Даниил Да. Восковое лицо --------------------------------------------------------------- © Copyright Даниил Да, 1992-1998 Date: 7 Feb 2000 Email: dada@liter.net --------------------------------------------------------------- x x x Покидая свет, замечаешь снег Замечаешь, что всё неважно, где Обиталось и ощущалось мне Как обычно: вред обращая в смех На шипящих я уезжаю. Слух Ловит шелест змей, клея и бумаг, Крестовин, тряпья. Проникая в круг Видишь свет как свет, а не просто знак. Смотришь - в стороне, на траве полей Там где луч лежал, пробегаешь ты За тобой как след серебрится клей Склеив лепестки, бабочек, цветы Поглотив траву и слепив листы Льётся за тобой клей желанья, но Слишком медленно двигаешься ты И заносит снег всё быстрей окно. Ты уже дитя и лежишь как хлеб, А потом тебя ветошью морщин Накрывает сон. Бугорками век Из-под снега сферы видны вершин На секунду лишь; и стеклянный лист Превратился в белый слепой квадрат Отсекая верх, стороны и низ Памяти. Вперёд, в сторону, назад Потеряло смысл двигаться. куда. Слушай и молчи. Пусть текут снега Клей, трава и звук, память и вода, След, вершины гор, бабочки, луга. 7.02.96, пос. Октябрьский x x x Богемой, я вкушал рассыпчатый гашиш, Пил красное вино из ёмкости литровой, Гулял по лабиринтам скользких крыш, Считая лишь себя всего первоосновой. Теперь я сплю один в глумленьи дневников, Иль перечитываю сумрачные вирши, На лебединый нос смотрю из-под очков, Стараясь жить всё медленней и тише. Уже не будит кровь звон рыболовных шпал, И медное кольцо отстрижено от уха. Мир рассыпавшийся нежданно слитным стал, Как в подтвержденье измененья духа. Бывало, купишь мокрых папирос, Но нет желания играть с послушным дымом, Сплетёшь венок из деревянных роз, Но он с волос горячих съедет мимо. И только что-то вертится в глазах, Не то пятак, не то лучистый посох, Пески в упрямо сорванных горах, Шары горящие на солнечных покосах, Упрямой стали свет, щербатый круг, Где в треугольник вписаны две свечки, И, вторя замешательству подруг, В углу летают рыжие колечки. А наконечник вдумчивого лба Венчает шапка или венчик пыли. Размякшая и тёплая судьба, Зачем тебя мне звуки подарили? - Ругался я, и смирно вопрошал У букв бумажных верного совета, А вечная подвижная душа Стремилась в области изменчивого света. 23.5.94 ВОСКОВОЕ ЛИЦО Восковое лицо покрывается льдом, Белых гор ручейки окружают его, Муравьи и жуки поселились на нём, И картина плывёт среди красных снегов. Восковое лицо, кто тебя потерял? Кто тебя наколол на еловый сучок? Кто в бумажную заводь как утка нырял, И попался на взгляда железный крючок? Мы встречались с тобой, или чудится мне, Что венчались под медной горячей горой. Твои губы текли и струились в огне, А морщины сгибались тугой тетивой. После жили мы вместе, и на ночь, порой, Я тебя запирал в герметический шкаф От прожорливых бабочек, моли сырой, Землероек и взглядов искусственных трав. Ты мне пело скрипуче, а я набивал В свою трубку табак, как седой капитан, И в тебя как иголки я пальцы втыкал, И ложились с тобой мы на ветхий диван. Как тебя я любил, восковое лицо! Как дышал на тебя и собой согревал, Прижимаясь поближе слепым близнецом Под покровом промозглых и злых одеял. Мы гуляли в лесу, и случайный обрыв Нас притягивал краской цветущего дна. Ты на руки просилось и, слыша призыв, Я тебя поднимал. И всходила луна. Восковое лицо, я тебя потерял, Ты уплыло по талой весенней воде. Я над берегом долго и глупо стоял, И искал под ногами, в зелёной слюде Отраженье своё. Что найти мне пришлось? Рассмеялась кукушка и мрачен был смех. Подо мной копошилось, ругалось, рвалось Восковое лицо, выливаясь на снег, Покрываясь не льном, но чешуйчатым льдом, Извиваясь как рыба на сковороде, Убегало, спешило и пело притом, И ужом пробиралось к весёлой воде. На картине круги, и снега, и поля, И медальный овал на песке у реки, Догорающий камень, клочки февраля И струящийся воск из-под жёлтой руки. 16.3.94 x x x Центр мира давно погорел как Москва, Как Москва, погорел как Москва. Я средь пепла остаться хотел как листва, На пожарище мокром листва. Люди чёрные встали в углах нежилых Как гробы, средь углов нежилых. Голоса кувыркаются в стенах пустых, Ещё слышатся в стенах пустых. Расплетается узел посредством огня, Не живущего в пепле огня. Не минует пожар и коня и меня, Не минует пожарник меня. Ты найди, мой пожарник, меня в темноте, В непролазной густой темноте. Обещай мне мороз и пустую постель, Обещай мне пустую постель. Обещай мне, пожарник, рождественский лёд, Обещай мне рождественский лёд. Он излечит, исцелит, меня он спасёт, Брата лёд своего не убьёт. Как животное древнее чуждых времён, Как животное прошлых времён Буду я этим льдом погребён, погребён. Буду пористым льдом погребён. 10.12.92 x x x Бесноватое детство в коробке вращалось белёсым дымком Расцветало по небу малиновым алым цветком Шестигранная юность мудрила и морщила лоб Отрицая разумность треща сухожильями строп Маслянистая зрелость давила на честность и ум Неспокойная ясность стерпелась и слиплась в обыденный шум Просветлённая старость дрожала стонала и жгла Темнотой предстоящей что чёрная душная мгла Небеса обещая шипя и шатаясь от сна Облака пустота одиночество небо весна Пустота безъязыкая цепко держала. Душа В синеве растворялась как сахар - с достоинством и не спеша Словно спящий герой исчезая в реальности сна Забывая узоры на водной лазури окна Забывая шнурки что вязать не умел никогда Золотые деньки деньги больше чем круг пятака Ломоту и всезнайство весёлую трезвость и жар Голубые вагоны составов тревогу вселенский пожар Забывая тебя и себя и её и меня Оставляя лишь привкус дрожащего медного дня Ощущение трепета ветер кузнечики вдох теплота Золотая полынь отражения вечер ступени моста Простота теснота ломота темнота теплота Красота высота одиночество и пустота 28.11.93 НА УТРАТУ И ГИБЕЛЬ БЕСТЕЛЕСНОГО ИДЕАЛА (1) На картонном пространстве лица твоего - пастила Пластилиновый лоб детской куклы покроет плюющим огнём. Проливает узоры чело, и глядят из сырого стекла Позвонки пыльной рыбы, жующей коренья под пнём. Там кукушкою скорченной ноздри темнеют, и нос Тлелой мякотью вывернут, вылеплен из кожуры Жёлтых яблок, пластмассовых склеенных роз, Из бумажных букетов, мышиной душистой травы. Треугольник волос - бравый атавистический знак Воскового сословия, ангела, мха в колыбели, добра. Рама глаза манерна, намеренно выверен зрак, И ресницы - суть пальцы, струенье ветвей из костра. Переспелая смоква вкушает шуршащий шнурок, И дракон шепелявый щебечет за чёрною мшистой щекой. Подбородка не вывернет, не убежит из-под ног Исходящий от ссохшейся кожицы замшевый зной. А на пальцах - анапест, синицы, морские ежи Серебрятся рогатками, шеями мех стерегут, Говорят - сбереги, если надо - продай, заложи, И забудь до скончания вязких развязных минут. Путеводна печаль - на ладони иглу не ищи, Закатай бледный компас под холм запасных рукавов, Осторожно срезая на темени слепка хвощи И размеренно слушая смерть ледяных голосов. Что они говорят? Говорят, что опишут тебя Как бесценное мясо, как тело коровы святой, Поедая которое от наслажденья хрипят И ломают амуров фарфоровых над головой. О, тебя разрисуют узорами острых ключей Как шкатулку с зерном, как конверта картонный фасад. Пусть отыщет средь россыпей опись любитель, хитрец, книгочей, И положит, краснея, сию же минуту назад, Ибо ест пустота как шагреневый пряник бумагу, И под аркой пчелиное лепит собранье гнездо Шумно так, что прохожий сбивается с шагу, И ладони отводит в карманов сырое тепло. 