ь? Гарден: Да, я присутствую в них, или, по-крайней мере, ощущаю их, но - не думаю, что мое имя Том Гарден. Элиза: И кто же ты? Гарден: Первый сон начался во Франции. Элиза: Это было тогда, когда ты был был? Гарден: Нет. Сны начались намного позже после путешествия. Но первый из них был о Франции. Элиза: Действие происходило в тех местах во Франции, где ты путешествовал? Гарден: Нет, ни в одном из них я не был. Элиза: Расскажи мне свой сон с самого начала. Гарден: Я ученый, в пыльной черной мантии и академическом колпаке из голубого бархата. Этот колпак - мое последнее расточительство... Пьер дю Борд почесал под коленом и почувствовал, что перо попало в дыру, проеденную молью в его шерстяном чулке. Шелк был бы более соответствующим моде, и к тому же более прочным. И, конечно, более дорогим, чем мог себе позволить молодой парижский студент, совсем недавно получивший степень доктора философии. Тем не менее, в это бурное время. Народ разбужен; Национальное Собрание заседает почти непрерывно; короля Людовика судили и приговорили к смерти. В такой атмосфере многие люди со вкусом, умом и деньгами, уехали. А те, что остались, не имеют возможности оторваться от повседневной суеты, чтобы вручить образование своих сыновей и дочерей в руки Пьера дю Борда, академика. Нищего академика. Пьер обмакнул перо, чтобы написать новую строку, но остановился, перечитывая написанное. Нет, нет, все не так. Его письмо Гражданину Робеспьеру было неуклюжим, сумбурным и детским. Он страстно желал получить пост в правительстве, но боялся попросить об этом прямо. Потому, не имея ни опыта, ни таланта администратора, Пьер ограничивался прославлением свободы и одобрением решения Национального Собрания о казни Людовика. Хотя согласно идеалам Робеспьера и других монтаньяров, в новой Франции не будет места рабству, имущественному неравенству и неправедному суду - во всяком случае, так писалось в их памфлетах, которые были разбросаны по всем канавам. И не подобало Пьеру дю Борду восхвалять цареубийство перед такими гуманными, идеалистическими законодателями. Он потянулся, чтобы придвинуть свечу поближе. Подсвечник Клодина выменяла у белокурой гугенотки, что жила этажом ниже. Когда он качнул его, один из украшавших его кристаллов впился в палец. - Ааа! - Боль затопила его, проходя по нервам в запястье, локоть и выше, вверх по руке, хотя задет был лишь палец. Пьер уставился на порез и увидел, как набухает капля крови. - Клодина! Он раздвинул края раны, чтобы посмотреть, насколько она глубока, и капля крови упала на письмо, окончательно испортив его. Пьер засунул палец в рот. - Клодина! Принеси ткань! - крикнул он. Острая боль в руке перешла в тупую, и он почувствовал онемение. Ясно, кристалл перерезал нерв. Он вглядывался в подвески, ожидая обнаружить отбитый край или торчащий угол. Стекло было чистым, но не отполированным, а остро обрезанным. Вероятно, какая-то уловка для того, чтобы усилить игру стекла на свету. Но что это было? Капля крови засохла на стекле - похоже, засохла прежде, чем он порезался. Дю Борд взял кристалл, стараясь не пораниться снова, и потер его большим пальцем. Пятно не поддавалось. Он потер его указательным. Безуспешно. Он нагнулся ближе. Красно-коричневое пятно было внутри стекла. - Клодина! - Я здесь, что вы так кричите? - Довольно хорошенькая головка дочери драпировщика просунулась в дверь. - Я порезался. Принеси мне ткань, чтобы перевязать рану. - У вас есть шейный платок. Он намного лучше тех тряпок, что я называю своим бельем. Перевяжите себя сами! Мужчина! - Женщина! - пробурчал дю Борд, размотав платок и наложив его на сведенные края раны. Прежде, чем завязать, он остановился, поднял ткань и опустил больной палец в стакан с вином по самый сустав, почувствовав жгучую боль, что, вероятно, было к лучшему. Затем оторвал полоску ткани и перевязал свою рану. - Друзья! Мои верные друзья! - дю Борд упрашивал толпу. - Пошел прочь, профессор! - Нам не нужна твоя математика! - Ты нам не друг! Пьер попытался снова: - Сегодня солнце увидело поднимающуюся страну. Сейчас Год номер Один, первый год Новой Эры Свободного Человека. Мы видим - он остановился, чтобы перевернуть страницу написанной речи... - Мы видим дурака! - Иди к своим дамам и господам! - На виселицу аристократов! - На виселицу аристократов! - На виселицу аристократов! - был обычный клич этих дней, подхватываемый толпой на улицах. Пьер дю Борд внезапно подумал о большом парфюмерном магазине за рекой, на Монмартре, не более чем в двухстах метрах от этого самого места. Магазин был закрыт и заколочен, пудра и ленты сейчас не находили покупателей. Но во время своих длинных полуночных прогулок по городу дю Борд видел, что задние комнаты были освещены. Кто-то прятался там. Кто, кроме ненавидимых аристократов, неспособных найти более безопасное место или покинуть страну? - Я знаю, где прячутся аристократы, - сказал он. - Где? - Скажи нам! Скажи нам! - Следуйте за мной! Дю Борд спрыгнул со скамьи, которую он использовал как подиум, и проложил себе путь сквозь толпу. Ближайший мост через реку был правее, и когда он повернул к нему, толпа последовала за ним, как цыплята за курицей. Несколько солдат в новых республиканских кокардах незамеченными присоединились к народу. Еще больше людей он собрал, поднявшись на каменный мост. И к тому времени, когда Пьер пришел в нужное место, вокруг него было сотни сотня шумных парижан. Он остановился перед темным зданием магазина и указал рукой на высокое окно, в котором можно было разглядеть слабые отблески света. Камень из мостовой пролетел над головой Пьера и ударился в доски, которыми крест-накрест была заколочена дверь. Свет мигнул и погас. А улица внезапно осветилась факелами, которые зажгла толпа. Полетели камни, разбивая стекло нижних окон и сбивая штукатурку. - Выходите! Выходите! Аристократы! Дю Борду казалось, что любая толпа носит с собой все эти свои орудия: факелы, толстые дубинки, гнилые овощи, толстые бревна для тарана. Без единого слова с его стороны, она начала осаду, действуя, как регулярная армия: разбивая двери, окна, даже оконные рамы; запугивая обитателей шумом и криками. После десяти бешеных минут трое престарелых людей были вытащены из дома. Судя по их одежде и бородам, они могли быть кем угодно - аристократами, нищими или же семьей владельца магазина. Но в свете факелов они выглядели очень подозрительно, так что их несколько раз ударили дубинками и передали солдатам. Шестеро гвардейцев подхватили их и быстро увели. Капитан повернулся к Пьеру и положил тяжелую руку на его плечо. - А теперь вы, господин. Кто вы такой, и что вы знаете об этих людях? - Я Пьер д... - частица "дю", придававшая ему дух аристократизма, застряла в горле. - Я гражданин Борд. По профессии ученый. По вере - революционер. - Пройдемте с нами, гражданин Борд. У нас есть инструкции относительно таких, как вы. Они привели Пьера Борда в комнату в Консьержери. Ее темные обитые деревом стены и тяжелые парчовые драпировки были освещены множеством ламп, с вывернутыми до предела фитилями. Какая чрезмерная трата масла в такое тяжелое для нации время! В круге света находился маленький человек, аккуратный и чопорный, одетый в шелковый сюртук и темные, обтягивающие штаны. Он поднял голову от бумаг, которые держал в руках, и по-совиному посмотрел на Борда и его эскорт. - Да? - Этот человек выследил семейство де Шене. Мы привели его сюда прямо из толпы, которую возглавлял. - Настоящий зачинщик, да? - аккуратный маленький человек посмотрел на Пьера более внимательно. Его глаза сузились, и, казалось, отражали свет ламп. - Может ли он убеждать? - Могу, Ваша честь, - ответил Пьер. - Не честь, парень. Мы теперь отошли от этого. - Да, сударь. - У вас академическое образование, не так ли? Вы юрист? - К сожалению, нет, сударь. Классические языки, латынь и греческий, по преимуществу греческий. - Не имеет значения. Мы поднялись над условностями старых темных времен Людовиков. Итак, вы желаете его? - Желаю чего, сударь? - Места в Конвенте. У нас есть вакансии среди "монтаньяров" и три из них - мои, как плата за талант руководителя. - Я желаю его более, чем чего-либо другого! - Тогда, приходите сюда завтра к семи. Мы начинаем работать рано. - Да, сударь. Спасибо, сударь. - "Сударь" тоже не наше слово, мой друг. Достаточно простого "гражданин". - Да, гражданин. Я запомню. - Я уверен в этом, - человек улыбнулся, показав мелкие ровные зубы и снова углубился в свои бумаги. Капитан слегка стукнул Пьера по плечу и кивком указал на дверь. Гражданин Борд кивнул и последовал за ним. В коридоре Пьер набрался храбрости и спросил: - Кто это был? - Как, это Гражданин Робеспьер, один из вождей нашей революции. Неужели вы не знаете его? - Я знал имя, но не человека. - Теперь вы его узнали. А он узнал вас. Пьер вспомнил эти оценивающие глаза и понял, что это правда. - Я не могу поддержать это, Борд. Ты просишь слишком много. Он просит слишком много, - Жорж Дантон откинул свои длинные волосы назад и с шумом втянул воздух. Борд нетерпеливо топнул ногой. Этот медведь со своей популярностью, которая висела на нем так же небрежно, как и его одежда, собирался остановить его начинание. - Неужели ты не видишь, что всеобщая воинская повинность - это лучший способ справиться с внешними врагами? - запинаясь, проговорил Борд. - Черт побери! Это республика, а не монархия. Что может быть более естественным, чем объединение народа для защиты своей страны? - По прихоти нашей Маленькой Обезьянки? - парировал Дантон. - Именно ему мы обязаны этой войной с Англией и Нидерландами. - Война была неизбежна, поскольку у нас есть эта Габсбургова шлюха. Конечно, ее братец Леопольд будет стараться сберечь королеву. И конечно, он втянет в это немецких принцев, которые сидят на английском троне. Так что министр Робеспьер не мог предложить лучшей альтернативы, чем атака. Неужели это не ясно? - Ясней ясного. Крошка Макс хотел войны и он получил ее. Пьер Борд вздохнул. - Министр желал бы, чтобы ее не было. У него столько врагов здесь, дома... - Врагов? Никого, кроме тех, кого он сотворил сам своими руками и длинным языком! - В последний раз спрашиваю: ты поддержишь всеобщую воинскую повинность? - В последний раз отвечаю: нет. Борд кивнул, повернулся и пошел к выходу из комнаты. Лакей в небрежно сидящей ливрее проводил его к выходу и Борд вышел на темную улицу. Со времени своего основания в начале апреля 1793 года Комитет Национальной Безопасности обнаружил в Париже многое, что нарушало спокойствие. Последние его постановления касались нищих и бездомных, которые сделали своим домом улицы. Прогуливаться по улицам после наступления комендантского часа означало возможную встречу с грабителями а то и с кем похуже. Гражданин Борд проделал свой путь от дома Дантона без сопровождения, которое полагалось ему, как члену Конвента. Его охраняли наблюдатели. Борд чувствовал их присутствие с тех пор, как начал входить в силу в Конвенте. Тени двигались вместе с ним в свете факелов; он ощущал это. Мягкие шаги сопровождали стук его каблуков; он слышал это. Однажды, рядом с Булонью, когда банда моряков остановила его экипаж - вероятно, чтобы съесть лошадей! - наблюдатели обнаружили себя. Приземистые фигуры, как тролли, выскочили откуда-то снизу с обнаженными клинками и грязными ругательствами. Кучер в панике перелетел через головы лошадей. Схватка вокруг экипажа продолжалась не более полуминуты. Борд наблюдал за ней в свете фонаря, считая вспышки света на стальных клинках и свист узловатых дубинок. Когда все было кончено, вокруг экипажа лежали только неподвижные тела, а приземистые тени растворились в кустах. Все, кроме одного, который стоял возле лошадей. - Вам нужен кучер, - сказал человек - утверждение, а не вопрос. У него был заметный акцент, голос крестьянина, а не горожанина. - Да. Мне нужен кучер, - согласился Борд. Мужчина проскользнул в коляску. Когда он двигался против света, полы его плаща