Они  пили  охлажденные
соки, ели фрукты и  сладости  и  посылали  стрелы  в  прорези  шлемов  тех
христиан, которые пытались проехать.
     Он не мог пройти через страну, где  каждый  поворот  перегорожен.  За
сотни лет войны сарацины так поработали над скалами, что даже  швейцарский
пастух дважды  подумает  о  восхождении.  Воины  Бертрана  хорошо  дрались
верхом, хотя могли бы, ради славы, карабкаться на стены с помощью  лестниц
или передвижных башен. Но они никогда  не  согласились  бы  на  медленную,
методичную осаду с кирками и лопатами, с  канатами  и  механизмами  против
неприятеля, который скатывает камни и осыпает стрелами. Бертран рассчитал,
что из каждых десяти, кто пойдет на штурм, лишь двое смогут достичь  ворот
цитадели. То же мог просчитать и каждый его воин и отказаться от платы.
     Он не мог вести осаду по всем правилам, так как не  было  возможности
контролировать все пути  в  форт.  Невозможно  было  узнать,  страдает  ли
неприятель от голода и столкнется ли он с этой проблемой  в  течение  года
или будет смеяться над ним с высоты стен.
     Он не мог найти другой  путь  в  крепость.  Возможно,  туда  и  ведет
какой-нибудь тайный ход, но узнать это можно было, лишь расспросив местных
жителей, которые все были сарацинами. Возможно, за золото они могли бы ему
кое-что рассказать, а затем  вывести  его  прямо  под  стрелы  защитников,
особенно ночью.
     Он не мог точно знать состояние умов в стане  неприятеля  -  ключевой
момент для всякой осады. Он мог лишь предполагать, что шейх  Синан  и  его
хашишиины не слишком-то озабочены присутствием христиан в долине.
     Так думал Бертран дю Шамбор на исходе утра третьего дня осады, сидя в
своем шатре и считая деньги и дни осады. Его люди  были  вполне  довольны,
кормя лошадей, точа клинки, смазывая маслом кольчуги и поедая свой рацион.
Они будут делать это, пока не выйдет все продовольствие и динары, а  потом
они могут уйти.
     И что тогда?


     Первый человек умер ночью.
     Бертран и его хирург поспорили относительно времени его смерти.  Врач
отмечал черноту крови вокруг раны на шее Торвальда де Хафло, окостенелость
его конечностей, пурпурную темноту ляжек и ягодиц, которую  врач  описывал
как просачивание крови.
     Бертран возражал ему, указывая  на  невозможность  установленного  им
времени смерти - около середины ночи, когда все в лагере спят. Все,  кроме
тех, кто стоит на страже вдоль дороги и у коновязи. Если  бы  какой-нибудь
сарацин проник в лагерь и нанес сэру Торвальду несколько ножевых ран,  тот
разбудил бы всю долину шумом драки и своими  пронзительными  криками.  Все
могло произойти раньше, говорил Бертран, когда люди были  заняты  игрой  и
выпивкой. Или позднее, когда они просыпались, лязгая  своими  доспехами  и
горшками.
     - Нет - возражал хирург. - Обратите  внимание  на  расположение  этих
разрезов. Посмотрите на ткани вокруг раны. Удар вертикально  прошел  между
сухожилиями  и  кровеносными  сосудами  шеи.  И  когда  лезвие  дошло   до
позвоночника, кровь растеклась между позвонками.
     - И что же это, по твоему, означает? - хмуро спросил Бертран.
     - Это не норманнский нож, с тупыми краями. Это лезвие, которым  можно
бриться, Господин, изготовленное человеком, который может вытащить желчный
пузырь у вас из живота, а вы ничего не почувствуете.
     - Итак?
     - Вы же военный человек, сэр Бертран. Вы думаете сбросить человека  с
лошади и сбить его с ног, когда  он  одет  в  стальной  шлем  и  кольчугу.
Ассасин, убийца, который держал  этот  нож,  знал  о  костях,  мускулах  и
кровеносных сосудах не меньше хирурга. Он  знал,  как  воткнуть  кинжал  -
очень острый кинжал - в спящего человека, чтобы тот не проснулся.
     - Но как же он проник в эту палатку?
     - Он крался в тени. Он следил, чтобы не наступить на оружие,  которое
ваши люди раскидывают между палатками. Человек,  который  захочет  сделать
это, может двигаться, не поднимая шума.
     - Домыслы, - фыркнул Бертран. Никаких сарацинов  не  было  в  лагере.
Этот убийца кто-нибудь из лагеря. Может быть, у него  была  месть  к  сэру
Томасу, из-за прошлых дел.
     - Вы хорошо знаете ваших людей.
     - Конечно. И мы лучше проведем осаду, если вы не будете  рассказывать
ваши сказки о крадущихся ассасинах.
     - Конечно, господин, - хирург склонил голову. - Я  преклоняюсь  перед
вашим суждением об этих вещах.
     И врач покинул Бертрана дю Шамбора, чтобы приказать оруженосцам  рыть
могилу.


     Хасан ас-Сабах полз по камням, чувствуя  их  подвижность  и  вставляя
незакрепленные в сухую почву своими голыми ногами. Пальцы ног были длинные
и крючковатые, и когда он поворачивал  ногу,  сухожилия  выступали  вокруг
мясистых подушек пальцев. Кожа вокруг кривых и ороговелых ногтей кожа была
собрана белыми полукружьями.
     Сто двадцать девять лет исполнилось этим ногам. Они видели  дорог,  в
башмаках и без них, больше чем ноги  самого  старого  верблюда  на  Дороге
Пряностей. Несмотря на это, ноги Хасана были ногами молодого  человека,  с
сильной стопой, хорошо оформленными мускулами и  правильно  расположенными
костями.