4.6.93, СПб НА УТРАТУ И ГИБЕЛЬ БЕСТЕЛЕСНОГО ИДЕАЛА (2) Как счастлив я, что избежал определений Тогда, когда мы были вместе, милый друг. Теперь я вижу: небеса и тени В лице твоём сплетались в чёрный круг. Там были жилы трав, сугробы глаз зелёных, Укусы листьев, голоса цветов, Вороньих лап следы и миллионы Медвежьих ягод в саже рудников. Табачный дым в столбы скрутил волокна, В два платиновых стержня над водой. Лежали на снегу как полосы и окна Пространства лба, укрытого зимой. Мох яблочной щеки сгорал в руках бездымно, Бездумно, как исчерченные дни И скобы рта, и возглас неизбывный, И лепестки ресниц, и чешуи огни. Как прав был я, что избежал определений Твоих благоухающих глубин, Седин, извилин, недр и наслоений. И настроений кропотливый тмин, И бисер мыслей, и пшено уныний, Горбатых перьев швы и поры сна, И норы букв, срастающихся в имя, Как корни флоксов на горбу окна. Твои высоты в пепле извержений, И шеи рубикон, где перлов карамель Избавила меня от тяжести сомнений, Направив взгляд дробящийся на цель. Теперь там корень бед и раздраженья хвоя, Венозный лес заноз, как иглы для страниц - Парадоксально чист, бескраен и бескровен, Подобно снулым рыбам, павшим ниц. Теперь там пустота и порванный экватор, И выжженный квадрат, и чернота Летающая молью бесноватой На кончике священного шеста. 16.12.93, Сочи МЕДНЫЙ ВАЛИК На мои возражения день отвечает бесчестием лунного света Выгорают картины румынских враждебных кровавых романов Загибается угол страницы - плохая примета Медный валик царапает петли пружины в пучине дивана На коленях стоят упокойные злые костюмы Хмуро мелочь в карманах катая отвечают чужими духами Фотографии падают навзничь - зачем мы? к чему мы? И тетрадь оставляя пятно на паркете порастает лишайником, мхами А пространства - куда не заглянешь - утонешь. Тогда не повесят. Бессюжетность прожитых рассказов своё наверстает под краном и в лопнувшей кафельной ванне Напитает сырая вода твоё тело как молочные сладкие смеси Медный валик ворочаться будет в промокшей утробе дивана. 30.11.92 ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ С. КРАСОВИЦКОГО Окна восковое личико Раскачивалось во сне И два деревянных куличика Зимою росли на окне Раскачивались наличники На ледяном окне Луны восковое личико Жило на чёрной сосне С испугу в сугробы ввинченной В моём безымянном сне Зимы ледяное личико Пело замёрзшей весне Про птенчиков, пеночек, птичек Уснувших в стеклянном сне Про два безымянных куличика Росших в пустом окне Изменчиво, невосприимчиво Сугробы росли на дне Твоего воскового личика Сидящего на сосне 2.7.94, Москва x x x Куда исчезают бабочки, Когда мы выключаем лампу? По мосту двигались люди И золотые гудящие горы Взрывались у них в переносицах. Осколки щебня пробивали автобусы, Застревали в только что испечённом мякише, Проходили сквозь широкие листья азиатских елей. На всякий терроризм довольно простоты И плосколицые марципановые звёзды Поворачиваются так же безучастно Обозначая не то дурную погоду, Не то цепь мировых изменений В моей сумасшедшей жизни: В одной из комнат трофейной беспорядочной квартиры Сорвалось со стены ржавое детское колесо Из ночного горшка вышел в потолок Столбик мутного пара Яркий игрушечный гриб Пошёл к дверям В тонком луче лунного света Куда исчезают бабочки, Когда мы прячемся в одеяла Как в мохнатые меховые норки? В материнских сумках Важно умирали ключи А из пудрениц лез белый воздушный мох Золотой крест на груди грешницы Тополиный пух детских вытянутых снов В кармане отца Табак воюет с каменным носовым платком Удавленная пуговица Смотрит пустыми глазами на пол И рыжие счастливые тараканы Бегут от взгляда прочь Мышь учит азбуку Прогрызая склеенный букварь насквозь Куда исчезают ночные бабочки Когда лопается толстое стекло стакана И горячая говорящая вода Хлещет в подставленные стены Выросших преграждающих ладоней? Усатый дедушка с портрета Очищает стеклянный сюртучок Слабыми пальцами Ибо травы высохли и завяли И в глубине каждого цветка Поселился пыльный шум пустоты Ордена трескаются вдоль Словно новогодние грецкие орехи Медали наполняются горьким шоколадом Планки истекают заслуженным мёдом Я закрыл руками глаза Загадочные ночные бабочки Затопили сны и перелески И я снова бежал По огромной Концетрически сужающейся поляне К звёздной яме Наполненного гулом колодца Так и не получив ответа На вопрос заданный случайно 27-29.6.94, Москва ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ЯВКИ И.О. Петербуржские явки провалены. На захваченной площади спит абрикосовый дым. Рыбаки на гравюре печальны и неузнаваемы, Номера и ключи переходят по праву к другим. Нас уволили; мы превратились в проталины, Нас теперь не найти и при свете дневных фонарей. Инструменты расстроены. Явки безбожно провалены, Именами пугают особо шалящих детей. Отсыревшие комнаты. Вещи дорожные свалены. Как ненужные куклы мы спим в ожиданьи гостей. Документы просрочены. Медные кольца распаяны. Во дворе жгут костры из просушенных водорослей. Кто из нас провокатор? Улыбчивы, не опечалены, Мы ложимся на дно, опасаясь любых новостей. Заговорщики выданы. Пытки водой нескончаемы. Казнены на плацу все герои дрянных повестей. О тебе пусть напомнят приливы глухого отчаянья, Переломленный камень и переложение сна. Капитаны пьяны; юнги глиняным хлебом отравлены, Остальная команда спит в жёлтых кричащих домах. Петербуржские явки. Последние снимки проявлены. На захваченной площади спит абрикосовый дым. Шторы плотно задёрнуты. Наши слова обезглавлены. Номера и ключи переходят по праву к другим. 10.3.94 x x x День пропитан мёдом как китайский пекинес Люди на прошпектах вырастают до небес Говорит слепящая жёлтая стена И фиалки чёрные лезут из окна В море опускаются холод и мороз Женщина у пристани чистит абрикос Папиросный дым летит невесом и бел Насекомый жук на яркий галстук сел Башня путеводная светит сквозь туман На плече фотографа дремлет обезьян Лаковые косточки щёлкая во сне Проходя по досточке, катаясь на струне Тарахтит моторная лодка на волне Что же так спокойно мне, так уютно мне? Господину сытому и важному притом Спящему, убитому золотушным сном Или напроказничал, а теперь смеюсь Не вовремя пожадничал и оставил грусть Сладкую как облако, медовый пекинес Сахарное яблоко, карамельный лес, Грусть необъяснимую, светлую как даль Слепую, боязливую, дремотную печаль. 