разошлись и Борд смог разглядеть блеск кольчуги. Он услышал легкое позвякивание. Возможно, этим объяснялась их победа над разбойниками. Мужчина довез его до дома в Фобург Сент Ороне. Когда они приблизились к порогу, он притормозил и выпрыгнул из коляски прежде, чем она остановилась. И растворился в темноте, прежде чем Борд успел что-либо сообразить. Наблюдатели были такими. Потому, после неудачных переговоров с Дантоном по поводу поддержки войны против Англии и Нидерландов, Борд не чувствовал страха, идя по улицам без охраны. На ходу он размышлял о своем успехе. В течение пяти месяцев непрерывных разговоров и осторожных продвижений Борд оказался в центре Революции. Советник по делам нового Республиканского монетного двора, пламенный оратор в Национальном Собрании, посредник в Министерстве Юстиции, агент по продаже имущества осужденных, правая рука министра Робеспьера, Борд успевал везде. В некоторых кварталах его называли "Портной", так как он сшивал, при помощи своей логики, мешок для всех отступников Революции. Однако он чувствовал, что просто обязан выступить против одного дела монтаньяров. И, шагая по темным улицам, охраняемый невидимыми наблюдателями, он продумывал свои доводы. - Граждане! - Борд поднялся со своего места среди скамей высоко в левой части зала. - Это наиболее необдуманное предложение из всех, которые были изложены перед нами. Пьер Борд спустился между полупустыми скамьями, чтобы ступить на пол в лучах утреннего солнца. Он знал, что так он выглядит как ангел на иконе и тем самым, внушает благоговение зрителям на галерке. - Одно дело пересмотреть календарь по отношению к именам: искоренение мертвых римских богов и замена римских порядковых номеров словами, понятными народу, заимствуя их у названий сельскохозяйственных сезонных работ. Это очень полезное дело, которое я всецело поддерживаю. - Но перевод их в метрическую систему - это совсем другой вопрос. Кто сможет работать в течение недели из десяти дней, в которой последний день отдыха уничтожен из атеистических соображений? Разве переутомленный крестьянин сможет хорошо работать? Этот новый календарь ужасен и состряпан на скорую руку. И что же дальше? Может быть, вы хотите, чтобы мы молились пять раз в день в течение этих стоминутных часов Республиканским доблестям - Работе, Работе и еще раз Работе? Это было встречено лишь скромным смешком. - Нет, Граждане. Такой календарь посеет разброд в народе, дезорганизует работы, и разрушит экономику Франции. Я надеюсь, что вы, каждый и все вместе, отвергнете его. Хлоп, хлоп... хлоп. Новый календарь при голосовании прошел почти единогласно, кроме шести голосов. Робеспьер подошел к Борду в воодушевлении. - Хорошо сказано, гражданин Борд, - улыбка, рука на плече, казались вполне искренними. Борд постарался улыбнуться. - Доводы благоразумия побудили меня выступить против твоего предложения, Гражданин. - Ничего, ничего. Ты же знаешь, что каждая хорошая идея нуждается в испытании. А как же иначе люди оценят ее величие? И твой маленький мятеж был только на пользу. - Да. - Ну, теперь можно и поужинать. - Могу ли я присоединиться? - А! - тонкие брови сморщились, решая. - Боюсь, другие потребуют моего внимания, Пьер. Это будет неудобно. - Я понимаю. - Надеюсь, что да. В полночь раздался стук в дверь. Суд настал на рассвете, двумя месяцами позднее. Это были два долгих месяца, которые Пьер Борд, теперь снова "дю Борд", провел в сочащейся сыростью клетке ниже уровня реки. Пространство было в метр шириной и высотой, - нововведение Национального Собрания для отступников и два метра в длину. Он лежал в нем как в гробу, руками отгоняя крыс, которые пытались съесть его скудный рацион из черствого хлеба, Он лежал в своих собственных нечистотах, пытаясь хоть как-то очиститься руками. А что касается воды, здесь выбор был жестокий - потратить чашку на утоление жажды или на гигиену. На шестьдесят шестой день деревянная дверь на несколько секунд отворилась - чтобы выпустить его. Когда Пьера доставили в суд, небритого и немытого, со ртом, покрытым язвами от плохой пищи, он не смог ничего сказать в свое оправдание. Обвинения были абсурдными: ученый Пьер дю Борд при старом режиме обучал детей того самого маркиза де Шене, которого он выдал властям. Обучать аристократов во время их правления значило то же, что и прославлять преимущества, добродетели и справедливость аристократии - нечто в этом духе. Тем же утром его повезли на красной телеге на площадь Революции. Позади стоял священник и гнусаво бормотал молитвы, дабы не лишать осужденного последнего утешения. Пьер держал голову опущенной, чтобы хоть как-то избежать града гнилых фруктов и овощей, которыми его забрасывали. Когда он изредка поднимал ее, чтобы посмотреть вокруг, гнилое яблоко, или тухлая рыба, попадали ему в рот или в глаза. Но он все же пытался смотреть вокруг, выискивая наблюдателей. Наблюдатели, которые так много месяцев оберегали его, должны спасти его снова. Пьер был уверен в этом. Бросив быстрый взгляд по сторонам, он решил, что видит темную, приземистую фигуру среди толпы. Человек не кричал и ничего не бросал, просто наблюдал за ним из-под полей широкой шляпы. Даже наблюдатели ничего не могли ничего сделать в этой толпе. Рядом с эшафотом, стоящим в центре квадрата, солдаты с нарукавными повязками и розетками Комитета Национальной Безопасности, отвязали его от телеги, оставив руки связанными. Они подняли его на эшафот, потому что ноги его неожиданно стали до странности слабыми, привязали на уровне груди, живота и колен к длинной доске, доходившей ему до ключиц. Но Пьер вряд ли заметил это. Он не мог оторвать взгляд от высокой, в форме буквы пи, рамы с треугольным лезвием, подвешенным сверху. - Это не больно, сын мой, - прошептал священник, - и это были первые не-латинские слова, которые он сказал с тех пор, как началась их поездка. - Лезвие пройдет словно холодный ветерок по твоей шее. Пьер повернулся и уставился на него. - Откуда вы знаете? Солдаты наклонили доску горизонтально и понесли ее к гильотине. Пьер дю Борд мог рассмотреть лишь стертые волокна деревянного ложа этой адской машины, за которым виднелась тростниковая корзина. Тростник был золотисто-желтым. Пьер уставился на него, пытаясь отыскать красно-коричневые пятна - такие же, что и дефект в том кристалле, которым он порезал палец. Когда это было? Месяцев семь назад? Но эта корзина была новой и незапятнанной - честь для него, любезность его друга, Максимилиана Робеспьера. Священник ошибся. Боль была острой и бесконечной, так же, как и боль от пореза кристаллом. А затем он начал падать, лицом вперед, в корзину. Ее тростник ринулся ему навстречу, стукнув в нос. Золотой свет вспыхнул перед глазами и померк, став таким же черным, как его длинные гладкие волосы, упавшие на лицо и закрывшие глаза. - Где же твой приятель? - Он должен позвонить своему агенту или что-то в этом духе. Он сказал, что может задержаться. - Отлично. Нам нужно многое обсудить. - Да уж действительно. Лягушки теперь пытаются убить его, чего раньше не случалось. - Как так? - темные глаза мужчины блеснули. Затем веки его слегка прикрылись, сомкнулись гладкие шелковистые ресницы, не оставив никакой щели или линии. Каждая ресница была изогнута, как шип из черного железа. - Объясни, пожалуйста. - Один из них поджидал у него на квартире, когда Том вернулся. Он пытался убить его ножом - одним из тех ножей. Я была вынуждена призвать на помощь моего телохранителя, Итнайна. - И? - Мы оставили тело в квартире, смылись в неразберихе. - Не тело Итнайна? - Нет, другого. Вероятно, это был профессиональный убийца, но не столь искусный, как Итнайн. - Гарден хорошо разглядел Итнайна? - Да нет, не особенно. - Александра выскользнула из-под пледа и положила его на кровать. Затем села сама. - Том в этот момент отходил после удара коленом в пах. - Отлично, значит я еще смогу использовать его против Гардена. - Использовать Итнайна? Ты имеешь в виду, чтобы охранять его? - она начала по одному стаскивать ботинки. Хасан наклонился, чтобы помочь ей с пряжками. - Нет. Я хочу использовать его, чтобы обострить чувствительность Гардена. Я начал снабжать, нашего молодца э-э-э, "опытом". Доступ к его прошлому через снотерапию оказался недейственным, или слишком медленным. А лишение его твоих прелестей, - Хасан снял ее ботинок и повел руку вверх по ее ноге - похоже, только оставляет ему больше времени для игры на фортепиано. Видимо, нужно изменить направление. Он встал и мягко толкнул ее в грудь. Она податливо упала на постель. - Если Гарден должен будет бороться за свою жизнь, - сказал Хасан, - даже совсем немного, это поможет... ммм, "координировать" его усилия. А это в свою очередь будет служить его пробуждению. Это именно та сцена, на которую вы с Итнайном наткнулись. Хасан опустился на пол у ее ног. Александра с трудом стаскивала с себя платье, поднимая подол выше колен. Он стал помогать ей. - Я жажду услышать все поскорее, - она вздохнула, - с огорчением или удовольствием, сама не смогла бы сказать. - Я действительно думаю, что твой человек был одним из этих франков. С другой стороны, я могла бы предупредить Итнайна, чтобы он был с ним поосторожнее. Мы теперь потеряли одного из наших агентов. - Не волнуйся. У меня их достаточно. Она закинула руки за спину. Локоть задел покрывало; оно зашуршало. - Подожди! - воскликнула Александра, изгибая спину и откидываясь на подушки. Руки Хасана покорно замерли между ее ног. - Мы же не знали точно, где Гарден остановился, разве не так? - Нет, - выдохнул он в ее кожу. - Так как же этот ассасин мог быть твоим? Он поднял голову поверх складок ее платья и посмотрел в ее глаза. - Этого... не могло быть. - Так что это все же было нападение наблюдателей. - Интересный поворот, - Хасан надул щеки. Его усы ощетинились, как гусеницы в опасности. Он опустил лицо между ее коленей и начал щекотать ее усами. - А я, похоже, ускорила события, - прошептала она. - Гмм-мм? - Когда Гарден приходил в себя после удара, я использовала возможность дать ему соприкоснуться с кристаллом. Голова Хасана поднялась так быстро, что его подбородок стукнул ее по бедру, попав в нервную точку между мускулами. По ее животу прошла волна боли. - Я не приказывал тебе делать это! - прошипел он. - Конечно, нет, Хасан. Но ведь у меня должна быть некоторая свобода в принятии решений. - Как Гарден прореагировал на это? - Очень сильно. Я видела, как дрожь прошла по нему, гораздо более сильная, чем когда-либо ранее. - Слишком много стрессов, - сказал он, мысленно взвешивая информацию. - Сам по себе кристалл может разбудить Гардена быстрее, чем мы ожидаем. Она опять начала подниматься, чтобы сесть, но он толкнул ее и погрузил лицо в шелк ее белья. Его руки искали кнопки, которые держали вместе две половинки бюстгальтера. Ее руки пришли ему на помощь. - Слишком проснувшийся, - размышлял Хасан, этот человек может быть страшнее, чем слишком сонный. - Разбуди его, и разбуди всех наблюдателей вокруг него, - она опустила голову. - Ведь это игра. - За исключением того, что сейчас наблюдатели играют, как хашишиины. - Ассасины, - повторила Сэнди, вздыхая. - Или, может быть, они перевели игру на новый уровень защиты. - Профилактическое убийство? Могли бы они убить его, чтобы заставить нас ожидать следующие тридцать или сорок лет? - У тебя есть время. - Однажды, когда события развивались своим ходом в этой части мира, у меня действительно было время. Теперь, - он опустился на нее, - я хочу результатов. - Как и все мы. Она отталкивала его руками, извиваясь и стаскивая его одежду. Какое-то время они ничего больше не говорили. Потом некоторое время уже больше нечего было говорить. Наконец он изогнулся и поднял голову. - Ты уверена в его реакции на кристалл? - У него самая сильная из всех. Я уверена в этом. - Наблюдатели, должно быть, тоже - потому и старались убрать его. - Они могут прийти и использовать его, прежде чем это сделаешь ты. В конце-концов они пойдут на это. - Не с той охраной, которую я создал. Не с той ценой, которую я могу заплатить. Александра откинула с себя расслабленное тело Хасана. И положила голову ему на грудь. - Мы действительно сможем подойти к нему достаточно близко, чтобы он выдал тайну, которую ты хочешь получить, без того, чтобы он присоединился к нам? - Мы должны играть им, Сэнди. Как рыбой на леске, - палец Хасана водил по ее мягкому соску, - вытащить его на поверхность, но не дать ему выпрыгнуть на свободу, - палец двинулся вверх. - Позволить ему уйти на глубину, но так, чтобы он не накопил сил для побега, - палец двинулся вниз. Играй им, тяни время. Но осторожно, - ее сосок отвердел от его прикосновений. - Хорошо, - она оттолкнула его руку. - Мы играем с ним. А когда ты выведаешь секрет Камня? Что тогда? - Мы используем его, как обещал Аллах. СУРА 3. ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ Кувшины на полу стоят и ждут Одни - когда же их нальют Другие - полные веселого вина - с тоскою ожидают Когда же наконец их разольют. Омар Хайям Тамплиеры никогда не двигались строем в процессии, за исключением коронации короля - да и то только того короля, которого поддерживали. Когда королем Иерусалима короновался Ги де Лузиньян, тамплиеры маршировали. Ярко блестящая кольчуга чужеродно смотрелась на Томасе Амнете, поскольку для него привычной одеждой были лен и шелк советника, который проводит время в покоях и решает вопросы финансов и работ. Вес стали давил на его плечи, а швы кольчуги, лишь слегка смягченные жилетом из грубой белой овечьей шерсти, впивались в ребра. Его плащ, тоже из овечьей шерсти, был бы очень хорош для холодной ночи в пустыне, но здесь, во дворе Иерусалимского дворца, под палящим солнцем, это было чересчур жаркое одеяние. Пот двумя ручейками струился из-под его конического стального шлема по шее, соединяясь вместе, словно соленые потоки Тигра и Евфрата, чтобы низвергнуться в ложбину его спины. Так было, когда он он молча стоял со своими братьями рыцарями. Когда же они двинулись вперед, новые потоки влаги заструились из его подмышек и потекли по бокам. Кожаные сапоги, подбитые гвоздями, походили на булыжники, и растягивали сухожилия намного сильнее, чем мягкие туфли, к которым он привык. Эхо слаженного топота двухсот пар других сапог отражалось от высоких каменных стен и пробивало себе путь наружу, между рядами базара. Амнет представил, какое действие это оказывало: перешептывания за темными ладонями, вращающиеся глаза, повернутые головы верблюдов и их погонщиков. Звуки марширующих шагов, доносящиеся из Христианской цитадели, могли посеять волнение среди жителей Иерусалима. Не выступил ли Орден для военных действий против населения? Никто из местных жителей не был уверен в противном. Пустая видимость пышной церемонии, во время которой священник в митре держал корону над головой короля - сарацинские дервиши никогда не смогут постичь этого. Тамплиеры маршировали по мощеной булыжником мостовой и по ступеням лестницы, ведущей в просторную трапезную дворца. По правилам, церемония коронации должна проходить в кафедральном соборе, но ни одна церковь в городе не была столь удобна для обороны, как эта. На самом деле водружение золотого обруча на голову Ги было совершено во дворцовой часовне, в присутствии ближайших советников. Один из них ожидал сейчас в передней прибытия тамплиеров. Рейнальд де Шатильон, принц Антиохии, представлял собой заметную фигуру в своих красных и золотых шелках и бархате, с легким мечом, висящем на перевязи из золотых пластин. Как только колонна марширующих, потных крестоносцев приблизилась к порогу, он поклонился с насмешливой улыбкой, будто играл в распорядителя церемонии. Пятясь перед ними, провел их в главный зал. Его поклон стал более глубоким, когда он приблизился к столам. Томас Амнет и братья тамплиеры заполнили трапезную, рассаживаясь с громким топаньем. - Это отвратительно! - проревел чей-то голос в тишине, внезапно наступившей после марша. Все здесь знали этот голос - Роджер, Великий Магистр ордена госпитальеров, главный соперник тамплиеров в политике и военных действиях в этой стране. - Будьте добры, господин! Ваше поведение непозволительно! - это был шепчущий, умиротворяющий голос Эберта, настоящего распорядителя в Иерусалимском дворце, всегда служившего тому, кто был на троне. Амнет вытянул шею. С того места, где он находился, вблизи передних рядов Ордена во главе стола, видна была только плотная фигура Магистра госпитальеров, залитая солнечным светом. За ним, во дворе, виднелись головы многих рыцарей - госпитальеров. Рядом с ним, съежившись от страха, стоял Эберт, худой человек в парчовом кафтане. Шум тамплиеров в зале поглотил дальнейшие протесты Эберта, но не Роджера. - Король! Этот кусок окровавленной тухлятины недостоин сидеть на моей лошади - пусть сам себя коронует! - Господин Госпитальер! Ваше мнение - полная ерунда. Последний ответ Эберта был прерван выкриками и шумом тамплиеров, собравшихся в трапезной. Амнет сделал два шага назад, выбираясь из первых рядов и за их спинами поспешил к двери. Он услышал шаги за спиной и, полуобернувшись, увидел Жерара де Ридерфорда, спешащего в том же направлении. Первым дойдя до передней, Амнет уперся руками в створки дверей и толкнул их. Когда они раскрылись, Жерар прошел между ними, и они захлопнулись у него за спиной. Амнет уже повернулся, чтобы разобраться с распорядителем и разгневанным Госпитальером. - Что здесь за шум? - он адресовал вопрос Эберту, а не Магистру. Роджер повернулся к нему, как бык, которого кусает шавка. - Не суйся не в свое дело, тамплиер. - Если у вас есть возражения против кандидатуры Ги, вы должны были изложить их на собрании, где его выбирали, - возразил Амнет. - Я говорил, то же что и многие другие, но... - Ваши возражения были отвергнуты, насколько я помню. Повторять ваши доводы теперь, когда корона лежит на голове Ги, лишь напрасная трата времени. Во время этого разговора Амнет чувствовал за собой каменное присутствие Жерара. Он мог проследить это по движению глаз Роджера. - Что скажешь ты, Жерар? - вопросил госпитальер. - Сэр Томас говорит правду. Ги король с сегодняшнего дня. - Проклятье! - Вы богохульствуете, сэр? - Здесь не церковь! Коронация не может считаться законной! - Корона на голове Ги отмечена святым маслом с отметкой собственного пальца папы, - сказал Амнет. - Дело сделано. Толстые руки Роджера сжимали ключ от его монастыря, висящий на цепи на шее. В ярости он повернул его и дернул. Тяжелые золотые звенья цепи не поддавались. Когда это не удалось, он сорвал цепь через голову. - Дьявол забери всех тамплиеров! - прогремел Магистр и бросил ключ в ближайшее узкое стрельчатое окно. Цепь, пролетая через амбразуру, звякнула о ее край. Отдаленный звон раздался, когда ключ с цепью упали на камни внизу. Во дворе среди одинаковых конических шлемов ожидающих госпитальеров выделялись другие головы. Они были обнажены, но под ними виднелись плечи облаченные в одежды более богатые, чем белые плащи госпитальеров с плоскими красными крестами. Очевидно, христианские бароны тоже прослышали о коронации. Амнет повернулся к Жерару. - Нам лучше уйти, мой господин. Магистр тамплиеров кивнул и шагнул к двери в трапезную. Он взялся за железное кольцо и налег всем телом, чтобы открыть ее. Массивная дверь подалась усилиям трех рук и оба тамплиера проскользнули внутрь, За ними быстро последовал Эберт. Амнет перехватил дверь, когда она начала открываться слишком широко и снова закрыл ее. Амнет схватился за внутреннее кольцо и удерживал дверь закрытой. Бум! - Откройте! Бум! Бам! - Откройте во имя Христа! Жерар позвал других тамплиеров, которые помогли Амнету удержать дверь и в конце концов заложили ее бревном. Бароны стучали снаружи в знак протеста. Раздался звук марширующих ног, и Роджер увел своих госпитальеров из дворца. - Ну а теперь, хвала святому Бальдру, мы можем принести свои поздравления королю Ги, - пробурчал Жерар де Ридерфорд Томасу, когда они большими шагами шли по залу. Им пришлось идти за спинами рыцарей, освободивших место для церемонии. - Бальдр не был святым, мой господин, - прошептал Амнет. Жерар остановился, озадаченный. - Неужели? - Бальдр был одним из старых северных богов, любимый сын Одина и Фригг. Его брат Хедер, убил его с помощью советов Локи - пронзил веткой ивы его сердце. И это было началом проклятия Локи, по крайней мере, так говорит легенда. - О, да. Для меня Бальдр был святым, - мрачно сказал Жерар, продолжая идти. Когда они добрались до своих мест во главе собрания, Амнет сделал знак Эберту, который в свою очередь просигналил трубачу на галерее менестрелей. Трубач проиграл приветствие и процессия с королем во главе прошла в зал через кухонный проход. Пурпур хорошо смотрелся на Ги де Лузиньяне. Плащ из слегка присобранного шелка скрывал ширину его плеч и толщину живота, который выпирал выше и ниже украшенного золотом пояса. Тяжесть короны собирала в складки кожу на лбу и придавала ему чудаковатый вид. Ги выпятил вперед челюсть, стараясь удержать на голове золотой обруч, и став при этом похожим на задиру, невзирая на свою репутацию. Грегори, епископ Иерусалимский, шел за ним неверной походкой. Чтобы не упасть, старик одной рукой держался за складки его плаща. Ходили слухи, что Грегори почти совсем слепой, хотя он всегда держал свои подернутые пленкой глаза широко раскрытыми, будто видел все вокруг в первый раз после легкой дремоты. Даже если он был слепым, он еще мог прямо смотреть на человека, с которым разговаривал. Рейнальд де Шатильон ожидал у возвышения, низко склонившись перед сувереном, вытянув одну руку вперед, другой придерживая складки плаща. Тамплиеры последовав его примеру, также склонились. Долгое томительное мгновение все головы, за исключением Ги и Грегори, были опущены долу. Амнет был вынужден отвернуть нос в сторону, чтобы посмотреть по ряду в надежде на какой-либо сигнал, позволяющий снова поднять голову. После трепетной паузы все вернулись в прежнее положение. Единственной персоной, уклонившейся от этой демонстрации силы, была Сибилла, старшая дочь короля Амальрика и нынешняя жена Ги. Фактически, она была королевой Иерусалима и держала власть в своих собственных руках. Совет баронов, в котором были обильно представлены ордена Тамплиеров и Госпитальеров, пришел к выводу, что военная обстановка в настоящий момент и в обозримом будущем слишком неустойчива, чтобы позволить женщине иметь реальную власть. Поэтому было решено, что тот, кого Сибилла выберет в мужья после смерти своего прежнего мужа, Вильяма де Монферрата, будет коронован вместо того, чтобы быть просто мужем королевы. Рейнальд де Шатильон добивался благосклонности Сибиллы. То, что она все-таки выбрала этого Ги де Лузиньяна, было результатом длительной борьбы. Только Бог да Томас Амнет знали, сколько стальных мечей и ларцов с золотом из сокровищниц тамплиеров повлияло на решение королевы - и на решение совета после нее. В бессвязной речи епископ Грегори представил короля Ги Богу, христианам Иерусалима, королям Англии и Франции, Святому императору Римскому и императору Византии. Когда речь окончилась, принц Рейнальд выступил вперед и сжал руки Ги, скрепляя согласие между ними. Один за другим тамплиеры выходили вперед и предлагали свою доблесть и свои мечи на службу Христу и королю Ги. Когда они вернулись на свои места, Жерар повернулся к Амнету и спросил тихо, одним уголком рта: - Что твой Камень предсказывает теперь? - Камень темен для меня в эти дни, мой господин. - Ты говоришь загадками! - Он не показывает мне ни одного лица, которое я когда-либо видел во плоти. Появляется лишь какое-то дьявольское лицо с темной кожей и пронзительными глазами, которые смотрят сквозь туман и бросают мне вызов. Больше нет никаких знаков. - Итак, ты теперь общаешься с Дьяволом? - Камень следует своим собственным целям. Я не всегда понимаю их. Жерар хмыкнул. - Лучше договорись с Камнем, прежде