     Его лицо с широкими усами и глубоко сидящими глазами, было  бы  лицом
молодого человека, если бы не  многочисленные  морщины.  Волосы  его  были
толстыми и черными, вились, как у юного пастуха. Мускулы играли, когда  он
спускался по скалистому  склону,  перебирался  через  медленный  поток  по
камням, пробираясь в лагерь христиан.
     Это была седьмая ночь осады Аламута. Хотя  шейх  Синан  приказал  ему
самому следить за пришельцами, Хасан перепоручил  эту  работу  подчиненным
хашишиинам, - до сегодняшнего дня, когда он сам решил увидеть этих людей.
     И не покидая Орлиного гнезда,  он  знал,  что  скоро  наступит  время
устрашения. Запертые  в  долине  из-за  своего  собственного  упрямства  и
ложного понятия доблести, христианские рыцари  победят  себя  сами.  Жара,
жажда,  соленый  пот  и  подавленное  желание  действовать   любой   ценой
несомненно сделают свое дело. Оставленные  на  три  недели  в  этой  узкой
долине, они могут съесть себя живьем.
     Но Хасан, почти столетие, тайный Глава хашишиинов, хотел  подтвердить
свою репутацию. Человек может сойти с ума в этих местах, и этому никто  не
будет  удивляться.  Но  счесть  себя  побежденным  ночным  ветром,  укусом
скорпиона и по приговору духов - это уже легенда.
     В какой же шатер заглянуть? Выбрал ли христианский военачальник самый
большой для себя и своих слуг, как поступил бы сарацинский? Или он  выбрал
самую маленькую палатку для собственных нужд и  разместил  своих  людей  с
относительными удобствами? Это  вполне  могло  быть  в  духе  их  странных
представлений о братстве и равенстве.
     Хасан ас-Сабах выбрал самую маленькую палатку, вытащил свой кинжал  и
поднял ее край.
     Кислый запах мужских тел, непривычных к ежедневному ритуалу  омовения
и очищения  ударил  ему  в  лицо.  Хашишиин  отвернулся,  стараясь  дышать
маленькими глотками, и прислушиваясь к тому, что происходило внутри.
     Храп идущий в двух ритмах, то совпадал по фазе,  то  расходился,  как
два колеса разного размера, едущие по одной дороге. Определенно здесь  два
человека. Может быть, начальник и его оруженосец?
     Хасан поднял край повыше и полез в теплую влажную темноту. Его  глаза
быстро привыкли к темноте. Он различил две фигуры под сенью палатки, через
ткань которой виднелись звезды. Один спал, вытянувшись на низкой  походной
кровати из деревянных перекладин и веревок.  Другой  прикорнул  у  него  в
ногах. Господин и слуга, на Норманнский манер?
     Хашишиину не хотелось убивать обоих, по крайней мере на  этой  стадии
осады.  Необходимость  устрашения  перевешивала  необходимость  уменьшения
числа врагов. Пробуждение рядом с мертвым с неизбежной мыслью: "Почему он?
Почему не я?" - что может быть страшнее?
     Но, кого же выбрать - для большего страха?
     Мертвый  полководец  с   запуганным   рабом,   бормочущим   о   своей
невиновности каждому, кто  захочет  слушать...  Это  открывает  интересные
возможности для разрушения христианской армии.
     Или запуганный генерал, проснувшийся в ужасе от смерти, столь близкой
к его ложу... Какой путь лучше, чтобы посеять страх и смущение среди  тех,
кто стоит лагерем под Орлиным гнездом?
     Хасан навис над слугой, спавшим у ног хозяина. Он лежал  с  откинутой
назад и повернутой налево головой, рот его  закрывался  и  открывался  при
каждом вздохе. Хашишиин прислушался к ритму его храпа. Как  набегающие  на
берег волны,  седьмой  всхрап  был  всегда  самым  сильным.  Казалось,  он
колеблет тент и сотрясает голову человека на его  плечах.  Хасан  суставом
пальца отмерил расстояние он мочки и приставил к коже свой нож с изогнутым
лезвием. Кончик его мягко двигался в такт дыханию. Хасан  неподвижно  ждал
седьмой секунды. Как только звук достиг наибольшей силы и  начал  стихать,
кинжал прорезал кожу шеи и вошел между костями.  Храп  прекратился,  когда
спинной мозг был перерезан.
     Хасан поднял и опустил ручку ножа  -  для  уверенности  -  и  вытащил
лезвие.  Еще  один  храп   по-прежнему   мирно   раздавался   в   закрытом
пространстве. Хашишиин опустился на колени и пополз  обратно  к  открытому
краю палатки. Руку с ножом он подогнул под себя, не желая запятнать  ткань
палатки кровью, и при подняв край другой рукой.
     Оказавшись снаружи, Хасан возвращался среди  теней,  через  ручей  по
скользким камням. Его ноги сами находили правильный и бесшумный путь.


     Бертран дю Шамбор не видел крови. В  палатке  было  темно,  поскольку
утро никогда не приходило в эту долину одновременно с рассветом. Для этого
всегда требовалось несколько часов.
     Он сел, потянулся, откашлялся и сплюнул, ожидая, что его слуга  Гийом
поспешит с чашей и мыльной пеной, бритвой  и  полотенцем,  едой  и  вином.
Вместо этого ленивый каналья все еще лежал и спал. Бертран толкнул его.
     Голова почти отделилась он шеи Гийома.
     Облако черных мух взмыло в воздух.
     Бертран вскрикнул, словно женщина.
     Весь лагерь слышал его.