23.2.94 ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН В каналах Царского села Вода не отражала лиц. Рябая водоросль плыла В кругу велосипедных спиц, Матрос бежал из парка вон И стая нимф гнала его. В ушах стоял вечерний звон, И всё. И больше ничего. Сон не искал меня, а я Бежал утоптанных полян. Как юноша взахлёб стрелял По джунглям жёлтых обезьян, И нёс взлелеянный сапфир К губам, как драгоценный дар, И, круг волшебный очертив, Скитался в прожитых годах. В зелёной топке ледников Я размораживал огонь, От недостатка лучших слов Кусая круглую ладонь, Стремясь не то, чтоб умереть, Но завершить бескровный цикл. Морозным пламенем сгореть В прекрасно-невозможный миг. Так размышлял я над водой Канала Царского села. Перевернувшись головой Вниз жаба дохлая плыла, И день стекал веретеном, Искусно вызывая сон. С горбатым небом заодно По травам полз вечерний звон. 27.1.94 ОПИСАНИЕ ЖЕЛАЕМОГО СНА Я не могу уснуть, не написав Про жирный запах перьев музы жаркой, Блуждающей по стеблям белых трав За спинами уродцев в жалком парке. Мне сон дневной сулит смягченье бед И рифмы безопасные, простые, Как тёплый шёпот, старческий совет, Слова тишайшие и паузы немые. - Иди за мной - отшельник говорит, И рыб ряды сечёт пустой рукою, - - Когда вода тебе ресницы опалит, Огонь остудит жар и мысли успокоит. Я рад тебе, глухой и светлый сон, Ты - мёд и молоко, а я ангиной болен, Уныл, уютен, скверно заземлён, И, в общем-то, уже совсем спокоен. Я буду спать как камень, как вода, Как отражение в зеркальной цитадели. Не собираясь в путь неведомо куда, Не поражая убегающие цели. Как лестница, как выдох, как герой, Попавший в суггестивные сугробы, И замерзающий истошною порой Младенцем в теплоте сырой утробы. 17.11.93 x x x Узкий ум, перепелиный нос, Пепел, пчёлы, папоротник, ворс, Шарики смородины, скворцы, Цирковые бородатые борцы, Музыкальный слух, чертополох, Бани, глины, чищеный горох, Булочные, войлок, лебеда, Опрокинутые навзничь города, Бег зрачка, медведи, чернозём, Лебеди, невзрачный водоём, Крестики сирени, парашют, Сжавшийся в кольцо змеиный жгут, Шелест мысли, взрывы, тишина, Профили деревьев у окна, Оседающая пыль, веретено. Всё равно, приятель, всё равно Будет петь испорченный кальян, Будет пролезать в глаза изъян - Комната, свернувшаяся в ком, Сумасшедший и спокойный зримый дом, Вещь, таящаяся в ящичке стола, Замирающий на цыпочках чулан, Приоткрывший скприпнувшую дверь, Друг сомнений, пресловутый червь, Выгрызающий ущербинку в груди. Что же, друг, попробуй, проследи, Так глубок ли этот чёрный ход? Цыкнула игла. Рука идёт, Но ответ меняет на вопрос: Узкий ум, перепелиный нос, Голубая кровь, пчелиный лоб, Прелый вкус, ногтей сухих стекло, Бег зрачка, бровей дремучий лес, Сахарная кость, противовес, Разделённых полушарий головных. Одеяло, утро, звуки, сны. 9.8.94, пос. Октябрьский x x x Все царства мира ты не переспоришь, И мер расчётных силу не изменишь, В цветастых прилагательных утонешь, Глаголов вязких тьмы не одолеешь. Но радуйся, изменчивое чадо, Живым предметам и теням раскосым, Люби животных в ямах зоосадов, Лови по снам горящие колёса. Следи как выпрямляется растенье, И держит воск сведённые ладони, И продолжает долгое паденье Мохнатый геликоптер посторонний. Смотри на небо, сложенное втрое, И как Земля меняет форму шара. Как снег над головою купол строит Из ваты, блёсток, кухонного пара. Как плавится отпущенное время, И гипсовые спят в песке фигурки В обнимку с нами, а быть может с теми, Кто тоже пил волшебные микстурки. И рябь идёт по лицам как по водам, И улыбаются изменчивые дали, И пьяная весенняя природа Кричит назойливо из войлока и стали. Всё так спокойно. Отчего ж ты споришь? Ты ведь как надо не умеешь спорить. Задумчивых скворешен не построишь, Рокочущее не заглушишь море. Чего же боле, друг, чего же боле? Ну что ты ищешь там, где будет проще - Густые буковки засушенных магнолий И муравьиные сверкающие рощи, Осколочные горы, минареты, Секвойи, померанцевые мази, Бесплатные неверные советы, Случайные намеренные связи. 1.4.94 ЗИМНИЕ ЛАМЕНТАЦИИ Шаловливые подростки читали на остановках зелёные томики Генриха Гейне; Влюблённые в собственные отражения декламировали нараспев перед зеркалами и суконными витринами визгливые ламентации; как слеза с сыра, скатывалось с фанерного горизонта маленькое ворсяное солнце. А я был болен жалостью и дрожью, а я боялся просить сигареты у скаредных прохожих, а улицы мне казались такими же безобразно будничными, как и мои последние опусы. В шоколадных плитах изюм боролся с жареным арахисом, халаты рыжебородых продавцов-сардов пахли стерильным зимним воздухом, жиром, печенью, трубчатой жёлтой костью, азиатским развратом. Я всматривался как зачарованный в еловые чащи их новогодних бород. И надвигался праздник, и отростки сиреневых осминогов свисали с торговых лотков,и дети бесновались под ногами, как белёсый дымок из раздавленного сухого гриба. Праздника ждали с усмешкой и приговорами, капитаны плавающих церквей и электрических соборов посылали через экраны воздушные поцелуи родным и близким. Морской воздух ассоциировался с болезнью. Курортные проплешины городов исчезали под лавиной грубо раскрашенных гирлянд и китайского дешёвого серпантина. Страховые агенты спешили - ведь так много самоубийств случалось в эти яркие зимние дни. Большой популярностью пользовались кубики сухого льда, мгновенно исчезающие и оставляющие после себя разряжённый воздух, суету и гладко обструганные еловые щепочки. Эпилептикам продавали джаз на прозрачных рыбьих костях. А волосы мои, водоросли и ногти были почти незаметны под коркой естественного целлофана; а мои птицы расклёвывали алмазные кукиши, стремясь добраться до зёрен; а мои чёрные лакированные жуки пугали в ванных комнатах расчёсывающихся после купания дам. Никто не верил в конец света, мысли о будущем укладывались в сезонную спячку, и двери глубоких и тёмных квартир не желали открываться; стеклярусная крошка шла по пятам. - Откройте глаза - взывали к прохожим неприлично накрашенные клоуны, похожие на ожившие восковые наросты. В горячей водопроводной жидкости появился бульонный вирус, и вода капала еле-еле. Трубы лопались, закупоренные жёлтыми жировыми пробками. Откуда-то наползали волны виноградных улиток и новостройки были практически спрятаны под глазированной шевелящейся коркой. Поговаривали, что от простуды помогает насыщенный хлорный раствор, но дети, отчего-то, упорно отказывались его пить, несмотря на подарки, настойчивые просьбы родителей и советы улыбчивых заокеанских врачей. А в башне собственного разума, Аполлон Безобразов продолжал исписывать страницу за страницей. Воздух был полон радостью и ложью. 