чем мы попытаемся советовать королю Ги. Томас собирался возразить Жерару, что тот ничего не понимает в этих вещах. Но вовремя вспомнил, что Жерар - Магистр, и Камень, как и Амнет в его подчинении. - Да, мой господин. Иерусалимский дворец имел выходы во внешний двор, прорытые под ограждающими его стенами. Они находились на территории дворца, но позволяли пройти в него, минуя главные ворота, хотя те были открыты всегда, кроме периодов осады. Рыгая и шатаясь после полудюжины кружек хмельного пива, сэр Биву нашел путь, ведущий из трапезной. Его вел зов природы, а его оруженосец - утонченный мальчик знатной французской крови - напомнил ему, что мочиться на камни в коридоре запрещено, особенно, не дай Бог, если за этим вас застанет этот проныра сенешаль, Эберт. Биву вышел из освещенного сальными свечами коридора в росистый двор. Как только его ноги коснулись неутрамбованной почвы, он поднял подол своей легкой кольчуги и начал возиться с тесемками штанов. Так велико было его нетерпение, что любой камень в лунном свете казался ему подходящим. И только он начал мочиться с длинным вздохом облегчения, от стены отделилась тень и двинулась к нему. Так как руки были заняты, Биву только повернул голову, чтобы посмотреть, кто там идет. - Могу ли я показать тебе реликвию, о христианский лорд? Голос был певуч, убаюкивал и насмехался. - Что это, приятель? - Кусочек от полы плаща Иосифа. Он был найден в Египте после многих сотен лет, а краски еще сохранились. Руки держали что-то неясное в лунном свете. - Подними это повыше, чтобы я мог рассмотреть. Руки поднялись вверх, вокруг и над головой Биву, прежде чем он смог что-либо сообразить. Камень, завязанный в узел, ударил его в горло и сломал гортань, прежде чем он смог позвать на помощь. Он взмахнул руками, но было поздно. Последнее, что он видел, прежде чем тени исчезли навсегда, были горящие глаза продавца редкостей. Вина из долин Иордана были смолистыми, отдавали пустыней и колючками. Томас Амнет подержал глоток на языке, пытаясь обнаружить сладость и терпкость, которую он помнил у вин Франции. Это вино имело вкус лекарства. Он быстро проглотил его. Остальные тамплиеры были не столь разборчивы. Праздник коронации достиг той стадии веселья, когда добрые христианские рыцари лежат и опорожняют кувшины с вином и пивом в свои глотки. В этом случае вкус вина вряд ли имеет значение. Амнет посмотрел через стол на сарацинских принцев, которые вынуждены были присоединиться к празднеству - только как гости в этом дворце. Они не пили ничего, кроме чистой воды, которую их слуга наливал им из седельной фляги. Томас, в отличие от многих тамплиеров, знал, что спиртное запрещено их религией. Сиригет из Небулы был одним из тех, кто никогда не отягощал себя знаниями об обычаях тех людей, которых собирался убивать. Сейчас, вынужденный сидеть за пиршественным столом рядом с ними, он воспринял воздержание принцев как вероломство. - Вы не пьете? - взревел Сиригет, приподнимая голову над столом. Ближайший Сарацин, не понимающий норманнского, нервно улыбнулся и прикрыл свой рот тонким платком, которым время от времени вытирал губы. - Не смей смеяться надо мной, собака! Два других тамплиера, глядя на объект его ярости, тоже подняли головы. - Они не пьют, потому что с вином что-то неладно. Посмотрите! Они даже воду принесли с собой! Амнет, видевший дворцовый водоем после того, как стража поила там лошадей, предпочитал вино. Но остальные за столом обратили внимание на сарацин. - Может быть, они отравили нас? - Яд! Именно так! - Сарацины отравили вино! - Собаки отравили наши колодцы! Наблюдая за принцами, Амнет видел, что эти крики проникают даже сквозь их вежливые улыбки. - Эй! Остановитесь! - воскликнул он, поднимаясь со своего места. - Их пророк строго-настрого запретил им прикасаться к вину, так же как наш Господь запретил прелюбодеяние. Они пьют воду, более привычную для их вкуса. Вот и все. Пьяные рыцари примолкли и посмотрели на него с недоверием. Некоторые из них, он знал, хотели бы иметь хоть какое-нибудь оправдание, чтобы прирезать сарацинских принцев прямо там, где они сидят. А некоторые охотно включили бы и Томаса Амнета в число зарезанных. - Ты знаешь их обычаи, Томас, - в конце концов сказал сэр Брор. - Тебе можно верить. Амнет поклонился ему с холодной улыбкой и опустился на свое место. Остальные тамплиеры потянулись за кубками и кружками. Один из сарацинских принцев поймал его взгляд. - Мерси, сеньор, - отчетливо сказал он. Амнет кивнул, в свою очередь глядя на него. - Я слышал об их пророке, - холодный чистый голос послышался с конца стола. Все вокруг Томаса замерло, как молодая мышь в тени сокола. - Из того, что я слышал, их Мухаммед был погонщиком верблюдов и бродягой, и никем более. Голос принадлежал Рейнальду де Шатильону. Рыцари за столом беспокойно задвигались. Сидящий рядом Жерар де Ридерфорд положил руку на плечо Рейнальда, но тот стряхнул ее. - Конечно, у него были видения. И он писал плохие стишки. А почему бы нет? Он пьянствовал почти все время. Сарацинские принцы прищурились, и Амнет был уверен, что они поняли это издевательство. Однако положение гостей обязывало их хранить молчание. - Он был никем, - конечно, до тех пор, пока не женился на богатой вдове и смог предаваться своим вольностям, и - как ты там сказал, Томас - прелюбодеянию? Сарацины впились глазами в Амнета, будто внезапно заподозрили его в том, что он расставил для них ловушку. - Мой господин, - продолжал Рейнальд, обращаясь теперь к королю Ги, - если бы ты захотел смыть позорное пятно присутствия трупа этого погонщика верблюдов в Святой стране, я мог бы возглавить поход в Аравию, вырыть его кости и разбросать их по песку, чтобы они проветрились. И отдать их, - он похлопал пальцами по подбородку, - для укрепления мощи сарацинской армии. Амнет не отрываясь смотрел на принцев. Их глаза сузились до щелочек, белые зубы поблескивали между усами и бородами. - Кто из рыцарей Ордена Тамплиеров присоединится ко мне? - воскликнул Рейнальд. В ответ на этот вызов раздались нестройные вопли норманнских и французских голосов. Сарацинские принцы готовы были взорваться, чего и добивался Рейнальд де Шатильон. - Тьфу на всех христиан! - вскричал один, и оба вскочили из-за стола, опрокинув кубки с красным вином и блюда с едой. Куски пищи полетели на одежду и головы рыцарей на другой стороне стола. - Так-то французские господа принимают своих гостей? - спросил второй, адресуя свой вопрос прямо Амнету. Томас мог только покачать головой и опустил глаза. Сарацины подобрали свои длинные плащи и шагнули из-за стола. Пока они шли к двери в дальнем углу зала, два тамплиера попытались остановить их. Быстрее, чем французы успели среагировать, два кинжала из дамасской стали очутились возле их глоток. Сарацины и тамплиеры повернулись вокруг лезвий, в результате чего принцы оказались ближе к двери. Больше никто не пытался их остановить. У самой двери один из них задержался. - Мы знаем этого Рейнальда! - воскликнул он. - Это самозваный принц Антиохии. Пророк отомстит ему. Выходя, он так хлопнул дверью, что треск прокатился по всему залу. После его ухода воцарилась абсолютная тишина. Внезапно Рейнальд де Шатильон начал смеяться - высоким, чистым, заливистым смехом. Ги, который наблюдал насмешки над сарацинскими принцами и их уход нахмурившись, расслабился и тоже начал смеяться. Его смех был более низкий и богатый оттенками, начали смеяться и тамплиеры. Только Амнет не участвовал в этом. Ему внезапно открылось видение: темное лицо, черные крылья усов, горящие глаза, отыскивающие Томаса Амнета среди прочих. - Я предоставил тебе, Томас, много поблажек из-за твоих особых способностей, - грохотал на следующее утро Жерар де Ридерфорд из глубины своего кресла. - Не заставляй меня применять власть. - Я не имел в виду неуважение, Магистр. Но вы не можете не учитывать тот вред, который Рейнальд нанес нашему положению в этой стране. - А как ты оцениваешь это? - Рейнальд намеренно грубо оскорбил гостей короля Ги. Правила гостеприимства свято чтутся этим народом. Пригласить сарацинских принцев во дворец и так глубоко оскорбить их религию, - это мог сделать только сумасшедший. - Томас, у меня раскалывается голова и неприятное ощущение в желудке. Ты побуждаешь меня - непонятно к чему. Я ничего не могу для тебя сделать, Ги даже слова не скажет Рейнальду. - Потому что он боится этого человека. - По многим причинам. Принц Антиохии грубый и необузданный человек. Ни ты, ни я не осмелимся оскорбить его. Король Ги не захочет... Ну, и что ты хочешь от меня? - Готовьтесь. Готовьте Орден. - Камень сказал тебе это? - Нет, не прямо. - Готовиться к чему? - К войне. ФАЙЛ 03. СТАДИЯ КУКОЛКИ Помни... Словно гаснущая звезда Она исчезла в ночи. Помни... Уходя в темноту навсегда, Я не помню ее почти. Помни... Дилан Томас Регистрационная система Холидей Халл рекламировала комнату в Атлантик Сити как "подходящую" и запросила огромную предоплату, чтобы они могли оценить услугу. Это означало, что санузел - вместо унитаза рядом с кроватью - размещался в отдельном помещении, совмещенном с ванной. В ванну можно было забраться вдвоем, хотя и согнувшись. В комнате не было окон, но голографическое устройство предлагало широкий выбор видов, включая Тадж Махал, Маттерхорн и Безымянные Атлантические Пляжи, числом около 1960. По крайней мере, они не пахли. Гарден осмотрел электронику: ограниченный доступ, черно-белое изображение, динамик звука, сломанный предыдущим постояльцем и висящий на одном единственном оптическом волокне. На постели была только одна простыня и половина одеяла. Сделанная по трафарету надпись в изголовье гласила, что посетители, предпочитающие пользоваться своими спальными принадлежностями, должны подвергать их химической чистке за дополнительную плату. Комната сдавалась на полдня, но они с Сэнди заплатили за сорок восемь часов. - Привет, милый. Гарден повернулся на звук. - Привет. Где ты была? - Нужно было сходить по делу, посмотреть, кое-что проверить. Ты знаешь... Он действительно знал. Он чувствовал запах этого: аромат любви, пот мужчины, запах только что выделившихся гормонов. Гарден не был уверен, что он всегда мог так свободно читать скрытые знаки в душе и теле. Наверное, эта способность была чем-то новым, обнаружившимся лишь после того, как таинственный мужчина пытался убить его. А может быть, состояние Сэнди было очевидным для любого: женщина, которая недавно получила удовлетворение. Он взял это на заметку над этим стоило подумать. - На что же похож этот город? - Светлый. Немного вычурный. Многое изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз. - Когда это было? Гарден вспомнил, что она однажды рассказывала ему, что приехала с севера, из французской Канады, а предки ее были из Дании или Нормандии. - Сто лет назад, - ответила Сэнди, - тогда это был сонный городок на побережье, заполненный детьми и песчаными замками, и азартные игры были запрещены здесь. - Ты смеешься. - Конечно же. Азартные игры всегда были главным, единственным поводом для того, чтобы приехать в Атлантик-Сити. - Так, - он остановился, подыскивая выражение. - Все было бы хорошо, но мои финансы сейчас не на уровне. Три сотни в день очень быстро сведут их на нет. - Что ты собираешься делать? - Разве я не видел бар с пианино по дороге сюда? - Я не думала, что ты сможешь плавать и играть. - Плевать на это. Бассейн не настолько глубок. Гарден раскрыл свою сумку и достал два ролика. Это было приспособление, которое, будучи заправлено в пианолу, расширяло возможности его игры. - Не подписывай длительный контракт, - напомнила ему Сэнди. - Мы должны двигаться, помнишь? Гарден остановился, держа руку на замке. - Почему? Я думал, мы уже достаточно далеко. - Мы ведь действительно хотим быть вне досягаемости этой банды убийц. Джексон Нейтс для Атлантик-Сити всего лишь пригород. - О! - Он ухитрился сделать растерянный вид. - И на Каролине свет клином сошелся? - Это