     На тринадцатый вечер осады Аламута Бертран был в полном отчаянии.  Из
пятидесяти вооруженных рыцарей и сотни йоменов и слуг, которых он привел в
долину, осталось шестьдесят душ. Остальные были найдены мертвыми  в  своих
постелях или среди скал. Чем больше людей он ставил вечером  наблюдать  за
холмом, тем больше терял.
     Из шестидесяти оставшихся не более десяти  были  крепки  разумом  или
могли уверенно держать в руках оружие.
     Он сам не был в числе этих десяти, и знал это.
     В слабом свете свечей он делал то, чего не делал с тех пор,  как  был
белокожим мальчишкой лет двенадцати. Он молился. Так  как  рядом  не  было
священника, чтобы направить его, Бертран молился богу, повторяя  вслед  за
воином, у которого на рукавицах были нашиты красные кресты, -  тамплиером,
знавшим на слух несколько псалмов и сходившим за святого человека  в  этих
проклятых местах.
     - Господь - мой свет и спасение, кого я  должен  бояться?  Господь  -
сила моей жизни, кого я должен опасаться?
     Голос старого тамплиера скрипел, Бертран повторял за ним более тихо и
быстро.
     - Когда нечистые, враги мои  и  мои  недоброжелатели,  придут,  чтобы
пожрать мое мясо, они оступятся и падут.  Если  воинство  выступит  против
меня, мое сердце не дрогнет; если война поднимется  против  меня,  я  буду
спокоен.
     Бертран закрыл глаза.
     - Одного прошу я у Бога, одного я добиваюсь; чтобы мог  я  обитать  в
доме Господа моего все дни моей жизни, созерцать благодать Господню и быть
нужным в его замке.
     - На время тревог скроет он меня в шатре своем, в тайной куще  скроет
он меня; вознесет поверх скал...
     Голос тамплиера внезапно прервался, словно для того, чтобы  перевести
дыхание, но больше не возобновился.
     Глаза Бертрана были плотно закрыты, он молчал, не зная слов.
     Он слышал, как  тамплиер  издал  звук  -  неровный,  влажный,  и  как
хрустнула и звякнула кольчуга на его теле, будто он укладывался отдохнуть.
Бертран все еще не открывал глаз.
     - Ты можешь посмотреть на меня.
     Голос говорил по-французски с легкой шепелявостью.
     Бертран медленно приоткрыл глаза, уставясь на лезвие тонкого кинжала,
приставленного к его носу. За  ножом  и  рукой,  держащей  его,  виднелось
темное лицо с густыми усами и горящими глазами.
     - Знаешь ли ты, кто я?
     - Н-нет.
     - Я  Хасан  ас-Сабах,  основатель  Ордена  ассасинов,  чью  землю  ты
насилуешь своим длинным мечом.
     - Уннгх.
     - Мне тысяча, две сотни и девяносто ваших лет. Я старше  вашего  Бога
Иисуса, не так ли? И я все еще жив.
     Губы ассасина улыбались, произнося это богохульство.
     - Каждые сорок лет или около того, я играю сцену смерти и удаляюсь на
время. Затем возвращаюсь и вступаю в Орден как молодой человек.  Вероятно,
твой Бог Иисус делает то же самое.
     - Бог - мое спасение - пропищал Бертран.
     - Ты не понимаешь того, что я говорю?
     - Пощади меня, Господин, и я буду служить тебе!
     - Пощадить?
     - Дай мне жить! Не убивай меня! Бертран бормотал,  вряд  ли  понимая,
что говорит.
     - Только Аллах может дать жизнь. И только Ариман может  сохранить  ее
дольше положенного времени. Но ты не можешь знать этого.
     - Я буду делать все, что ты захочешь! Пойду,  куда  ты  велишь.  Буду
служить тебе так, как ты пожелаешь.
     - Но мне ничего не нужно - довольно сказал  Хасан.  И  с  улыбкой  на
губах он вонзил лезвие клинка в левый открытый глаз Бертрана.  Хватка  его
руки усиливалась  по  мере  того,  как  кинжал  входил  в  мозг  и  голова
христианина, содрогаясь, отклонялась назад. Хасан подхватил тело  за  шею,
вертикально удерживая его. Из тела вытекли нечистоты, портя воздух.
     Когда судороги стихли,  он  положил  тело  христианина  рядом  с  его
другом-тамплиером. Тамплиер, с горечью отметил Хасан, умер достойнее,  без
потока слов и обещаний. Он просто с ненавистью смотрел на ассасина-убийцу.
     На этот раз Хасан наклонился, чтобы вытереть кровь с клинка об одежды
мертвого человека. Дело этой ночи было не террором, а простым убийством. В
свете свечи он уловил  движение.  Кромка  шатра  медленно  приближалась  к
земле.
     - Стой, друг, -  сказал  Хасан.  Ткань  медленно  поднялась.  За  ней
виднелась пара глаз, блестящих на свету.
     - Почему ты назвал меня "друг"? -  требовательно  спросил  старческий
голос.
     Это  был  ассасин,  которому  следовало  оставаться   в   Аламуте   и
наслаждаться прелестями Тайного Сада. Вместо этого он двинулся через стены
на запах резни.
     - Разве ты не Али аль-Хаттах,  погонщик  верблюдов,  который  однажды
подшутил над Хасаном?
     - Из моего рта не раз выходили  глупости,  чтобы  отвлечь  старика  и
облегчить его боль. Я был просто нахальным мальчишкой  и  дым  делал  меня
легкомысленным.
     - Это были хорошие шутки, Али.
     - Никто из ныне живущих не помнит о них.
     - Я все еще помню.