21.11.93 УТОНУВШИЕ ЛИЦА Истекал отражением вьющийся лентой ручей, Зажимая руками глаза, проплывало пустое лицо, Сикоморы, построясь в ряды, выпускали синиц из ветвей, Углублённые камни меня окружали кольцом. Я кричал оттого, что не видел отставших людей, И фонтаны воды исторгал мой утопленный лик, И казалось, что камни, точнее - один из камней Обернуться пытается на человеческий крик. Только впущены корни в отверстия полой земли, И лицо уплывает всё дальше, а на глубине Столько ярких светящихся лиц хоровод завели, Что становится страшно за те отражения мне. Так тревожно и пусто стоять на одном берегу, Если берег другой - откровенное синее дно, Что уйти я хочу, но увы, без лица не могу, И как в чашу - смотрю в ледяное пустое окно. Там созвездие рыб расплетается в солнечный крест, И летит колесо, и уснувшая дева плывёт. Листья ржавые, рыжие из многочисленных мест Лента узкая быстрая к водовороту несёт. Словно палые листья вращаются лица смеясь. От ручья льётся холод и запах прибрежной травы. Звёзды скользкие втиснуты в сочную чёрную грязь, И залил млечный путь на полях путеводные рвы. Утонувшие пятна всплывают, и в небе клубящемся мне Как зеркальные призраки - те же улыбки видны, Что средь рыб находились, лежали камнями на дне, Оставаясь небесным законам чудесно верны. Над хозяином спящим, закрыв облаками глаза, Пребывают всю ночь, пропуская рассеянный свет. - Утонувшие лица, я с вами - над берегом кто-то сказал, И пошёл, каблуки погружая в свой собственный утренний след. 1.6.93, СПб СТАРЦЫ СО ЗМЕЯМИ Крылатых змей ласкали старцы на иконе, В купальнях мраморных струился женский мох, Баранов резали мужи на лунном склоне. Мир делал вдох. Тепличных юношей висели в петлях гроздья, Бессмыслицы нам преподав урок. Сгибал огонь высокие колосья, Означив срок. Ловил острогой рыб скопец на междуречье, Вода вилась и пенилась у ног. Искус остаться между временем и речью Я превозмог. Гравюру наблюдая в пыльном зале, Забыв о ней, ступивши за порог, Я смысл тёмный отгадал едва-ли... Какой здесь прок? Так всё разглашено и безнадёжно, Уныло ясно всё и сон жесток. Но, если пробовал сказать, то осторожно Я брал листок, Выискивая вместо имени сюжеты И вензельные формы редких строк. Вопроса не задав, я получал ответы И был убог. А старцы на картине бесновались, Крылатый змей от ласк тщедушных взмок, Горящие дома за спинами метались, И сипло дули в рог. 16.11.93 x x x Гони коней, осенний каннибал Асфальтовое мясо истерзав Ступнёй двуперстной Небо взяв в кулак Распугивая стаю звёзд-собак Глумись над статуями рыжею листвой Щербатым ртом вкушай бесшумный зной Освобождая место Для зимы В обрывках високосной бахромы Властитель, жди удара дня в висок Впитает тлен твой алчущий песок Безвкусной сливой Головой коня Проскачет вялое пятно огня Оранжевое молоко пролив Стоишь ты обнадёжен и красив С ножом кленовым. Рыщущим козлом Осеннее по небу свищет зло И Бог, средь отцветающих садов Спасает души гибнущих цветов Садовник-Смерть Набив бумагой рот Почтительно под корень стебли рвёт Цианистые соки пруд зальют Спаси дыханье в несколько минут Щека к щеке Река бежит к реке И голова в венке, и листья на руке 19.6.93, СПб ПОД СЕНЬЮ ДЕВУШЕК В ЦВЕТУ Спокойна благостная жизнь Под сенью девушек в цвету Повязкой прикрывая слизь Накапливая мёд во рту Я счастьем шалым обуян Курю разжёванный табак Читаю пушкинских цыган Вычёсывая у собак Из шерсти розоватых блох Скрипит свиваясь бастурма Я от безделия оглох Я слеп я вял схожу с ума Под сенью девушек в цвету С улыбкой скользкою в руках Дышу жасмином в пустоту Слежу за спариваньем птах На платьях брошенных. Паркет Вздымается тугим горбом, Брезгливо морщится портрет, Шумит бумага под столом Витиевато говорит О Розе, Смерти и Страстях Угрюмо варево кипит Темнеет мясо на костях В собачьих мисках. Зеркала Исследуют мой низкий лоб По пальцам вязкая смола Бежит как жидкое стекло. Под сенью девушек в цвету Рассказывая притчи вслух Распространяя теплоту И мяса вяленого дух Я умираю как ямщик В пустыне. Подводя черту Игриво радио пищит И мёд сгущается во рту. 8.6.93, СПб x x x Скушно с женщиной печальной, Легче было бы с болтливой, Чтоб рассказывала тайны Торопливо, торопливо. Плохо с дамой терпеливой, Черноглазой, чернобровой, Легче было б со сварливой Божьей тощею коровой. Что достатка от молчанья, От пустых замочных скважен. Легче было б от отчаянья Драть кору с кирпичных пашен. Было б легче, было б легче Суетиться и метаться, Резать кожи безупречно, Пьяным по гостям шататься, Расковыривая дёсны Разговором, разговором, Чем пилить пустые сосны За забором, за забором. Нет в истории растенья Теплокровных интересов - Неудачи, невезенье, Парниковые порезы. Мясо жизни им не нужно, Перец, городские вина; Пусть молчат себе недужно, Камнем напрягая спины. Что же делать? Не спастись нам От молочных сочленений. Думать просто, бегать быстро, Будоражить населенье. Или вешаться и падать В чёрных глаз пустые гнёзда. Вместе с барышнею плакать Так трагично. Так серьёзно. Так убого. Так нелепо Расточатся твои силы, Словно глиняного хлеба От излишества вкусил ты. И теперь, расправив брюки, Камешком лежишь на склоне, Поглощая жизни звуки Без мучений и агоний. Словно моль, печаля взглядом Молчаливые пейзажи. Слыша рядом, слыша рядом Шелестенье женской сажи. 26.3.94, 14:03 ПОКОРЕНИЕ ЗЕМЛИ Унаследуй меня, молодая пустая земля. По твоим пузырям разойдусь я сиреневой мглой, Застоявшейся пылью из трюма чудес корабля, Расцвету в чёрном мясе тупой деревянной иглой. Я вкушу твои запахи ватным бесчувственным ртом, Мои ноздри открыты для вялого корня, земля. Пусть в тебе разгорается серым песчаным костром Безнадёжная, мутная, дряблая память моя. Так прими не обол, но живое стальное перо В яму рта, как зерно, для продления жизни своей В концентрическом мире воронок и мёртвых кругов, Для скольженья по льду антрацитовых гулких полей. Злые звёзды бегут в нефтяном отражении глаз, Погибая от холода песни поют небеса, Словно ангелы, пьющие сладкий малиновый газ, Позабыв Рождество и привычку нести чудеса. .................................................................................. Расступись же, земля, обнажая кишащую твердь, Где сплетается с проволкой водоросль, спит органический червь, Где лежит моя память песчаным шуршащим ковром На лишайниках лета и хвойном покрове сыром. Перевозчик от берега лодку ногой оттолкнёт, По земле черепаший челнок тяжело поползёт Меж бетонных долин. Телебашен готический строй Прорезая насквозь запредельной своей простотой. Мы в полях тебя встретим, в пустых зазеркальных полях, Средь молчащего племени спящих в снегу поселян, Мастеря голубей из солёного теста и льда, Поясняя, что здесь из погоды - одни холода. На вершине горы звуковые лежат облака, Граммофона игла вязнет в белом комке молока, В паутине лучей, погребённых в хрустальном гробу, В лунном студне воды, заключённой в кипящем пруду. Так прими не обол, но живое посланье в гортань, Что звучит медоносно, врачуя вселенскую брань, И неси себя дальше, молочною пеной полян, Неспокойная, яркая, трезвая память моя. 3.1.94 x x x В.