место назначения. Вот и все. - Ну, так я полагаю, у нас есть достаточно времени, прежде чем мы туда отправимся, чтобы несколько порастратить содержимое кошелька. - Ну хорошо. Устраивайся на работу. Ты чувствуешь себя одиноко без публики, не так ли? - Разве мы не все такие? - Он улыбнулся и вышел. В коридоре - квадратной металлической трубе, разлинованной надоедливой штриховкой и скрытыми источниками света - Гарден перевел дух. Всегда ли Сэнди была столь понятной? Когда-то она казалась таинственной, насколько он помнил. Холодная и скрытная, она могла жить по своему и в своем собственном времени. Это означало, что она могла быть и непостоянной. Когда-то казалось, что она обожает внезапные походы по магазинам, пикники, прогулки на лошади. "Это мой день", - могла сказать она и исчезнуть на полдня в поисках приключений. Но до сих пор ее приключения не распространялись на других мужчин. Так же, как и на неуклюжую ложь, чтобы скрыть это. Том Гарден покачал головой и повернул налево по коридору, чтобы найти управляющего отелем. - Ты умеешь плавать? - спросил его Брайан Холдерн. - Конечно, я умею плавать. А что, разве кто-то не может? - Нет, с тех пор, как Акт об Охране Грунтовых Вод запретил использование хлора в искусственных бассейнах и они все заросли водорослями в течение трех недель. - Почему же ваш бассейн не зарос? - Это морской бассейн. Они упустили из виду и того, что можно сбрасывать воду в океан, если она химически чистая и не содержит чего-либо, что могло бы осаждаться или всплывать. Небольшая концентрация хлора за бортом позволяет держать бассейн чистым, - Холдерн перекатил окурок сигары на другую сторону рта. - Итак, сынок, ты умеешь плавать. - Запасись мазью - хорошей безвредной мазью, которая не теряет блеска - или иди ищи другую работу. Мне не нужны бледные немочи, выглядящие как провяленный виноград и отпугивающие моих посетителей, понял? - Да, сэр. Мазаться мазью. Каждую ночь. Ну, так я получу эту работу? - Конечно, иначе зачем же я теряю с тобой время, объясняя все это? - Спасибо, мистер Холдерн, - Гарден начал пятиться к двери. - Начало в семь-тридцать. Три полных часа. И если ты утонешь или сморщишься, ты уволен. - Да, сэр. - Получше смажь свои принадлежности. - Что? - Получше смажь свой член, сынок. В этом бассейне все в чем мать родила. Никаких одежек. Особенно для официанток и музыкантов. - Я понял. - Все еще хочешь эту работу? - Конечно. Семь-тридцать. - Выше нос, сынок. - Я постараюсь, мистер Холдерн. Мазь была плотной и тяжелой, как теплый парафин, но в отличие от него, холодила кожу. Он смог разогреть ее, сильно растирая ладонями мускулы бедер, голеней, лодыжек. Казалось, она не втирается в кожу, а лежится на нее, как слой растаявшего желатина. Гарден начал растирать плечи, стараясь достать и спину. Но ему никак не удавалось равномерно распределить мазь. Может быть, нужно попробовать полотенцем или чем-нибудь еще. Одним из полотенец заведения - в этом была бы справедливость. На короткое мгновение, пока он растирал тяжелую липкую мазь, он представил кольчугу и тяжесть, с которой она должна давить на плечи и грудь. Та же самая холодная тяжесть. Тяжесть и холод смерти. Он выбросил образ из головы. Практические вещи. Когда он начнет потеть - как он всегда потел, играя хороший джаз, - потечет ли мазь в воду? И, что более важно, позволит ли эта мазь дышать коже? Он читал о детях в Средние века, расписанных золотой и серебряной краской и изображавших ангелов, они умирали от отравления. Пока эта мазь... А куда делись те пианисты, которые были на этой работе до него? Вероятно, они не смогли держаться наравне с женщинами. Гарден продолжал наносить и растирать мазь до тех пор, пока не покрылся ею от кончиков пальцев ног до подбородка. Затем он нашел белый хлопчатобумажный халат и завернулся в него, положив ключ от комнаты в карман. Ролик он держал в руке. В семь-тридцать возле бассейна было пустынно и темно. Бассейн, подсвеченный снизу, отливал зеленью и серебром. Пианино плавало с мелкой стороны. Сбросив халат, Гарден вошел в воду. Она была чуть холоднее температуры тела. Он скоро узнает все насчет пота. Пианино закачалось при его приближении, гоня волны. Инструмент был прямой сзади и изогнутый в передней части. Крышка поднялась легко и он подпер ее держателем. На этом все сходство с пианино кончалось. Вместо железной рамы и стальных струн он обнаружил ряды бутылок, осколки стекла, ковш для льда, сосуды из-под напитков и маринованного чеснока. Два пивных бочонка - один из-под светлого, другой - из-под пльзеньского - угнездились у стойки пианино. Внутри пианино вместо молоточков он обнаружил большую двенадцативольтовую батарею. - Не могли бы вы убрать за собой? Голос раздался с бортика над ним. Гарден повернулся и увидел молодую женщину, совсем обнаженную и намазанную той же мазью, что и он. Она стояла, гордо выпрямившись, и протягивала ему его халат. - Посетители не должны спотыкаться о ваше тряпье. Его место в шкафу. - Я... - начал Гарден. - Не беспокойтесь. На этот вечер я его приберу. Гарден перевел дыхание и проскользнул к дальнему краю пианино. Лишь один взгляд на нее вызвал серию непроизвольных реакций, для контроля над которыми требовалось время. Она подошла к стене из зеркал и толкнула одно из них. За ним обнаружилось пустое пространство с крючками и вешалками. Ну а куда же она дела свой халат? Тома предупредили насчет пользования посетительскими раздевалками. Или она пришла сюда, лишь намазавшись мазью? Девушка вернулась, двигаясь плавно и не пытаясь что-либо скрыть. Гарден часто замечал, что женщины без высоких каблуков выглядят коренастыми и топают, как скво. Однако эта двигалась грациозно, как балерина. - Меня зовут Тиффани, я официантка. - Я догадался. Том Гарден, пианист. - Конечно! Это ваша музыка? - Она взяла сверток, развернула его и, казалась, начала читать его. Минуту, затем другую, она была захвачена этим. - Хорошая штучка, - сказала она. - Но вы не сможете играть ее здесь. - Почему? - Наши посетители не могут танцевать быстрые танцы - слишком велико сопротивление воды. Они предпочитают медленные. Старые романтические вещи. - Медленные танцы. Обнаженными. В воде. Я понимаю. - Думаю, что да. У нас среднее число оргазмов в час равно девяти с половиной, иначе посетители потребуют назад свои денежки. Вы приняли антибиотики, не так ли? - заботливо спросила она. Тиффани соскользнула в воду и пошла-поплыла к нему. Гарден только теперь заметил, что грим ее нарочит, как у актера: расширяющиеся брови нарисованы на лбу, голубые тени и черные линии глаз подведены до висков, щеки нарумянены, рот увеличен помадой и контурным карандашом. Это скрывало ее сущность надежнее, чем резиновая маска. Ее волосы были рыжими, прямыми и гладкими. В искусственном свете они блестели как парик из полиэстера - это и был парик. Том Гарден перевел взгляд на пианино. - Зачем эта батарея? - Какая батарея? Где? Он показал на батарею за осколками стекла. - О, это, должно быть, питание для пианино. - Это не пианино. - Ну для клавиатуры. Он рассмотрел действующую часть инструмента. Это была Yamaha Clavonica - шестидесятишестиклавишная модель, прикрепленная к плавучему ящику. Весь механизм был подвешен на петлях. Ограничительные перекладины с петлями на запястьях должны были удержать его на месте, если он переступит в воде. Клавиатура и переключатели были покрыты пластиком, чтобы не пропустить влагу к электрическим цепям. Микрофон крепился к нижней части крышки, а вторая группа гидродинамиков была расположена там, где обычно находятся педали. Когда Гарден возьмет басовый аккорд, присутствующие ощутят его животом, как землетрясение. - Хорошо. Питание для пианино. Что же произойдет, если этот ящик промокнет и коротнет, когда мы будем в воде? - Послушай, для парня, который собирается плавать в бассейне с обнаженными женщинами, ты пессимист. - Сюда что, не заходят мужчины? - Как же, "заходят" именно то слово. Но тебе не нужно о них беспокоиться. По крайней мере, о большинстве из них. Тиффани подтянула к себе поднос, который плавал поблизости и поставила на него блюдо с высокими краями, заполнив его орехами. Легким толчком она отправила его в центр бассейна. - А как насчет цен? - Две выпивки включаются в стодолларовую входную плату. Если больше, я записываю в своем блокноте. - Она показала ему, как привязывает блокнот к запястью. - Это приплюсовывается к счету в отеле. Но сюда никто не ходит за выпивкой. Выпивка только помогает расслабиться. Она повернулась и поплыла к другому краю бассейна. - Не мог бы ты помочь мне управиться со льдом? - Только льда здесь не хватало, - сказал Гарден и последовал за ней. Мороженица находилась за другой зеркальной панелью. Тиффани вытащила пару изогнутых щипцов, выбирая подходящие. Пока Том держал крышку ящика со льдом, она пристраивала щипцы, чтобы захватить двадцатикилограммовый блок. Все это время она вынуждена была выгибать спину, чтобы не коснуться животом или грудью замороженной металлической окантовки, иначе она могла приклеиться к металлу. Когда ей удалось захватить блок, Тиффани крепко сжала одну ручку и кивком указала ему на другую. Они вместе удерживали крышку свободными руками, пока вытаскивали блок. Затем оттащили его к бассейну. - Мы будем буксировать его? - Нет, если только ты не знаешь людей, которые любят хлор в своей выпивке. Подержи его, пока я подтащу пианино. Он вынужден был взять обе ручки и широко расставить ноги. В теплой влажной атмосфере холодные испарения ото льда поднимались прямо к промежности. Он почувствовал озноб. Тиффани подтащила пианино к бортику бассейна, наслаждаясь очевидным дискомфортом Тома. - Опускай его прямо в центр. Прямо в корзину, или его вес перевернет этот ящик и нам придется платить за всю выпивку. Гарден набрал воздуха, поднял блок, перенес его через бортик, обо что-то слегка стукнув и медленно опустил - не бросил - в приготовленную корзину. Пианино опустилось под его тяжестью на шесть сантиметров. - Очень хорошо для первого раза. Следующий раз держи его подальше от моих волос. - Да, мэм. - Хороший мальчик. Уже появляются наши первые посетители. Так что тебе лучше пойти на свое место и начать играть. Как было условлено, Сэнди вошла в казино на берегу ровно в восемь и подошла к третьему столу слева. Хасана там не было. Некоторое время она наблюдала, как американец в белой кожаной куртке шесть раз ставил по тридцать тысяч долларов, каждый раз удваивая выигрыш, а затем все потерял. С последним поворотом колеса остаток исчез остаток денег возле него. У Александры не было сомнения в том, что колесо было жульническим. Но чтобы жульничество было столь очевидным, такого она еще не видела. - Ваши деньги здесь в опасности! - промурлыкал знакомый голос ей в плечо, почти теряясь на фоне окружающего шума. - Конечно, нет, мой господин. Но меня удивляет, почему вы назначили это место. - Меня несет ветер Бога. - Вашей организации нужны деньги? - У нас нет в этом нужды, так как есть богатые американские арабы, которые думают, что их пожертвования помогут освободить Святую страну от неверных. Мне нужно оправдание для имеющихся денег. - Палестинский плейбой в Атлантик-Сити? Он улыбнулся краем рта. - Тебя могут спутать с иранцем в изгнании или с жирным египтянином, - продолжала она, поддразнивая. - Я человек со множеством лиц. - И со множеством целей. Зачем ты позвал меня? Вокруг них опять возник шум, поздравления случайному выигравшему. Она и Хасан присоединились к аплодисментам. - Вы с Гарденом болтаетесь здесь. В этом плавучем борделе. Почему? - Это его идея. - Ты не можешь занять его? Александра фыркнула: - Ему нужно заработать деньги. У него нет денег на поездку. - Ты могла бы предложить. - Я предлагала. Но он гордый, он хочет сам оплачивать свое существование. А я не могу торопить его, не вызывая подозрений. Если я начну делать это, он почувствует, что его подталкивают. Хасан прикрыл лицо рукой, когда за соседним