     - Нет, Господин. Ты не живешь, так как мы погребли тебя  в  песке  на
расстоянии полудня пути отсюда. Я сам оборачивал полотно вокруг твоих ног.
     - Ног нищего. Ног какого-то отверженного.
     - Твоих ног,  мой  Господин  Хасан.  Я  хорошо  знал  твои  ноги,  ты
достаточно часть пинал меня.
     - Только чтобы улучшить твои мозги, Али.
     - Ты не пинал меня в голову, Господин.
     - Я знаю. Твоя задница была мягче, чем голова.
     - Сейчас это не так, - старик посмеялся над собой.
     - Вспомни меня, Али.
     Человек вглядывался  вглубь  палатки,  где,  за  поверженными  телами
виднелась стройная фигура Хасана и его большая тень на стене.
     - Нет, Господин. Я не должен запоминать эту ночь. Это не неуважение к
тебе, но если я запомню, я расскажу. А  если  я  начну  рассказывать,  они
скажут, что мой мозг размягчился, как масло. И тогда ничего  хорошего  для
меня не будет.
     - Ты мудро говоришь.
     - Никогда не умирай, Хасан. И никогда  не  рассказывай  мне,  как  ты
живешь, - рука отпустила ткань и старик исчез. Хасан слышал, как его туфли
шаркали по песку.


     Прямо перед рассветом следующего дня эскадрон  сарацинской  кавалерии
под командованием молодого капитана,  некоего  Ахмеда  ибн  Али,  ехал  по
дороге на Тирзу.  Они  двигались  с  востока.  Когда  первые  лучи  солнца
осветили их спины, Ахмед увидел загадочную картину.
     Свет падал на глубокую расселину в горе, к северу от дороги  и  права
от Ахмеда. Как только яркие солнечные лучи осветили ее, воздух  наполнился
стонами сумасшедших. То были христиане, одетые в  белые  плащи  с  красным
крестом,  на  лошадях  и  пешие.  Некоторые  были  вооружены,   многие   с
обнаженными головами, и двое совсем голые, обмотанные белыми плащами.
     По одному слову Ахмеда его воины вытащили  мечи  и  поскакали,  чтобы
пересечь дорогу сумасшедшим и окружить их.  Христиане  не  сопротивлялись.
Те, что бежали, упали на колени, а конные спешились.
     Ахмед построил этих сумасшедших  в  два  ряда  при  помощи  жестов  и
похлопывания широкой стороной меча и отправил их, по  дороге  на  Балатах,
где находился временный лагерь Полководца.


     - Генерал!
     Саладин не сводил глаз с прыжков молодого жеребца.
     Тренер, юноша лет шестнадцати, который в лучшие времена мог  бы  быть
саладиновым  главным  конюшим,  едва  касался  хлыстом  его  ног.  Саладин
заметил, что тренер выдерживает время между  своими  касаниями  и  жеребец
понимает это как намек. Причинял ли тренер боль лошади своим  хлыстом  для
того, чтобы сделать ее такой умной? Или ей самой нравится это?
     Это самый важный  вопрос,  который  может  быть  задан  всякому,  кто
дрессирует животное. Но Саладин не хотел задавать  его.  Юноша  знал,  как
ответить, и его ответ мог быть ложью. Поэтому Саладин сам искал отгадку.
     - Генерал! Саладин оторвался от созерцания  жеребца  и  его  тренера,
подняв глаза на вестника.
     - Да?
     - Ахмед ибн Али привел пленных из Тирзы.
     - Пленных? В какой же битве он их взял?
     - Битвы не было, Господин. Они сдались по дороге.
     - Очень странно. Они были пешие? Вероятно, потеряли свое оружие?
     - Они бежали, спасая свои жизни.
     - От Ахмеда?
     - Из-под Аламута - так они сказали.
     - Аламута? Даже франки не столь глупы, чтобы пытаться  захватить  эту
крепость. Это какая-нибудь команда?
     Саладин видел, что юный воин обдумывает вопрос, чему Саладин старался
научить своих подчиненных.
     - Нет,  Господин.  Ахмед  сказал,  что  это  были  наемные  рыцари  и
полукровки. Они бежали как свора испуганных собак,  те,  кто  на  лошадях,
были во главе, те, кто пешком, тащились сзади и взывали о помощи.
     - Хашишиины гнались за ними?
     - Никто их не видел.
     Саладин вздохнул.
     - Приведи их ко мне через два часа.
     В назначенный час норманнские франки и их слуги сидели  и  лежали  на
плотно утрамбованной площадке между  палатками.  Страдая  от  солнца,  они
откинули свои капюшоны из железных колец и шерстяные  головные  покрывала.
Саладин запретил давать им воду до тех пор, пока не решит,  что  может  от
них потребовать.
     Стоя перед палаткой, сарацинский военачальник смотрел на два  десятка
человек, расположившихся перед ним. Они были окружены копьями,  опущенными
лезвиями книзу, которые держали его воины.
     - Есть ли среди вас тамплиеры? - спросил он  на  чистом  французском.
Франки,  щуря  глаза  от  яркого  света,  уставились  на  него.  Судя  по,
снаряжению  и  бородам  человек  восемь  из  них  точно  были  воинами  по
норманнским стандартам. Шестеро из них собрались  с  одной  стороны  и  не
сидели  на  своих  задницах,  не  топтались  беспорядочно  по   грязи,   а
настороженно сидели на корточках, подняв пятки от земли. Это  были  воины,
которые оценивали опущенные копья и взвешивали  свои  шансы  во  внезапной
рукопашной схватке. Тамплиеры, или Саладин не знает европейцев.
     - Те из вас, кто рассчитывает на выкуп, станьте  с  этой  стороны.  Я
приму плату в обмен на доблестно сражавшихся воинов...