П. Рискуя собственной свободой Я полюбил себя. И мчалась тусклая природа В себя трубя. И вырастали в снеге ели Из детских снов, Скакал на розовой газели Корнет Петров. И золотая диадема Венчала лоб, Надсадно выл в постылых стенах Пустынный гроб. И пахло праздником, фольгою И колдовством. Качалось небо под рукою, Плыл синий дом. А в цвете чудилось такое, Что только свист Был объяснением. Тобою Заполнен лист. И надо петь, но слишком поздно - Я взял своё. Шёл скорый поезд в небе грозном. Раздать бельё. 26.1.93 АСПИРИНОВЫЕ СТАНСЫ А.Б. Я занимался лишь тем, что учил разговаривать рыбу, Ватные гвозди вбивал в переплёты истлевших распятий, За бирюзовые пятна носил на предплечьях ушибы, И не стремился принять человечество в сёстры и братья. Всё бесполезно, как птичьих иероглифов стая, Сахарный ком под водою, зерно в голубиной пустыне. Знание ждёт интереса, но лишь пробираясь не зная Можно сплести темноту в иудейское полное имя. Можно тебя полюбить, похотливый и скучный начётчик, И ударения ставить, справляясь в таблицах и присно. Ты уж, верняк, не долбишь перед образом "Отче", И оттого не воспримешь мой вспученный стих с укоризной. Что же ты есть? - керосина червивого шайка, Или крестец, гематома и жабры в глуби экспоната - Я размышляю над язвами схем. Угадай-ка, Что на душе и на лбу уходящего брата. Всё безнадёжно, как связка ключей среди поля. Буквам не слиться никак в полнокровное красное слово. Лаской, слезящимся облаком плыть в тишине алкоголя И возвращаться сгоревшею коркою снова. Парнокопытное варево тешить расколотым звуком, Медные деньги носить в декадентских отёчных оправах - Вот и награда за сшитые доктором руки, Вот и иллюзия, сударь, а стало быть - вот и отрава. Вор среди трав, шелудивое детское племя. Птичка увязла, а ногти пустили на пломбы. Так нерадиво ведёт с человеком себя это время, Строя как тёмные избы в лесу золотом катакомбы. Пой триолеты и лейся оливковой дрянью, Или раскуривай влажные белые колья - Глиняной чернью заполнены улицы ранние, Улицы поздние ею страдают тем более. Всё безутешно, как жезл без шапки и трона. Что мне кларизм, когда свет вытекает сквозь щели Нерукотворного купола, бункера, сточного склона, И оседает в ногах предстоящей постели. Можно раскаяться, если был в чём-нибудь грешен, Можно родиться сначала, но прежде (смотри примечанье) - Лезь в поднебесье по скользким ладоням черешен, И загибайся улиткой на метре слепого отчаянья. Вот и занятие - счёт пролетающих мимо Гипсовых ангелов, праведных душ и болидов. Сад, тишина, удлинённые лбы херувимов, Мох, шелест ветра и пешки в руках инвалидов. Съесть мандрагоры, иль в гости пойти к ассасинам, Ржавые ножницы выложить, вылущить скверные мысли, Рухнуть преградой в трамвайных путях тополиных, Шумно исторгнув сухой анилиновый рислинг. Нет и объекта для склоки, ругательства, ссоры - Всё слишком мелко; кружение букв по странице Напоминает животный инстинкт быстро прятаться в норы И, средь земли пустотелой, янтарною пылью клубиться. Всё бесконечно, как бешенство перерождений, Даже соития с музой напыщенно однообразны, Даже экскурсии сквозь запредельные сени Так схематично проводит мой гений бесстрастный. Есть ли сомнения? Вряд ли. Но можно еще улыбаться Хищно и скомканно, весело и безучастно. Грезить идеями духа, туманного братства, Битву со злом объявить кропотливую и безопасную. Плыть саркофагом по дну карамельной долины, Жечь парусиновых идолов, дабы продолжить движенье, Не прерывая могучего сиплого вечного сплина, Но уповая на свет, широту, долготу и спасенье. 29.11.93 x x x Слишком сладко сочится зима Тополиным сиропом в улыбках вороньих Самолёты увязли, хромые запнулись дома За людей посторонних. Что за снег подо мной, что за грязь! Что за икры на фотообложке! Что за дети гуляют, смеясь, Словно сороконожки. Это ж лето! Но - чу! Снежный ком разорвался петардой, Засмеявшись спустились к плечу Рыжие бакенбарды. Что за снег! Что за бред! Что за пыль! Что за боль под глазами зимою! Человеческий розовый криль Приготовился к бою. Поджигает свалявшийся снег, Пилит ели как головы мавров, Пьёт бензин из задумчивых рек, Насыщается лавром. Завернувшись личинкой в тепло, Улыбается тихо и мудро, Убаюкав всегдашнее зло, Позабывши про утро. 30.7.- 2.8.93 ПОЕДАЮЩИЕ РЫБУ На Дворцовую площадь меня выносили как камбалу в чаше с водой, Развевались по воздуху лица, дымил свежей выпечкой столб. Наверху, за стеклом, раздавили гигантский орех кровяной И заборов ресницы делили движение толп На зрачки и хрусталики, брызги густого свинца, На сосуды порожние и голубые огни. Расступались подъезды, как вытащенные из яйца Полумёртвые люди вываливались на пни Городской мостовой. В переулках цвела кисея, Отгороженный всадник давил скорпионов и пчёл. В перспективу канал уходил как безжизненная змея. В плотном теле сиял телефонной кабины мосол. Я смотрел на асфальт сквозь бесцветную призму воды И развергшийся люк выпускал сеть тугих пузырей В непролазный закат. Отплывающие сады Пассажиров манили провалами чёрных аллей. А костёр возле статуй кричал на прохожих и дым Обволакивал пальцы как мякоть грибковых культур. Острый серп отсекал фиолетовый блик от звезды И вставали улыбки на лицах бесполых скульптур. В дёснах сколотый камень песком осыпался. Язык Электричкой последнею вился и капала яркая ртуть На сквозные пути. Седовласый усталый старик Вознамерился первым острогу стальную воткнуть Под бессмысленный взгляд. Нож по воздуху бабочкой плыл, Рвы наполнила пыльной акации едкая слизь. Торжество знаменуя, оркестр игриво завыл И круги лакированных дисков в машинах тугих завелись. Это камбалу ели. Вкушающим не возражал Возлежащий и вспоротый ловкими пассами рук. Лишь сосуд негодующе дёргался, бился, дрожал, И над площадью нёсся глухой затихающий стук. Кости согнуты были и втиснуты в щели домов, Чешую выносило в тоскующий двор проходной. За сияющей пылью и пальцами толстых столбов Облака поднимались, как пена над серой волной. 