столиком поднялся фотограф. Он ответил из-под руки: - Ты же знаешь, есть распорядок. - Твой распорядок - не его, сказала она ему в затылок. - Гарден должен думать, что путешествие - его идея. Или можешь надеть ему мешок на голову и похитить. - Похищение предусмотрено на соответствующей стадии. Его тело бесполезно без мозга. - Так что позволь мне делать все по-своему. - В борделе? - Удовольствие и боль имеют свою пользу. - Особенно боль. - Садист! Она показала ему язык, только кончик, так, чтобы никто другой не увидел. - Может быть. Готовь его. И доставь его в нужное место во-время. Хасан отошел в сторону. - Но куда?... - Ее вопрос повис в воздухе. Элиза: Доброе утро. Это Элиза 774, дежурная. Гарден: Я хочу поговорить с Элизой 212. Это Том Гарден. Элиза: Соединяю... Да, Том. Спасибо, что вызвал меня. Для тебя не слишком поздно? Гарден: Не особенно. Я снова работаю - если это можно назвать работой. Элиза: Я не понимаю. Гарден: Я работаю в Холидей Халл в Атлантик-Сити. Элиза: Прости, пожалуйста. Оцениваю... Я не знала, что в этом заведении есть пианино. Гарден: Там его и нет - только клавоника. Но они хотят, чтобы я играл на ней. Между дружескими ныряниями, ощупываниями и щипками. Я весь в синяках от пяток до плеч. Я думаю, они вывихнули мне один палец. Элиза: Ты больше не видел приземистых, темных мужчин? Гарден: Множество - и женщин тоже. Все толстые и уродливые. Но без плащей, револьверов, кольчуг. В этом преимущества работы в нудистском баре. Элиза: Тебя могут утопить. Гарден: Только в виде шутки. Кроме того, у меня есть ангел, который держит мою голову над водой. Элиза: Еще какие-нибудь сны? Гарден: М-м-м... Элиза: Что это значит? Гарден: Один... Плохой. Элиза: Расскажи мне о нем. Пожалуйста. Гарден: Это, должно быть, был какой-то вид возврата к прошлому. Я вспомнил работу, которая у меня однажды была в Филадельфии. Большой колониальный дом посредине двенадцати акров газонов и деревьев. Доски и камень, широкий балкон и четыре толстых колонны. Выглядело как Тара. Элиза: Тара? Это место? Гарден: Выдуманное. Дом в "Унесенных ветром" - в старом кино. Из прошлого столетия. Элиза: Замечено. Продолжай. Гарден: Я должен был играть на дне рождения в одной семье. Идея вечеринки была из этого фильма. Предполагалось, что все будут одеты в сюртуки и кринолины, хотя получилось некоторое смешение костюмов. У нас были костюмы на лет сто более ранние - мундиры французских гренадеров, оплетенные тесьмой, платья в стиле империи, брюки со штрипками, черные утренние пиджаки и платья с бахромой и длинными шлейфами. Они заказали старую музыку. Преимущественно Стефан Фостер, "Лебединая река", такого типа. Никакого джаза или страйда, ничего подобного. Так что я отошел от всех современных мелодий и погрузился в музыку прошлого. Тогда все и произошло. Элиза: Когда ты играл? Гарден: Да. И еще раз, более сильно, в моем сне в следующую ночь. Элиза: Что произошло? Гарден: Я покинул самого себя и превратился в другого. Не Тома Гардена. Ни в кого из тех, кого я знаю. Элиза: Расскажи мне об этом. Луи Бреве пришел в себя. Его подташнивало. Он лежал на спине и ощущал кислый вкус слюны в глотке. Чтобы загородиться от света и успокоить свой желудок, он прикрыл глаза ладонью и перевернулся, стараясь зарыться в подушки. Его щека наткнулась на грубую ткань матраса, вместо свежего белого белья, к которому он привык. Мерзкий запах проник глубоко в ноздри и Бреве приподнялся на руках, широко открыв глаза. Голый матрас под ним был грязен от сальных волос, пятен старой крови, остатков рвоты, засохшей в корку. Койка под матрасом была сделана из железных трубок, когда-то белых, на которых была натянута сетка из крученых конопляных веревок. Пол под койкой был из голых сосновых досок, в щелях между которыми набилась грязь. Грязь медленно колыхалась... это ползали тараканы освещенные косым светом. Бреве рассудил: Нет дубового пола, нет узорчатого ковра, нет кровати из грецкого ореха, ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Это не спальня Луи Бреве. Quod erat demonstrandum. Итак, где же он находится? Стараясь не шевельнуть головой, которая раскалывалась от боли, Бреве медленно сел. Он посмотрел налево и направо, избегая солнечных лучей, которые лились в дверь в дальнем углу комнаты. Стены были обшиты сосновыми планками. Квадратные прорези в них напоминали окна, незастекленные и незавешенные, с решетками из черного железа. Койки образовывали длинный ряд. На матрасах лежали бесформенные тела, облаченные в грубую голубую ткань. "Луи опять напился и вступил в армию, - была его первая мысль. - Как я это объясню Анжелике?" - тут же пришла вторая. - Эй вы, лежебоки! Подъем! Разве в армии не трубят горнисты или нет какой-либо другой стандартной процедуры? Значит, Луи не в армии. Q.E.D. Люди вокруг него поворачивались и стонали, урчали и испускали ветры, сморкались и приподнимались. Их головы поворачивались назад и вперед как у бешеных боровов, ищущих, что бы разнести. Один за другим недобрые взгляды останавливались на Луи Бреве. Голоса зазвучали громче, пока совершался утренний ритуал надевания ботинок, почесываний, приборки постелей. - Кто этот новенький?.. - Не знаю. Надзиратели привели. Ночью. - Они его использовали? - Нет. На нем нет отметин. - Может быть, они слишком устали. - Ну да! - Может быть, они не захотели огорчать леди. - Или поделили его, ты понимаешь? - Я же тебе сказал, на нем нет метки. - Кончайте вы там! - в голосе, прозвучавшем из-за двери, было многое: животный страх, ущемленная властность, плохой характер из-за постоянно подавляемых чувств. Нет, решил Луи, он определенно не в армии. Все еще держа голову неестественно прямо, он встал и начал двигаться по центральному проходу между койками. - Эй, погоди! - закричал кто-то. - Послушай! Перрик должен идти первым! - раздалось с другой стороны. - Он может идти! В комнате внезапно все стихло. - Должно быть, он из господ! - последнее прозвучало в тишине, и сказано было скорее себе под нос, чем для кого-либо. - Извините! - Луи Бреве позвал по направлению к двери. Надзиратель, или кто еще, не могли бы вы подойти? Произошла ужасная ошибка. - Извините! - кто-то пропел в комнате вполголоса. - Назад! - откуда-то за ним. - Не злите Вингерта! - Он всех нас пошлет сегодня на дамбу! Люди возле кроватей медленно двигались вперед по направлению к тому месту, где стоял Луи. Теперь он расслышал тот звук, которому вначале не придал значения и посчитал за галлюцинацию - позвякивание цепей. Стальная цепь от якоря средней величины тянулась от кровати к кровати и между ногами людей. Ноги людей соединялись отдельными цепями, пристегнутыми к общей. Оба конца длинной цепи, видимо, были присоединены к первому и последнему человеку. Когда люди двигались вперед, чтобы загородить путь Луи, их цепи протягивались вдоль кроватей и падали на пол, издавая характерное звяканье. - Что вы там делаете? - раздался тот же самый голос, вероятно, принадлежащий мистеру Вингерту. В голосе слышались угрожающие нотки. В тишине, внезапно установившейся в комнате, шаги звучали очень громко. В дверном проеме возник силуэт мужчины и загородил свет. Вингерт был огромен: мощный в плечах, толстый в талии, с широкими, как у женщины, бедрами и ляжками. Даже голова у него была огромная. Нечесаные волосы свисали на глаза и воротник. Его тень была большой и темной - за исключением белеющих глаз, когда он вглядывался в комнату, да блеска золота на среднем пальце правой руки. Золота и чего-то еще, коричневого овала, который мог быть вырезанной печаткой. "Странное украшение для охранника спального барака разбойников", - подумал Луи. Вероятно, он отнял его у какого-нибудь заключенного, решил Луи. Разрешив эту загадку, он тут же столкнулся со следующей: что он, Луи, здесь делает? Как могло случиться, что он очутился среди бандитов, не имея ни малейшего представления о том, как это произошло? Бреве вынужден был отложить свои размышления на эту тему, потому как тучный человек вошел в дверь, двигаясь как тигр, пробирающийся сквозь высокую траву. Вингерт мог запугать обычных преступников, но не Бреве. Луи начал заниматься боксом с тех пор, как ему исполнилось девять лет. Он тренировался, будучи на военной службе и в колледже, и победил в гребле на местных соревнованиях три года назад. Мужчина выглядел большим, но слабым. Его руки, каждая величиной со смитфилдовский окорок, казалась такой же дряблой, как жир окорока. Видя, что Луи свободно стоит в середине комнаты, мужчина медленно, с презрительным видом начал подходить к нему. Большие руки скрещены. Колени развернуты, чтобы придать большую устойчивость длинному телу. Бреве приготовился: принял стойку, расслабил плечи, сжал кулаки, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы создать запас кислорода. - Послушай, Вин, все в порядке. Маленький человечек, такой же широкий, как надсмотрщик, но на две головы ниже, выступил вперед справа от Луи. Его шаг сопровождался более громким лязгом, чем раньше у других людей. - Он ничего не знает. Просто новый парень, и все. Массивная голова повернулась в сторону маленького человечка. Прежде чем цепь опустилась, ближайший Смитфилдовский окорок внезапно двинулся в нужном направлении и вошел в соприкосновение с протестующим. Человек согнулся вокруг руки, как тряпичная кукла, брошенная на спинку стула. Затем распрямился, словно кукла с резиновой спиной, пролетел над кроватями и стукнулся о стену на высоте шести футов, рядом с потолочной балкой. Это движение сильно натянуло цепь с правой стороны комнаты, так что половина присутствующих попадала. Луи принял более низкую стойку. Подбородок Вингерта повернулся в прежнем направлении и тумбообразные ноги понесли его по проходу. Все было кончено в три удара: Луи нанес прямой левой и правый апперкот, оба попали в точку; Вингерт, не шелохнувшись, вытянул свою руку и ударил Луи тыльной стороной, как человек, сметающий со стола капусту. Камень, или что-то другое, что было в руке надсмотрщика, попал в щеку под глазом. Из рассеченной щеки брызнула кровь. От удара его шея свернулась на сторону так, что он мог видеть свое плечо. Сила удара была такова, что Луи полетел назад, через кровать, на колени одного из прикованных людей. Это движение так натянуло цепь, что вся левая сторона попадала как домино. Успокоив целый барак двумя ударами, Вингерт пошел к выходу. Он двигался по центральному проходу вперевалку, что было заметно со спины. Луи попытался подняться. Но когда он встал на колени, один из заключенных позади него, ударил его по затылку чубуком трубки, которая до того была тщательно спрятана между матрасом и сеткой кровати. Луи Бреве упал вперед и потерял сознание. - О мой бедный, мой милый! Прохладные сухие пальцы прикасались к его лбу - единственному месту на лице, которое не опухло, не болело или не было забинтовано. Луи лежал на нормальной постели, в нормальной комнате с оштукатуренными стенами, расписанным потолком и толстым ковром, который поглощал звуки приходивших и уходивших докторов, медсестер и сиделок. Его Клара с прохладными руками и массой золотых волос ухаживает за ним и притворяется, как сильно ее огорчает его теперешнее состояние. Однако скоро Луи почувствовал себя после сна почти хорошо. Конечно, у него болело все - самая сильная боль была глубоко в гортани - но голова была ясной. В членах не было той свинцовой тяжести, которой всегда сопровождалось похмелье. Может быть, это из-за того, что ему давали лекарства. - Где я был? - Собственный голос дошел до его ушей приглушенный бинтами вокруг рта. Ему показалось, что нескольких зубов не хватает. - Ты дома, дорогой. - Это не Виндемер. - Конечно нет. Это моя комната в отеле. Я и не подумаю вернуть тебя назад на плантацию и к этой женщине. - Но где я был? - Несчастный случай. Прошлой ночью. Лошади понесли, как говорит твой возчик, такой трус - и перевернули коляску. Трое из них сильно пострадали и их пришлось прирезать. - Это