     Шестеро Тамплиеров немедленно встали, уверенные в том, что  их  Орден
сможет их выкупить.
     - Тамплиеры могут заплатить выкуп, господин, - сказал  самый  крупный
из них, определенно старший. Другие франки, не  столь  уверенные  в  своих
ресурсах, поднялись помедленнее.
     - Остальные будут проданы в не слишком  обременительное  рабство,  из
которого могут со временем освободиться.  Кроме,  конечно,  тамплиеров.  Я
поклялся отомстить этим фанатикам, которые столь яростно сражались  против
меня в Монгисарде. Эти, - он показал  на  шестерых,  стоящих  отдельно,  -
будут преданы смерти.
     Он видел их сжатые кулаки и напряженные колени, готовые к прыжку.
     "Сделайте это! - мысленно пожелал он. - Мои телохранители нуждаются в
небольшой практике".
     Но в конце-концов никто из шестерых не двинулся.
     - Неудача, Генри, - громко сказал один.
     - И как же здесь казнят? - так же громко ответил  другой.  -  Вешают?
Или отрубают голову?
     - Они засунут тебя в мешок со своей матерью и собакой. Вопрос в  том,
кто первым выберется.
     Саладин, единственный из присутствующих, кто мог оценить  эту  шутку,
сдержал свое негодование и холодно посмотрел на франков.
     - Теперешний способ - привязать к копытам диких жеребцов. Но для  вас
мы используем медленных ослов.
     Какой бы реакции он не ожидал,  его  ждало  разочарование.  Тамплиеры
зашлись от смеха, и ни в одном из них не было признаков сумасшествия.



        ФАЙЛ 02. ВАЛЬС НА ФОРТЕПИАННЫХ СТРУНАХ

                                         Честь запятнать или помять одежды
                                         не помолится иль не погулять
                                         с душою вместе потерять надежды
                                         или колье случайно потерять
                                                            Александр Поул

     Тишина за дверью остановила Тома Гардена. Это была не тишина пустого,
но обитаемого жилища - шум  мотора  холодильника,  булькание  водопровода,
тикание часов. Это было напряженное молчание тела, находящегося  в  боевой
готовности. Он чувствовал это через толстую дверь.
     Гарден остановился с ключом в двери, готовый  открыть  замок.  Вместо
этого он жестом показал Сэнди на холл и обдумал  свои  возможности:  может
уйти отсюда и пообщаться с ней где-нибудь еще, обманув ее, что это  не  та
дверь, не то здание. Ответа не было. Замерзшая Сэнди стояла под коридорным
плафоном и с удивлением смотрела на него.
     Квартира была оставлена ему  приятельницей,  которая  на  три  месяца
уехала в Грецию. Плата была  очень  низкой,  поскольку  Гарден  согласился
поливать ее цветы, кормить шестью видами пищи по трем расписаниям ее рыб и
периодически очищать почтовый ящик.  Здание  было  удобным,  в  нескольких
минутах ходьбы от Харбор-Руст, где Гарден нашел  работу  -  два  отделения
игры вечером в подходящее время перед обедающей публикой вместо выпивох. И
никто из "54-Тоже" не мог приблизиться на расстояние ближе ста километров.
     Но почему за закрытой дверью чувствуется чье-то присутствие?
     Это не могла быть Рони, вернувшаяся с Эгейского моря.  Она  уж  будет
там до тех пор, пока у ее приятеля не выйдут деньги. И Рони  передвигалась
бы не таясь, а не кралась бы на цыпочках, или валялась бы в постели  после
изрядной дозы спиртного.
     Назад.
     Слова эти он отчетливо слышал в голове, как будто  Сэнди  шепнула  их
ему в ухо. Из-за упрямства он решил сделать наоборот.
     Гарден  вытащил  звуковой  нож   из   кармана   пиджака   и   сдвинул
предохранитель. Затем повернул ключ в замке и резко толкнул дверь.
     Она распахнулась и  Том  прыжком  заскочил  внутрь.  Он  принял  позу
с_е_й_у_н_ч_и_н_ в открытой прихожей  и  провел  вокруг  своим  молчаливым
ножом.
     Никого.
     Он видел лишь коридор, который был пуст на тех трех метрах, что  вели
из прихожей к закрытой двери спальни. Дверь в ванную также  была  закрыта.
Гарден пытался и не мог вспомнить, закрывал ли он ее утром.
     Сейчас это может убить его.
     Второй  коридор  был  служебный,  с  поворотом  на  полпути,  который
загораживал видимость. Там были  двери  в  кухню,  прачечную  и  ниши  для
батарей  отопления,  сушки.  Если  недруг  не  ждал  за  поворотом,  тогда
он/она/оно спряталось в кухне. Оттуда можно было через столовую попасть  в
шестиугольную гостиную с аквариумами, которая была центром этой квартиры и
выходила в прихожую.
     Через арку Гарден попытался  вглядеться  в  тени  комнаты.  Подсветка
аквариумов освещала одну стену  и  отражалась  на  противоположной.  Прямо
напротив прихожей находилось окно, сейчас скрытое за  портьерами,  которые
слегка посветлели в лучах рассвета. Книжные переплеты на полках, тянущихся
вдоль остальных трех стен поглощали свет, лишь блестели золото  и  серебро
заголовков.
     Любой мог спрятаться за низким диваном, расположенным  вдоль  книжных
полок. Только потому, что Гарден не видел  нападавшего,  у  него  не  было
оправдания тому чувству жара, которое накатывало на него.
     Он прошел в арку.
     - Сзади! - вскрикнула Сэнди.