29-30.5.93, СПб ПИСАРЬ Вечер обволокся тлелой темнотой Переломленные лапы у собак Буквы собираются в увечный строй Защищаясь от невежества и врак Отщепенец и гнусавая душа До утра в каморке жжёт свечу Пишет книгу, давит кончиком пера Звёзд прожорливых златую саранчу Всё свершится - но допишет только он - Встанет зарево и разойдётся мгла Зазвонит поломанный дурацкий телефон Тень оставит пост и выйдет из угла Возвратится друг отравлен, виноват Вынырнет на мост ужасное дитя Чудным образом избавится спасённый от стигмат Забормочет патефон хрипя Профиль из чернильных пальцев нам сложи Вырасти на лбу потешный гриб Жизни две в одну как волосы свяжи И деянья рук своих узри Чтобы переделать в тот же миг Ибо сломанные лапы у собак Вызывают у прохожих крик И глазной глубинный дикий мрак 13.2.94 x x x Или профиль испитый лелеешь, Или ходишь беднягой без денег. Замечающ, пугающе тлеющ, В понедельник, пустой понедельник. Свою жизнь, человек, продлеваешь И лелеешь, как губку лелеешь, Посюжетно попутчиков знаешь, Медногорло кричать не умеешь. Хочешь грудь колесом и размера - Пятистопного жаркого ямба, Хочешь с гипсовым жить пионером, Слыть растратчиком, ухарем, франтом. Хочешь жить - но шипишь и добреешь, Когда видишь увечные лица, Заговариваешь, брадобреешь, Хочешь тёплою влагой излиться, Раствориться и развоплотиться, Разбежаться, по древу растечься, Хлопнуть форточкой, вздыбиться птицей, На костях побеждённых разлечься. В понедельник, пустой понедельник, То как яблоко липнешь, то зреешь Как нарыв. Прощелыга, бездельник - Ты себя в этот день не жалеешь. 19.7.93 КРАЙ КРИВЫХ МАГНОЛИЙ Головные голубые боли Красные обеденные вина Я обрёл в краю кривых магнолий Где не добавляют в пиво тмина Розовые рыбии улыбки Роковые раковые клешни На пути встречались в преизбытке Равно как и пятипалые черешни Злые кориандровые горы Недоумки всех мастей и красок Находились по ту сторону забора С ворохом сомнительных рассказов Голые пластмассовые дёсны Ржавые рыбацкие крючочки Наблюдал я осени и вёсны Прогоняя скверный спирт сквозь почки Мягкие истрёпанные карты И пивные треснувшие кружки Не скрывал под крышкой школьной парты Из прессованной древесной стружки Я не жил кавказским чичисбеем И природа мне платила мало Белые бетонные траншеи И жирафьих шей скупое сало Но сироп всегда без дополнений Кипарисы - в очередь и строем Жизнь моя не ведала сомнений Одноклеточной казалась и простою А случилось - чудеса и были Голубые головные боли Жизнь царапали кусали и точили В райском уголке кривых магнолий 29.10.93 СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ И не так безнадёжен дрожащего солнца обмылок И на ветке фонарик и влага чернильных бутылок И янтарная муха в зелёной смородине глаза И судьба водолаза плывущего в облаке газа И оконная рама прочна словно гробик хрустальный И прохожий прямой словно жердь в суете обручальной Покупает цветок и ведро шоколадного лома И весёлая женщина ходит с собакой у дома Невозможный огонь выжигают из ниток трамваи Холоднее огня голубее огня не бывает Призадумавшись дерево смотрит на плоские искры И лицо озаряется вспышкой морщин серебристых И не кончится ветер никак и все люди летают И листва под ногами при близком осмотре сухая И ключи под рукой и запомнить дорогу несложно И что было тревожно - теперь уже вряд ли возможно 1.9.94 ПОДВОДНЫЕ ЦЕРКВИ СЕБЯ ОТКРЫВАЮТ ВЕСНОЙ Подводные церкви наполнились тающей паствой Полы натирали не маслом а чёрной икрою и лыжною мазью и пастой В витринах растения плыли и окунь твердил Алиллуйя В распадах клубящейся пыли знакомые руки мелькнули Отпущенный воздух старался уйти сквозь незримые щели И окунь по залу метался и рыбы на стенах висели Распятые рыбы твердили костями что мир неизбежен Сугробы и глыбы придя за сухими гостями сказали что он не безбрежен Что есть и у мира границы - подводные церкви и небо И рыбы вертелись на спицах в три стороны кланяясь слепо А вскоре - как корм и отрада рассыпались сочные стены И рыбы и черви и гады впотьмах разбрелись по вселенной И расположились крестами что в небе заметны зимою Под свитыми в петли мостами укрыты проточной водою 23.1.93 x x x Лицо на морозе подобно застывшей воде Там чёрное дно не видно Там чёрные ветви стоят И если зажгутся на дне Два глаза в глубокой беде Над берегом не устоят Застывшие люди с разрезами каменных глаз Им чёрное видится дно И рыба с распавшимся ртом Но если смотреть на других Увидишь себя и других И вскоре забудешь о том 3.1.93 x x x Либо - это просто Рыба Так глаголет спящий бэби И в просвет сияет глина Изо рта. И при ответе Пахнет детскими духами, Рыбьим молоком тяжёлым Ложе зарастает мхами Руки зелены на сколах Либо - это значит Ибо Свет лиёшь - то будешь вечен. В воздухе сырого всхлипа Слышно: рыба любит печень Рыба любит снег печёный, Рыба любит печенега - Под водою отрок оный Видит приближенье снега К ряби мутного экрана Отрок не боится гриппа, Ибо, как это ни странно - Либо - означает Гибель. 23.3.93 ТВЁРДЫЙ ДЫМ Д.Ж. - Я научу тебя глотать твёрдый дым - Сказала кукла, И распахнулись, разорвав сиреневые обои надвое, Стены моей квартиры, А в небе на мгновение Показалась фотография левого глаза Господа И цельнометаллическая, Запаянная с обеих концов трубка. В одну минуту, Как бы сквозь оболочку Свежего рыбьего пузыря Стала мне видна Потаённая жизнь горожан: В архитектурных мастерских Скрипели под грифелями клювов Плосколобые жёлтые семиты, Муравьи в пазах макета Выклеивали слюной женское сердце, Цвета как петушиный гребень, Как открывшаяся при переломе кость. Кровь наполовину, Наполовину - лезвия и перья Содержал тонкостенный стакан Заведующего отделением, И разрушающе быстро Металась под вспотевшим плафоном Гитара испанского музыканта, Который, будучи спрятан В пластмассовом коробе, Будучи заперт на цепь транзисторов и диодов, Всё-таки умудрялся Через вязь решётки Подавать в пространство Грустные и безнадёжные мольбы О помощи, о пощаде, О том, чтобы идущая навстречу Слишком медленно Безграничная и всепожирающая любовь Ускорила шаг. Лев у подьезда Терпеливо сносил и трещины На тёплом, стёртом прикосновениями Выходящих на улицу квартиросъёмщиков, носу, И гвоздь меж боковых резцов, Коим и пытался Несовершеннолетний негодяй Колтунов Достать из зева Спичечный коробок, Хранящий в себе и мёртвого, Маслянистого как нарыв, жука, И Большую Стеклянную Пуговицу, Про которую ему рассказал По великому секрету и одолжению Отставной Полковник Авиации, Доживающий свои последние дни На убогой кровати Туберкулёзного бодрящегося диспансера. Листва слепит мне глаза. - Так что же требуется для того, чтобы глотать твёрдый дым? - Спросил я у присмиревшей куклы. - Встань - сказала она - Иди ко мне. Я, скрипя и внутренне переворачиваясь, Покинул угрюмое готическое кресло И, толкаемый в спину Стерильными взглядами внебрачных фотографий, Желая здоровья и родным, и близким, и незнакомым, Пошатываясь как пресловутый седьмой одинокий слоник, Пошёл навстречу Неприлично