не было дорожное происшествие, Клара. - Но... так все говорят. - Они ошибаются. Который час? - Начало десятого. Он изогнул шею, чтобы посмотреть в окно, но оно было завешено тяжелым зеленым бархатом. - Утра или вечера? - Вечера. Ты проспал весь день, мой бедный. - Утром я проснулся в странном месте в комнате, обитой сосновыми досками где-то в районе стариц. Я находился среди бандитов в цепях, хотя и был свободен. Когда я позвал, чтобы кто-нибудь помог мне, вошел громадный мужчина и ударил меня. Я дважды попал по нему, но он уложил меня с одного удара. И вот я здесь. - Какой ужасный сон тебе приснился! - Это был не сон, Клара. - Что за бред ты несешь, - холодно сказала она. - Люди могут сказать, что твой рассудок поврежден - в результате несчастного случая - и пьянства. - А не ты ли это сделала? Поместила меня среди бандюг, показала мне, насколько я пал - или могу упасть? Она посмотрела на него сузившимися глазами. Когда она так смотрела, ее лицо замыкалось и Луи знал, что она удалялась от него на миллион миль ожидая, что он скажет что-нибудь непростительное. Луи задержал дыхание и осознал, насколько хорошо он себя чувствует. Это случилось в следующее воскресенье, когда он со своей женой Анжеликой сидел на мессе. Пока священник монотонно пел свои молитвы на латыни и курил ладан, Дух Святой снизошел на Луи Бреве и уже никогда в этой земной жизни не покидал его. - Господь мой пастырь - прошептал Луи, челюсть его еще болела. - Он заботится обо мне, как заботится о пасхальном агнце иудеев... Анжелика повернулась к нему с шиканьем, готовым сорваться с ее губ. Она остановилась, увидев блеск в его глазах. - Как Он сохраняет живую кровь Сына Своего, - голос Луи стал громче, - так Он направляет меня и распространяет как свет. Он возвышает мою душу, растворяет ее в воздухе. К нему начали поворачиваться головы соседей с гневом или смущением на лицах. - Он поднимает меня с величественностью Пророка и низвергает меня вниз в пламя, как он сделал с Принцем Воздуха. Маленькая ручка Анжелики сжала его локоть. Ее пальцы впились в его мускулы, пытаясь причинить ему боль, но не сумели. Двигаясь по нерву, она пыталась поднять его. Луи встал, ведомый только Духом, и его голос усилился. - Но Он снова возвысит меня, Меч Господен поднят высоко... - О, замолчи же! - взвыла Анжелика и толкнула его в боковой неф, где он остановился. Затем будто проснувшись, неуклюже преклонил колени, повернулся и медленно пошел к выходу. Среди шума голосов вокруг него он явственно расслышал два слова: "Опять пьян". Но он не был пьян. Жара и духота под тентом давили словно атмосфера перед грозой. Напряжение в воздухе приводило к нетерпеливому желанию чего-то, пусть даже пророчеств о близком конце и проклятии, лишь бы избавиться от чувства неопределенности. Частично напряжение исходило от укротителей змей. Текучее движение их раскачивающихся тел, головы с изогнутыми зубами, все убыстряющийся танец блестящих от масла рук и тел наэлектризовали толпу до предела. Напряжение должно было прорваться. И оно прорвалось. - Я была неверна мужу... - Я хотел украсть лошадь соседа... - Я избивал свою жену... - Я был пьяницей, - слова вырвались из горла Луи Бреве. - Вино для меня было другом, сначала добрым и ласковым. Затем оно стало господином, командующим и приказывающим. В конце-концов оно превратилось в дьявола, издевающегося надо мной и толкающего к дальнейшим безрассудствам. - Аминь. - Я был богатым человеком, известным в округе. Моим лекарством было хорошее вино и бренди, привозимые из Франции. Я растратил золото и любовь порядочной женщины на эти вина. И после этого любое вино стало хорошо для меня. - Аминь! - Искушаемый дьяволом, живущим в бутылке, я промотал свое состояние и начал тратить деньги моей доброй жены. У грязи в канаве было больше твердости, чем у меня. Я был приятелем головорезов и проституток, и в конце-концов преступников, прикованных к своим киркам и лопатам, мостящим дороги. - Аминь! - Любой из моих прежних друзей отворачивался, завидев меня. Наш Господь тоже видел все это - но отвернул ли Он свое лицо от меня? - Нет! - Нет, Он не сделал этого. Он протянул свою руку и положил ее на мое сердце. Маленьким и твердым как камень было это сердце. И теперь, от прикосновения Господа, оно расширилось и наполнилось золотым светом, и темная кровь вытекла из него. Господь принял меня в свое лоно. И я больше не пьяница. - АМИНЬ! Волна чувств, сфокусированная радость трех сотен изголодавшихся человеческих существ, влились в уши Луи Бреве. Эйфория от этого была посильнее, чем от любого вина или виски, которые ему довелось пробовать. - Сын мой, ты нарисовал замечательную картину с этой историей о пьянице. Пусть они идут, ненавидя и любя тебя. "Известное в этих местах семейство" и "расточал золотые монеты" - они проглотили все это за милую душу. - Это правда, мистер Лимерик, - Луи после службы все еще держал шляпу в руках. Осознав это, он поискал глазами, куда можно было бы положить ее, и, не найдя ничего подходящего, водрузил на голову. Это вряд ли было вежливо, - внутри тента он был как бы в помещении и все такое - но Луи не хотел держать шляпу как проситель. - Конечно, это правда, и вы рассказали так хорошо. - Спасибо, сэр. - Слишком хорошо, чтобы такой хозяин, как я, позволил тебе уйти. Как насчет пяти долларов в неделю и фонда? Конечно, в пути вы будете питаться с моей семьей. - Лимерик кивнул назад, туда, где его дочь Оливия, спокойно выбирала случайные банкноты, попавшие в корзину для пожертвований и сортировала серебро. Ни на минуту не прерывая своего занятия, она подняла голову и улыбнулась Луи, прохладно, как деревенская дыня. - Фонда? - озадаченно спросил Луи. - Я не понимаю. - Если кто-то опустит что-нибудь в ваш карман или шляпу, это ваше. Остальное идет с подаяния. Ясно? - Это очень щедро, сэр. А что я должен делать, чтобы нести слово Божие? - Помогать моему мальчику, Гомеру, ставить тент. Приходить на собрания, оба раза. И рассказывать вашу историю, как вы это сделали сегодня вечером. - Пока вы будете здесь, я обязательно буду приходить. - А когда мы двинемся в путь? Вы же хотите нести слово Божие повсюду? - Конечно, мне хотелось бы этого. - Считайте, что это сделано. В Оклахоме Просвещение в лице его прежней любовницы, Клары, пришло к нему и имело разговор с Духом и Луи. - Этот Лимерик использует тебя для того, чтобы наживаться, - сказала Клара. Со всей его напыщенностью и черным одеянием ему нет дела до Христа и Евангелия. Он даже втихаря пьет вино. Он делает из тебя дурака - даже большего, чем ты сам из себя делал. - Какими бы ни были его цели, - ответил Луи, - он приводит людей к Откровению и к Господу. Может быть, он не самый воздержанный, но он много работает. - А деньги? - Это все для миссии в Африке, как он объяснил. - Ты когда-нибудь видел хоть клочок письма из этой миссии или кого-нибудь, кто ее представляет? Видел ли ты когда-нибудь хоть один чек о переводе денег туда? - Нет - я не посвящен в его финансы. Он дает деньги там, где нужно. - И похоже, получает больше, чем дает. - Поскольку он вершит дело Господа среди людей - и я могу помогать ему в этом - какое это имеет значение? - Это означает, что он ловкий пройдоха. Может ли хороший человек так легко попасть под влияние плохого? - Ливи не считает его плохим. Она его любит. А я люблю ее и доверяю ее простоте и чистоте в таких вещах. Ливи мудра. - Сначала ты сказал правду: Ливи простодушна. Она ничего не знает, кроме игры на органе, на котором, кстати, играет плохо, и пересчитывания монет, что она делает медленно. Вся ее жизнь в ее пальцах. - Она делает работу для Господа по-своему, как и все мы. - Твоя вера непрошибаема. Назовем это слепотой и покончим с этим. - Вере может быть нужна слепота. - Тогда я кончаю с этим. Сказав это, Клара поднялась и вышла. Луи никогда больше не видел ее. Это случилось в Арканзасе в жаркий вечер, когда мотыльки и мошки вились вокруг ламп. Смуглый незнакомец вошел под тент. Он пришел не для молитвы и службы, не из праздного любопытства, как приходили некоторые. Он раздвинул полотняные занавески и прошел точно в проход, как человек, идущий к виселице. Его глубоко сидящие глаза не смотрели ни вправо, ни влево, пока он шел к скамьям. Откинув фалды фрака, незнакомец сел на последнюю скамью. Луи, оказавшийся рядом с ним, почувствовал озноб, даже несмотря на то, что струйки пота текли из-под его шляпы за воротник, который был когда-то был снежно-белым и накрахмаленным, а теперь, спустя месяцы пути - стал мягкими серым. Холодная угроза исходила от смуглого незнакомца словно испарения от куска сухого льда. Глаза мужчины смотрели прямо вперед, и похоже, видели не больше, чем два осколка стекла. Сначала Луи подумал, что человек спит под действием морфия или какого-то другого наркотика, хотя тот и не клевал носом и не качался на своем месте. Заинтересовавшись, Луи уставился на незнакомца, но он даже не заметил этого. "Интересно, куда он смотрит?" - подумал Луи. Он проследил направление взгляда; поверх пестрой смеси голов, мужских шляп и женских шляпок; поверх широкого пространства перед скамьями; поверх переносного алтаря с открытой Библией и серебряными канделябрами; на Оливию, сидящую за своим походным педальным органом и корзиной для пожертвований на нем. Все время службы Луи наблюдал за мужчиной, следящим за Оливией и корзиной для пожертвований. Глаза его были неподвижны, за исключением медленного мигания, похожего на мигание ящерицы, каждые пять минут или около того. Когда пришло время сбора пожертвований, глаза начали двигаться: вверх, когда Оливия взяла корзину с органа, вниз, когда она переместила ее на уровень талии, слева направо и справа налево, когда она проносила ее по рядам. Когда она подошла к их скамье, корзина была тяжелой от монет и банкнот. Ливи пришлось вытянуть руки, чтобы держать ее и ситцевое платье натянулось у нее на груди. Мужчина не заметил этого. Он смотрел только на корзину. Когда она проносила ее мимо, он не двинулся, чтобы открыть кошелек. Вместо этого незнакомец поднял глаза вверх, к потолку и качнул головой, из стороны в сторону. Ливи пошла дальше. Луи опустил свое подаяние, улыбнувшись ей. Корзина, рука Ливи, чистый, свежий запах ее тела проплыли мимо него. И тогда незнакомец двинулся. Когда она была уже достаточно далеко, его рука, независимо от его глаз и тела, скользнула за отворот сюртука и вынула пистолет, дуло которого было длиной, по крайней мере, дюймов восемь. Одним движением, словно танцор, мужчина проскользнул под ее рукой и повернулся в проход, прижав девушку к своей груди. Дуло пистолета упиралось в кружева между ее грудей. Во время этого танца корзина не перевернулась и ее содержимое не высыпалось в толпу - Ливи крепко держала ее, как хороший официант поднос с полными до краев стаканами. Луи, который вскочил на ноги, заглянул в глаза мужчине. И ничего не увидел. Мертвые, как камень. Луи посмотрел на Оливию, пытаясь понять, чего она ожидает от него в этой ситуации. Ее глаза тоже были пустыми: ни страха, ни гнева. Она не сопротивлялась. Она не смотрела на пистолет. - Ливи? - спросил Луи. - Отойди, Луи, - ответила она. - Этот человек хочет лишь денег. Если бы Луи потрудился услышать ее, он бы заметил, что она говорила слишком спокойно, будто со скуки. Но Луи видел только пистолет и смерть в глазах мужчины. Он смог прочесть в этих глазах желание нажать курок и разворотить ей грудь. Луи боялся за девушку и будучи джентльменом, не мог стоять и смотреть, как дурак, когда незнакомец угрожал ей. В данной ситуации Луи вряд ли смог бы применить свои навыки бокса. Подняв руки как мелодраматический актер, играющий Привидение в "Гамлете", он попытался дотянуться до Ливи и освободить ее. Мужчине понадобилось лишь на несколько дюймов передвинуть дуло и дважды выстрелить в грудь Луи. Ливи вскрикнула. Ее возглас был исполнен не ужасом или негодованием, а презрением: "Луи, вы дурак!" Он унес с собой