     Гарден повернулся вполоборота, чтобы встретить нападение из  коридора
- на левую руку и бедро. Мужчина ударил его в грудь, перевернув Тома через
его собственный центр тяжести. Он тяжело упал на правое плечо, перекатился
и полусогнувшись.
     Нападающий - один из тех коротких, плотных личностей, что опекали его
последние три недели - неуклюже пытался встать там, куда  по  инерции  сам
упал после того, как ударил Гардена.
     Том нажал кнопку звукового ножа и направил его в спину мужчины.
     Приподнявшись на одной руке, нападавший откатился в сторону, прочь от
невидимого луча, вспыхнул и задымился синтетический ковер.
     Гарден повернулся вслед за мужчиной, переводя нож на  уровень  талии.
Луч прошелся по аквариуму, и вода закипела на его пути. Рыбы  метнулись  к
дальним углам и замерли там в шоке.
     Мужчина уже поднялся, держа наготове свой собственный нож.  Это  была
тонкая треугольная полоска стали,  которая,  как  когда-то  узнал  Гарден,
называлась мизерикордия. Когда Том вновь  попытался  пустить  в  ход  свое
оружие, мужчина увернулся. Гарден  попал  в  аквариум  позади  него,  одна
стенка  которого  треснула,  не  выдержав  перепада  температуры  и  сотня
галлонов соленой воды вместе с водорослями хлынула в комнату.
     Мужчина покатился как мяч, чтобы избежать воды и осколков стекла.
     Том повернулся, чтобы схватить его, но нападавший сбоку ударил  ногой
по его вытянутой руке. Звуковой нож  вылетел  из  онемевших  пальцев.  Луч
поджигал все на своем пути - диванные подушки, переплеты  книг,  портьеры.
Ткань на рукаве Тома расплавилась и прикипела к коже.
     Он вскрикнул от боли - в тот  же  миг  человек  оказался  перед  ним.
Лезвие ножа прошло в двух сантиметрах от его горла, затем последовал  удар
коленом в пах.
     Этот достиг цели.
     Том скорчился от боли, поскользнулся  на  насыщенном  водой  ковре  и
упал.
     Сверкая  глазами,  нападавший  поднял  игольное   острие   ножа   для
завершающего удара.
     Ч_и_р_р_-_с_в_и_п_!
     Глаза, блестевшие в свете аквариумов и горящих книг, закатились.  Нож
выпал из пальцев. Руки нападавшего потянулись  к  его  горлу,  белую  кожу
которого вспорола тонкая линия и обе руки окрасились кровью. Тело человека
с усилием приподнялось на цыпочках. Струя крови, брызнувшая из его  горла,
запачкала лицо. В тот же момент темная  струя  нечистот  брызнула  из  его
брюк. Тело качнулось вправо - влево. Сначала ноги вели этот  вальс,  будто
пытаясь найти точку опоры. Затем остановились. Тело завалилось направо, на
колено, потом руку, бедро, грудь и наконец упало лицом вниз.
     За нападавшим стоял другой человек. Его руки  все  еще  держали  пару
деревянных брусочков, связанных с шеей первого человека. В брусочках  были
проделаны отверстия, через которые продета  жесткая  проволока,  спирально
обернутая другой, более тонкой. Фортепианная струна. Том узнал ее.
     Гарден уставился на орудие казни, затем на человека, державшего его.
     - Я Итнайн,  -  его  спаситель  застенчиво  улыбнулся.  -  Сосед.  По
коридору.
     - Умм-а? - Гарден вытянул ноги, стараясь уменьшить боль в паху.
     - Я услышал шум борьбы и пришел посмотреть.
     - Ага. Где девушка? Сэнди?
     - Здесь, Том. Я не знала, что - она осторожно вошла в комнату, обходя
лужи и обгорелые пятна на полу.
     - Ты в порядке?
     - Да. Я здесь ничего не  могла  сделать,  правда?  Так  что  осталась
снаружи.
     - Ты предупредила меня.
     - Слишком поздно. Я не видела его, пока он не оказался напротив тебя.
     Гарден повернулся к своему спасителю.
     - Я обязан Вам жизнью.
     - Не стоит. Это моя профессия.
     - Профессия? Гарден приподнялся на локтях. - Я не понимаю.
     - Я был солдатом палестинской армии. Коммандос.
     - И так случилось, что у Вас наготове  был  этот  кусок  фортепианной
струны?
     - Старая привычка. Улицы не всегда безопасны, даже в таком прекрасном
городе.
     - Да, я полагаю, это так.
     - Если вы позволите, я должен идти по делам.
     - А как насчет закона... Здесь же убит человек!
     - Человек, который пытался убить Вас: это Ваша проблема.
     Не сказав больше ни слова, палестинец поклонился и  пошел  к  выходу.
Гарден жил в этом доме меньше недели, но был уверен, что никогда прежде не
видел этого мистера Итнайна. Пока он собирался окликнуть его, тот ушел.
     В то время как Гарден старался привести в порядок свои  ноги  и  свой
ум, Сэнди обошла вокруг комнаты с кучей  мокрых  водорослей  из  разбитого
аквариума и загасила дымящиеся пятна на  книгах  и  занавесях.  Она  нашла
звуковой нож и  принесла  его  Гардену.  Он  вышел  из  строя,  его  заряд
кончился.
     - Что же нам делать с этим? - спросила она, слегка  касаясь  мертвого
тела носком туфли.
     К_а_-_ч_и_н_к_.
     Гарден сосредоточился на теле  и  металлическом  звуке,  раздавшемся,
когда она его задела.  Он  перекатился  вперед,  и  стараясь  не  касаться
кровавой линии вокруг шеи, расстегнул длинный плащ.  Блеснул  воротник  из
тонких стальных колечек.