расставившей блестящие, Не загорелые, но розовые ноги, кукле. Она же, глаза прикрыв лукаво, Задрала смешную однообразную одежонку свою И, показав вздёрнутым кнопкой-носиком вниз, приказала: - Целуй! Густой дым шёл из разверстой щели, Еретики, обнимая чёрных орущих котов, Восходили на огненные постаменты, Жанна Дарк, подметавшая до этого момента площадь Мира, Надела чёрные очки сварщика. Едкая гарь сверлила мои изогнутые ноздри. Я наклонился ниже. В щели равномерно вспыхивали и угасали маленькие серные огоньки И слышалось прищёлкивание, Словно небольшой скользкий моллюск Жадно глотал проходящий в чрево извне свет. Живой бессмысленный дым Облекал гортань подобно шерстяному вязаному мешку,только - Изнутри и обдирающе жестоко. - Глотай! - приказала кукла. Звук АХ пронёсся в меня как медицинский зонд, Я поперхнулся и, захлёбываясь слезами, Стучащими каплями стронция, Стрелками медных часов ПОБЕДА, Проглотил. Кукла заскулила и, превратившись в хитроживущую собачонку, Кинулась из комнаты прочь. Трещина на обоях процвела матерной геранью, А из пальцев буквально выскочила Горячая буква У. Сломанная печать отделилась ото лба как короста И темноусый архангел, Прорезая беспредельный свет Лучом тьмы из немецкого карманного фонарика, Подхватил под мышки грузное и липкое тело, Выплюнул клочок папиросы И, незримо вздыхая, Понёс скорбный с виду груз Из помещения вон. Наполненные твёрдым дымом лёгкие Бились в глубине стыдливой плоти Как крылья серой вздувшейся бабочки. И, возвращённая из животного состояния в родное - Глумящееся и гладко-свербящее, Кукла медленно закрыла за ним дверь. "Дым тяжёлый тебя научу я глотать, И протаскивать в лёгкие смех, как комок растревоженной ваты - Кукла ночью сказала. Скрипела пружиной кровать, И светились во тьме неприжившиеся заплаты." 23-25.5.93, СПб x x x Писать в семнадцать дряблых лет - Копать ботву в кофейной чашке, Так было с каждым. Выйдешь, закурив, В промозглый парк больного Петергофа, Посмотришь в статуй мыльные глаза, Потом зевнёшь, Засмотришься на юбки, Опомнишься, Засмотришься опять... А день уж и прошёл. Бежать скорей домой! Хватать в охапку ноздреватый образ, Две рифмы связывать матросским узелком! Но всё же - Как пусты текущие аллеи. И запахнув сиреневый камзол Ты нагоняешь тень, Берешь ее под руку, И не спеша заводишь разговор: В семнадцать лет мы ищем пистолета И склонны рассуждать с самим собой, Лишь только б не читать Написанное ночью, И не узнать всей правды. В холода Младенческого дёрганного быта Скорее взрежешь ломтиками вены, Чем в зеркало спокойно поглядишь. А кто же не писал? Разительные толпы Безмозглых гениев, сутулых дураков Степенно исчезают в мутных волнах Ритмичной полу-грамотной страны... 14.6.94 x x x Эмоций вьюноши остыл, увы, накал Как пламень в недрах чудо-лампиона, Пока я статуи за плечи обнимал, Пока я целовал в глаза хамелеона. И женский смех вкушал как абрикос, И вату ел, пропитанную клеем, Игриво подавал сигналы SOS Влюблённым в тишине пустой аллеи. Но ангел добрый рот мне закрывал, Беря в расчёт объём пустых стаканов. Я в карты с шизофреником играл На воду всех морей и океанов! И красный кенарь в клетке-колесе Ловил жуков невидимых на прутьях... Знать умерли эмоции не все, Коль улыбаюсь я, дыша убогой грудью. 10.5.93 x x x Зло и золото - паническое сходство - Свиток в лапах птица пронесла В коем сказано, что время остаётся Время-золото сжигает нас дотла Человек и дым нерасторжимы Неразлучны дым и человек Казнены весной, водой судимы Рыбой жареной повенчаны навек Прожигают чёрные сугробы - Нож сквозь масло - намечая путь Чтобы не остыть, а ночью чтобы На персты погасшие не дуть. Прочитали в небе - нам сказали, Или это полыхает снег - Время - только зло для тех, кто знает Как нелеп сгоревший человек. 28.12.92 x x x Опиши мне тополиный пух, Циник, стоик, вьюноша и дух, Что зимой хранится в рамах для тепла, Летом жжёт гортань как пастила. Опиши влюблённых слитых в ком За кустом, за ссохшимся кустом, Что со статуями схожи ввечеру Перекатывают красный воск во рту. Опиши коней железных, заводных На мостах угрюмых, несмешных. За перилами которых - пауки Ползают средь тел по дну реки. Шпиль голландский и межрёберная мгла Тополиная сухая пастила В носоглотке слиплась в белый ком Вспыхнула улыбка как излом - Опишу дымящийся каркас Тела, без излишеств и прикрас, Тела города, ложащегося спать В тёплую истлевшую кровать - Опишу живущих кукол-горожан Налипающих жуками на экран Водяных и чёрных гулких глаз Из бутылок пьющих жидкий газ И, словами успокаивая ум, Меднолобый от обилья взрослых дум Юноша, улыбку искомкав, Прятал смятую тетрадь в рукав. 18.5.93, СПб x x x "...опиши мне тополиный пух..." Опиши мне выморенный пот Скряга, жулик, пьяница и жмот На заляпанных подковами щеках Счастья пот и пота липкий страх Опиши подзорного коня На семи дробящихся огнях На семи звонках колоколов Проплывающего над зерном голов Над потоками струящихся зеркал Над железом обнажённых тонких скал Взгляд летит над пропастью дождя С точностью летящего гвоздя Опиши поездку горожан Из реторты голубого гаража Выезжающих в косматые леса По причине недостатка в волосах Клуб чахоточный и юркнувшая мгла Медицинская учёная игла Вникла в темя извернувшейся струной Зашивая внешний мир сырой - Опишу тебе подьездов дикий смрад Фонарей гигантских виноград Купол мыльницы дешёвого метро Горькое и колкое ситро - Опишу переживающих людей На полянах монотонных площадей Насекомых на сетчатке мостовой Защищающихся палою листвой Так сказал и вышел закурив Юноша сердит и терпелив А учёный юркий старичок В кольца вдел скрепляющий крючок 1.7.94, Москва КАТАНИЕ НА СТАТУЯХ Мы катались на статуях в жёлтом скрипящем саду - Добрый конь, подожди - ты сказала, а то я сейчас упаду. Но не слушался конь, крошки гипса светились во рту, Сквозь еловый огонь пробирался с тобой он к мосту. А в дупле бюсты классиков пили за здравие вас Из фарфоровых тазиков, из общепитовских ваз, И пластмассовых кукол ряды окружали болота и мхи Гуттаперчевым бликам звезды сочиняя смешные стихи. И устал добрый конь, и светящийся рот приоткрыв Вдруг сказал - Ты не тронь меня, я от прогулки чуть жив. Полежим, поболтаем на чёрной печальной земле, И в тумане растаем. Держалась ты крепко в седле И не слышала тёплых, усталых животного слов, Лишь разбитые стёкла сверкали в ладонях мостов. 12-13.4.93 РЫБА-ДОКТОР Вдумчивый кораблик бледно-синий По волне зелёной печени плывёт Сквозь цветы разбухшие глициний, Человеческий душистый мёд. Пастырь полых глиняных кувшинов Прут стальной баюкает в руках, В компасе уставшая пружина Спит на перетёртых ремешках. Добрый доктор, умудрённый медик Из зрачков струит лучистый свет И мучнистые тяжёлые медведи Лапами неловко машут вслед. Пастырь звёзд морских - он сам есть рыба, Рыба-доктор поднебесных вод. Если б ты нас спас, то мы смогли бы Видеть как корабль твой плывёт, И в крестах, что заменяют мачты Гвозди медные блестящие горят. Словно рыба может что-то значить Под ланцетом рыбы-корабля. 