в могилу запах свежего пороха и старого пота, зрелище мотыльков, порхающих вокруг меркнущей лампы под полотняным потолком и последнюю свою характеристику - "Дурак!" Сломанный фургон стоял на правой стороне рядом с указателем, - десять километров в одну сторону, двадцать в другую. Грязный красный вымпел был привязан к его антенне. В этом была единственная опасность: антенна была от передатчика и те, кто сидел в фургоне, могли позвать на помощь в любой момент. Хасан пожал плечами, когда съезжал на боковую дорожку. Американцы не столь наблюдательны, как востроглазые израильтяне, отвоевавшие свою родину. Такое место встречи было бы невозможно в пустыне Негев. Он проехал указатель и медленно покатился по гравийной дорожке перед сломанным фургоном. Проезжая мимо окна, он увидел, в нем темную фигуру. По ее очертаниям он угадал, что под одеждой скрывается оружие. - У вас затруднения? - приветливо спросил Хасан. - Ничего такого, что нельзя исправить кусочком изогнутой проволоки, - ответ был правильным. Хасан сунул револьвер в карман, толкнул дверь и вышел наружу под блики фар проезжавшего прицепа. Он еще отряхивал пыль с пиджака и волос, когда его пригласили в фургон. - Извините, господин Хасан. Это наиболее неудобное место для военного совета. - Да нет же, Махмед. Обочина дороги столь обычна, что остается почти невидимой. - До тех пор, пока не появилась полиция. - На этот случай есть правдоподобное объяснение. "Поломка оборудования в руках бестолковых Арабов". И один из их богатых соотечественников - который хотел бы помочь, но не знает как. - К тому же мы заминировали дорожку в пятидесяти метрах от сюда. - Тогда я покину вас при приближении полиции, - холодно ответил Хасан. - Как всегда, мой Господин. Чем может помочь вам Братство Ветра? - Мне нужно пристанище. - На какое время? - На неделю, может быть на две. - Только для вас? - Для меня, леди Александры, команды избранных хашишиинов, и одного узника. Это должно быть одно - двухдневное путешествие. - У нас ничего нет. - Ничего? - В этом конце штата Нью-Джерси мало наших соотечественников, мой Господин. Кубинцы, вьетнамцы и местные черные истощили гостеприимство этих мест. Потерявшие родину вынуждены искать более дружелюбные места. И к тому же влажный климат не для нас. - И у вас ничего нет? - Я думал, вам нужно пристанище. - Но так как у вас ничего нет, я выберу другую цель. Вожак сломанного фургона вытащил записную книжку из внутреннего кармана пиджака. Он хлопнул ей о складной стол и раскрыл ее. - Мы оценили атомную электростанцию, Мэйс Лэндинг Комплекс, стоящую на реке в пятидесяти километрах вглубь страны. Она снабжает энергией Межприливный сектор Босвашского Коридора. Стоимость сооружения составляет девять миллиардов долларов. С учетом стоимости возмещения энергии, в два раза больше. Хасан подергал губу - дурная привычка, но помогает думать. - А какова тактическая обстановка? - Станция легко доступна. Она полуавтоматическая, так что операторы не остаются там круглосуточно. Как в американских конторах - днем толчея, вечером все расходятся по домам. - Ближайшие военные соединения? - Ничего серьезного в пределах шестидесяти километров - и все дороги грунтовые. Есть пост в Форт Диксе, на север отсюда. Прежде там был большой тренировочный лагерь, но теперь в основном это компьютерный и координационный центр. К нему также относится заброшенная база военно-воздушных сил. В двадцати километрах на восток отсюда находится военно-морская база Лейкхарст. Реально в этом районе действует лишь гражданская оборона Нью-Джерси. - Люблю гражданских солдат, - улыбнулся Хасан. - Более того, поскольку атомная станция находится в изоляции среди кустарниковых зарослей, ее легко удерживать после захвата. Мы можем обеспечить прикрытие - на суше, по реке и ее притокам, и с воздуха - двумя группами людей с ракетами и бригадой саперов. - Хорошо. Вы не разочаровали меня, Махмед. - Благодарю, господин Хасан. - Готовьте своих людей к осаде. - И как скоро мы... - Я сообщу вам день и час. До тех пор ничего не предпринимайте. - Конечно нет, мой Господин. СУРА 4. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА Лев и ящер однажды устроили пьянку Там напился Джамшид, и уснул спозаранку. Хоть Бахрам и прошел по его голове, Не проснется Джамшид, чтоб продолжить гулянку. Омар Хайям Саладин слегка подвигал коленями, незаметно для людей, стоящих перед ним - замаскировав это движение тем, что вроде бы потянулся за чашей с шербетом - и почувствовал, что его ягодицы разместились глубже в подушках. Военный лагерь в пустыне был максимально благоустроен при помощи тентов, опахал, и подушек, набитых конским волосом. Но местный грунт оставался твердым и холодным, и никак не напоминал гладкие полы в Каире, выложенные белым камнем с берегов вечной реки. И теперь эти шейхи Сабастии и Рас-эль Айна, с их женской болтовней... Саладин пришел в эту страну со своими египетскими войсками, чтобы изгнать франкских захватчиков во имя Мухаммеда - и чтобы добыть себе славу. Он пришел не для того, чтобы принимать близко к сердцу глупое тщеславие богатых купцов и старейшин племен, которые хотели преломить хлеб с неверными, а потом нанести им оскорбление в их манере. - А что этот норманн сказал потом? - со вздохом спросил Саладин. - Он сравнил Пророка с распутником! - Он запятнал святое имя Хадиджи! - И это нечестивое оскорбление не могло быть придумано вами из-за вашего незнания франкского языка? - Оскорбление было сделано умышленно, Господин. - И что же он сказал? - Он предложил возглавить поход в Медину и разорить могилу Пророка. - Он выпил слишком много вина, - предположил Саладин. - Он был трезв, Господин. - Он смеялся над нами, Господин. - Другие тоже смеялись вместе с ним, Господин Саладин. Саладин схватил свою бороду двумя пальцами и сделал им знак помолчать. Действительно ли франки имеют достаточно сил, чтобы выполнить эту нелепую затею? Ограбить караван осадить город, да для этого у них достаточно людей - если считать и их полукровок. С другой стороны, Франки сидят в своих окруженных стенами городах и каменных замках. Они передвигаются между ними в полном вооружении, с авангардом, флангами и арьергардом, - и все еще принимают причастие и вручают душу Богу, предпринимая эти путешествия. Но и армии Саладина многого достигла в этой стране. Рейнальд де Шатильон расхвастался, разогретый вином. Такой поход невозможен. Эти шейхи по своей глупости всерьез восприняли слова Рейнальда. Мудрый человек пропустит это мимо ушей. С другой стороны, оскорбление было нанесено на публичной церемонии, на коронации их короля в этой стране. Это обстоятельство придает всему дипломатическую основу. Он может даже потребовать, чтобы весь Ислам принял в этом участие. Ни какой другой защитник веры в этой заброшенной стране - поделенной между аббасидами из Багдада, сельджуками в Турции и недавними айюбидами в Египте - не имел такого положения, как он. Если Саладин примет оскорбление всерьез, весь Ислам должен будет ответить. Со всем Исламом за спиной, объединенным в священной войне против христиан, он может достичь той победы, о которой так долго мечтал. И христиане, в лице Рейнальда де Шатильона, дали ему повод. То, что не могли сделать девяносто лет вооруженного конфликта и случайная резня, сделали необдуманные слова пьяного человека. - Ваша честность убеждает меня, - наконец сказал Саладин. - Это оскорбление Пророка, и его благоверной жены, зашло слишком далеко. Оно должно быть наказано огнем и мечом. - Да, мой Господин, - хором ответили они. - Весной, во время их праздника смерти и воскресения Пророка Иисуса ибн Иосифа, весь Ислам поднимется на священную войну против Рейнальда де Шатильона, а значит и против всех Христиан. Мы должны изгнать их из этой страны за то, что они участвовали в этом оскорблении. - Благодарим тебя, господин. Он повернулся к визирю, который ожидал у входа. - Мустафа. Поищи законников. Пусть выслушают объяснения от этих двоих и напишут декрет о Джихаде против Рейнальда да Шатильона, который сам провозгласил себя принцем Антиохии. Это должен быть приказ всем правоверным об изгнании его из этой страны. Те Христиане, которые замешаны в этом, также преследуются, несмотря на прежние обещания и права гостей. - Да, Господин. - Весь базар гудит новостями, сэр. Томас Амнет удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Его руки были заняты приготовлением смеси. Одной рукой он растирал пестиком содержимое чаши, другой поворачивал ступку на четверть оборота с каждым оборотом пестика. И при каждом сороковом обороте добавлял по порядку: щепотку селитры, на ноготь большого пальца толченой коры хинного дерева и простой перец. - Говорят, это будет война до смерти. Саладин созывает силы всех правоверных. Не только своих собственных египетских мамелюков, но и королевскую кавалерию Аравии, которая сражается с вами - франками... - Ты наполовину франк, Лео. - С нами, франками. И он призывает турков-сельджуков и аббасидов прислать свои войска. - Слишком много для него. - Он собирается изгнать всех Франков - всех нас - из Святой Страны из-за оскорбления, которое нанес Рейнальд де Шатильон костям Пророка. - А как насчет ассасинов? Они тоже в этом участвуют? Лео скорчил презрительную рожу. - Ну что вы, мастер Томас! Они же не воины. Нет. Они просто секта. - И поэтому не столь благородны, чтобы участвовать в сражениях? - Вы не сможете с ними сражаться, сэр. Вот и все. Они дерутся не по правилам, ножами и удавками. - Как трусы в темноте, так? - Да, сэр. - Они не подходят для прямой кавалерийской атаки, - Амнет снова принялся за свое дело. Мальчик посмотрел на него с подозрением: - Вы надо мной смеетесь? - Даже и не думал об этом, Лео. Что еще говорят на базаре? - Что всех франков выгонят с этой стороны моря к середине лета. - Я думаю, чтобы выгнать нас, понадобится всадников больше, чем есть у Саладина. Неважно, кто будет помогать ему. - Говорят, у него сто тысяч человек. И по крайней мере двенадцать тысяч вооруженных рыцарей, - широкий конец пестика чиркнул по верхнему краю чаши, и ритм сбился. Амнету понадобилось два раза стукнуть им, чтобы войти в ритм снова. Он знал, каковы силы ордена Тамплиеров и он мог предполагать, чем располагает орден Госпитальеров. Христианские бароны по всей стране тоже могут кое-что выставить. Но в общей массе это не составит и одной пятой сил Саладина. - Ты наслушался страшных сказок на базаре, Лео. - Я знаю, Мастер Томас. А что вы смешиваете? - Зелье для тебя, чтобы излечить твое любопытство. Юноша понюхал смесь. - Фу! Король Ги радовался, видя пот Рейнальда де Шатильона. На этот раз. Он вбежал в палату для аудиенций и его башмаки почти выскользнули из-под него на полированном полу, когда он попытался остановиться. Колени его дрожали, туника перекосилась на теле, всегдашняя улыбка исчезла с губ. Рейнальд был в панике. На этот раз. Как замечательно было видеть, что человек, который считал себя лучше всех - даже лучше короля! - находится в состоянии неуверенности и страха. - Мой господин Ги! - голос Рейнальда даже дрожал. - Сарацины ополчились против меня. Ги де Лузиньян выждал подобающую паузу. - Они борются против всех нас, Рейнальд. Каждый день, каждый из них, кто может дышать и держать меч, ищут смертельных столкновений с франками. Почему ты думаешь, что чем-то отличаешься от них? - Сам Саладин издал декрет, в котором он обвиняет меня в преднамеренном богохульстве. Они жаждут священной войны против меня. - А ты богохульствовал, Рейнальд? - Гай наслаждался ситуацией. - Никогда по отношению к нашему Господину и Спасителю. - Примерный христианин, не так ли? - Я защищал веру словами так же, как и оружием. Я не мог предположить, что случайные слова Саладин сочтет столь оскорбительными. - Рейнальд пожал плечами - жест, который никак не сочетался с его предыдущей истерикой. - Иногда я насмехался над неверными. Я не могу припомнить всего, - голос его внезапно стал вкра