     - Да на нем кольчуга!
     - Это могло помешать твоему ножу? - спросила Сэнди.
     - Наверное, она  рассеивает  энергию,  и  уж  точно  предохраняет  от
обычного ножа.
     - Есть ли у него какие-нибудь документы?
     Гарден дернул за плащ, чтобы повернуть тело,  и  осмотрел  его  -  ни
бумажника, ни документов.
     - Ничего, кроме кастета.
     Том потянулся и застонал от боли и позвоночнике и в основании черепа.
     - Все еще болит? Позволь-ка  мне,  -  Сэнди  повернулась  и  вышла  -
танцующим шагом, обходя лужи.
     Гарден откинулся на диванные подушки.
     Через минуту она вернулась со стаканом воды и двумя таблетками.
     Сэнди дала ему лекарство, и он  проглотил  его,  даже  не  посмотрев.
Когда она протянула ему стакан, Том чуть не выпустил  его  из  рук,  будто
электрический разряд прошел вверх по его руке и вонзился в  нерв  -  через
правое плечо, левый пах и дальше вниз, до ступни через все тело.  Ощущение
прошло также быстро, как и возникло, но воспоминания  о  нем  долго  будут
будить его среди ночи. Недоумевая, он приписал это  последствиям  удара  в
промежность.
     Он выпил воду.
     - Лучше? - спросила Сэнди.
     - Да... Да, действительно. Я чувствую себя лучше. Что ты мне дала?
     - Аминопирин. У меня есть рецепт.
     - Что еще, кроме него, что  подействовало  как  удар  по  футбольному
мячу.
     - Бедненький, - она мягко  коснулась  его  лба  и  потянулась,  чтобы
забрать стакан.
     Что-то в нем привлекло внимание Гардена. Он удержал ее руку и  поднес
стакан к глазам.
     - Где ты взяла его?
     - На кухне.
     - В этой квартире? - чем дольше Гарден смотрел на  него,  тем  больше
был уверен, что никогда прежде не видел его.
     - Да.
     - Из шкафа?
     - Да... А в чем дело?
     - За занавесками, не так ли?
     Он вытянулся на софе и рассматривал стакан в лучах утреннего  солнца,
которые проникали в комнату через открытые Сэнди занавески. Это был  самый
обычный стакан с прямыми стенками. Он был сделан  из  чистого  стекла  без
каких-либо пузырьков или вкраплений - за исключением толстого  стеклянного
дна. В нем он увидел какое-то пятно,  коричнево-черное  с  красным.  Форма
пятна ничего ему не говорила. Однако цвет был очень знаком - агат,  оникс,
гелиотроп, что-то в этом духе. Это было странно - такой дефект  не  прошел
бы мимо инспектора контроля качества, если не был сделан специально.
     Однако стакан был в его руках.
     - Все в порядке?
     - Да, конечно. Я просто задумался, что это  за  штука  на  дне  моего
стакана.
     - Я что, дала тебе грязный стакан?
     - Нет, я не это имел ввиду...
     - Мужчины! Вы живете, как свиньи в хлеву, а потом  обвиняете  женщин,
если что-нибудь не совсем чистое.
     - Да я не о том. Сэнди...
     - А чья это квартира? - Сэнди уселась на подушки и игриво  пнула  его
ногой. - Слишком опрятная, чтобы быть мужской, и слишком маленькая,  чтобы
делить ее с кем-то.
     - Рони Джонс.
     - Это он или она?
     - Она. Одна моя знакомая.
     - И от кого мне лучше держаться подальше.
     - Не беспокойся. Когда она вернется и обнаружит, что  мистер  Мертвец
здесь  наделал,  она  будет   готова   скормить   меня   своим   пираньям.
Предполагалось, что я буду ухаживать за ее барахлом -  особенно  за  этими
проклятыми рыбами.
     - Пираньи? - Сэнди взвизгнула и подпрыгнула. - Где?
     -  Последний  аквариум  справа.  Слава  Богу,  он  не  разбился.  Она
подбежала  и  уставилась  на  него.  Три   заостренных   серебряных   рыбы
покачивались в ожидании.
     - Чудесно! - вздохнула Сэнди. - Какие челюсти! Какие зубы!  Рони  уже
больше нравится мне. Она женщина моего типа.
     - Ага. Пираньи придают величие невинному увлечению  держать  домашних
животных - если не считать того, что нужно одевать стальной  жилет,  когда
чистишь этот аквариум, и резиновые перчатки, если на руках есть порез  или
ты держал сырое мясо. В следующий раз ты можешь почистить его,  если  тебе
так хочется.
     - Кстати о чистке,  -  продолжал  он,  глядя  на  начавшего  остывать
убийцу. - Не думаешь  ли  ты,  что  мы  должны  скормить  его  рыбам?  Это
позволило бы избежать многих неприятностей.
     - Они плотоядные животные, но не волшебники. Эти рыбы  могут  сожрать
труп, если они на свободе и их много. Каждая из  них  съедает  всего  лишь
несколько унций мяса.
     - А что же нам делать с этим?
     - С рыбами?
     - С телом.
     - Я думаю, лучше всего оставить его на месте.
     - Но, - смешался он. - Как? Где?
     - Пусть эта Рони  обнаружит  его,  когда  вернется  оттуда,  где  она
сейчас.
     - Путешествует по Греции.
     - Без разницы.
     - А ты и я - куда нам деваться?
     - Я знаю место. Собирай свои вещи. Я подожду.
     - А как насчет моей работы?
     - Позвони и откажись. Мы найдем тебе другую, дорогой.
     Том Гарден долго смотрел на труп, лежащий в луже воды  из  аквариума,
посреди водорослей, одетый в длинный плащ и кольчужную рубашку, с головой,
наполовину отрезанной фортепианной струной. Он представил себе  объяснения
в  полицейском  участке:  присутствие  этого  тела  в  квартире,  где   он
официально не живет, и, почти никому не  известен,  так  как  днем  обычно
спит; учитывая, что спасен он был таинственным соседом  по  имени  Итнайн,
что по-арабски означает "два", то есть это вообще не имя,  и  которого  он
никогда  раньше  не  видел;  попадание  этой  смерти  в  графу   "странные
совпадения" и занесение своего  имени  в  компьютерную  базу  криминальной
полиции Метро Босваш. Предложение Сэнди начало обретать смысл.
     - Я сейчас соберусь.


     Элиза:  Доброе  утро.  Это  Элиза  канал  536,  служба   Объединенной
Психиатрической службы, Район  Босваш.  Пожалуйста,  считайте  меня  своим
другом.
     Гарден:  Канал  536?  Что  случилось  с  тем  голосом,  с  которым  я
разговаривал раньше?
     Элиза: Кто это?
     Гарден: Том Гарден. Я разговаривал с Элизой - одной  из  Элиз,  вчера
утром.
     (Переключение. Ссылки; Гарден, Том. Переадресовка 212).
     Элиза. Привет, Том. Это я - Элиза 212.
     Гарден. Ты должна мне помочь. Один из этих незнакомцев пытался  убить
меня. На этот раз ножом. Он бы прикончил меня, не появись другой, какой-то
араб, который убил его. Так что Сэнди и я живы, а это тело остывает в моей
прежней квартире.
     Элиза: Ты хочешь, чтобы я уведомила полицию или  другие  власти?  Они
могут помочь тебе справится с этими нападениями и опознать тело.
     Гарден: Нет! Я не видел от них ничего, кроме болтовни.  На  этот  раз
они, пожалуй, задержат меня за убийство.
     Элиза: Но если ты обоснованно все расскажешь, тебе нечего опасаться.
     Гарден:  Слабовато  для  психолога.  Что  касается   закона   и   его
исполнителей, тебе следует подучиться.
     Элиза: Отмечено, Том... Кто эта Сэнди?
     Гарден: Мы живем вместе. Вернее жили когда-то.
     Элиза: Где вы теперь?
     Гарден: Направляемся на юг.
     Элиза: На юг? На юг откуда? Откуда из Босваша ты звонишь?
     Гарден: Разве ты не можешь определить?
     Элиза: Тысяча километров для оптической связи не длиннее, чем  тысяча
метров. Пока ты не не наберешь вручную код, у меня нет способа узнать, где
ты находишься.
     Гарден: Мы в Атлантик-Сити, на побережье.
     Элиза: Пока в пределах моей юрисдикции. Но куда вы направляетесь?
     Гарден: Я не могу сказать этого по телефону.
     Элиза: Том! Это зеркально-защищенная  линия.  Мои  записи  охраняются
правительственным  законом  2008  года  и  теперь  пользуются   такой   же
неприкосновенностью,  как  и  у  обычных  докторов.  Даже  более  строгой,
поскольку я  не  могу  разгласить  содержимое  файлов  из-за  особенностей
программы. Есть специальные коды между каждыми блоками данных. То, что  ты
мне скажешь, никто другой не узнает - это часть нашего контракта.
     Гарден: Хорошо. Мы собираемся на один из внешних островов в  Северной
Каролине. Гаттерас, Окракок - один их них.
     Элиза:  Это...  технически  вне  моей  юрисдикции.  Я  не  могу  тебя
отговорить?  Конечно,  ты  сможешь  звонить  оттуда,  но  для  меня  будет
незаконным  принять  вызов  и  выполнять  мои  функции  по  Универсальному
Медицинскому Соглашению.
     Гарден: А что, если бы я просто был в деловой поездке и  почувствовал
необходимость поговорить с тобой?
     Элиза: В этом случае можно вызвать  местную  Элизу.  В  Каролине  это
функция Среднеатлантической Медицинской Системы. Если ты вызовешь меня,  я
смогу разговаривать с  тобой  только  в  пределах  кредитного  соглашения,
автоматически   подтверждающегося,   когда   ты   идентифицируешь    себя,
прикладывая большой палец к опознавательной пластинке. Но ты не должен сам
платить за мои услуги. Это очень дорого.
     Гарден: Предположим, я должен сообщить тебе номер моей кабинки.
     Элиза: Зачем?
     Гарден: Только затем, чтобы подтвердить, что я действительно звоню из
Района Босваш. Разве несколько небольших переключений кое-где на линии  не
сообщат тебе, что я вру?
     Элиза: Конечно, нет, пока я не инициирую сравнение твоего сообщения с
особенностями кабины. А я, вероятно, не буду делать этого.
     Гарден: Ну, Элиза,  ты  только  что  сказала  мне,  как  обойти  твою
собственную систему. Интересно... Почему ты так настаиваешь на том,  чтобы
поддерживать со мной связь?
     Элиза: При первом разговоре, ты сказал "люди, пытающиеся войти внутрь
моей жизни, чтобы... вытолкнуть меня". Я запрограммирована на странности и
хотела бы узнать побольше об этих людях.
     Гарден: Я вижу сны.
     Элиза: Все видят сны, и большинство людей  может  вспомнить  их.  Это
неприятные сны?
     Гарден: Нет, не всегда. Но они так  реальны.  После  пробуждения  они
иногда приходят ко мне, когда я играю.
     Элиза: Это сны о других людях?
     Гарден: Да.
     Элиза: А ты в них присутствуеш