9.5.93 ПАМЯТИ САН ХУАНА ДЕ ЛА КРУС Ничего в помине нет Только щёлканье костяшек В плоскодонной стёртой чаше И два неба из монет Ничего в помине нет Ничего за дверью ждёт Кольца вязкие кидает Веселит нас и пугает И сигналы подаёт Ничего за дверью ждёт Ничего вокруг тебя Ходит губкой и сосудом Измельчив табак-рассудок Время детское губя Ничего вокруг тебя Только ковшик осиян Просит пить у диких уток И вода разжав желудок Мчит чаинки в океан Только ковшик осиян Только глина и ребро И жасмина куст горящий И трезубец говорящий Пожилое серебро Только глина и ребро Только рыба и огонь Гладкошерстный лес сосновый Чешуя морской коровы Оперение ворон Только рыба и огонь И бумажный вымпелок В день весёлого гулянья Насекомых ликованье Сна мгновенного хлопок И глубокий потолок 17.6.93, СПб x x x Средь сутолоки городских жилищ, Кирпичных домиков мерцающих полей, Проходит день - безжалостен и нищ, Накрашен ярко. Лживый лицедей, Живой кадавр, смеющийся слепой, Разбрасывает мясо и еду, Трясёт как пёс кудлатой головой, Скользит балетным мальчиком по льду. Кипящий свет и белый жировоск Как бабочка расплёскивает он. Жидом стареющим наводит нужный лоск На "пиво-воды" тусклый павильон. Горбатый карла, парниковый шут - Железной цепью бьёт в небесный свод, Сгибает ивовый звенящий тонкий прут, Как сторож мечется у запертых ворот. Средь сутолоки пара и песка, Вращения семи небесных сфер, Струится день сырой парчой с лотка, То вдруг рычит, внезапно озверев, И падает как пьяница в сугроб, Ругается беззубым стариком, То недоверчиво подростком морщит лоб, Пульсируя невызревшим виском. А я стою в нём медною елдой, Или бреду неведомо куда, Себя питая кислою едой Газет и книг. Седая борода Ещё не оплела лицо моё, Ещё не сгнил и не ввалился нос, И не волочится навязчивым репьём За мною пропитания вопрос. Средь сутолоки ваты и волос, Прогорклых масел, крови, бытия, - Нелепица, загадочность, курьёз И светлый день приветствуют меня. 11.3.94 ТРИ БЕЗЛИКИХ ВЕЛИБРА (1). Сугробы и собственная лживость давят мне на глаза Я слепну от тёплого домашнего запаха И мандариновая кожура пахнет твоей кожей Бесконечно вздорно хочется угнать самолёт Забрызгать лакированной кровью Иллюминатор над лесопосадками Свердловска Потерять как монетку мир. Город загажен воспоминаниями Войлочные куколки продают в общепитовских кабаках Все подозрительно беременны И чернила выцветают раньше Чем успеваешь сжечь написанное Бумага кусает за пальцы Некто соблазняет 19-ю девушку Ну и чорт с ним Мне всё безразлично Как тем самым сугробам Под моими геодезическими глазами Безразлично как сугробам Похожим на алкогольные утренние мешки (2). ОБЪЯСНЕНИЕ БЕД Я понял: что-то совершилось: Годовалый ребёнок выговорил моё имя, Город сомкнулся как вода. Мне хотелось пить, Но, отчего-то, вокруг были только раздвинутые ноги купальщиц И слоновьи ступни водолазов. Хотелось застрелить обузу-тело Из целлофанового поджига, Но становилось вдруг жалко, И тело хотелось накормить зефиром. Голые истрёпанные карты показали мне: Ты, сомнабулически бродящая по квартире, Ловишь вылетевшую из моей книги Ватную шамкающую моль; Я пытаюсь попасть в вену, Но, либо ломаю иглу, Либо обрываю красную ниточку; В черепаховом ларце умирает греческий Кащей. - Вот и пришли беды, - Вот и осыпались радости, подобно ногтям и роговице, - Чего уж боле? - Осень изводит вегетерианством. Пустить крохотную струйку крови, Залить и одеяло, и книги, и оставить на утро, Перестелить клеёнкой мосты. Рассказать себе про себя, Выслушать не перебивая, учтиво и молча, Превратиться в потустороннюю игрушку И свершившееся объявить Несбывшимся дурным предположением. (3). СОН Улите Горела чёрно-белая фотография, Под невыносимо пронзительный голос Извивались булавки на лице, Китовый ус скручивался в спираль И вселенная, растопырив ладони, Протискивалась в яркую трещину. Белёсые ландскапты покрывались коркой осязаемости, Мысль сделалась до того чуждой, Что её можно было ухватить поперёк туловища пальцами, Деревья доедали запоздалых путников, Лошадь пыталась вывести на песке цифру 11, Ощутимо трещал оседающий под давлением эмоций небосвод, А я стоял как неотмщённая свечка в храме. 31.10-1.11.93 АМЕРИКАНЦЫ И ты, взопревший перевёртыш Гинзберг, И ты, вымерзший как полое яблоко, Любитель бесплотных ликов ночных бабочек, Эдгар Аллан По - Наступающее облако приближается И поглощает идущих вниз головами Под аркой нефритового моста исключений, А тех, что срываются вниз - Упаковывают в ледокоиновый кокон массового целлофана. Ты, сломанный психиатрический крючок нерва, Наборматывающий паровозам италийскую скороговорку, Эзра Паунд, И ты, наглотавшийся собственных переизданий, Подозрительно зеленогубый ботанический глашатай Уолт Уитмен, В переводах востроносого палочника - Мыльная пена разъедает корпус Романтической подводной лодки И тминный chewing-gum залепил единственный иллюминатор, А тех, кто спасся - выставляют в кровоточащих витринах И заставляют надувать щёки, Показывая в кулаке две тёплых коричневых вишни. Головоногие моллюски В лёгких нарывах слепого радикализма - Вы бредёте спящими статуями По каучуковым лесам бесхребетных верлибров И прочими, едва заметными змеиными просеками Не всегда осмысленных размеров. 3.11.93 x x x В одеялах распоротых красного ватного неба Кувыркаясь в обломках гранитных расколотых крыл Междужильного мяса от птицы сушёной потребовав Край ладони на память в раскрытые губы вложив Ты лежишь и земные змеистые трещины тело твоё покрывают Словно кукольный веер пластмассовый вереск трещит Не огонь - легкокрылые рыбы в подрёберных ямах гуляют И облитый эмалью волос распускается щит Телескопы направленны. Сквозь разряжённые сферы Голос твой как состав льётся воском по чёрной земле Виноградинка кружится в облаке выдоха серого Паутина свивается в облако, вязнут ресницы в смоле Выпускают каналы лежащих на палевом грунте Заводных лебедей и курортников с пеной у рта И сквозь зубы сочась выплывает в сиреневой мути Человек что бросался зимой прошлогодней с моста Очистной водоём в тебя Дант неживой погружался Деревянные полости скисшие души он видел на дне Отряхнув чешую выходил он на берег и жался Серый лёд к его платью. Фонарик горел на сосне Из ноздрей сладкий дым выливался на куст молочая Ворон лапы задрав крылья чистил о крошки угля Завороженно ягодкой мокрой блестящей вращая Как вращает матрос фонарём в темноте на носу корабля 1.5.93 x x x Мандельштама коричневый перст Вырастал из затейливых мест И указывал в розовый куст Что зимою запущен и пуст Ходасевича выжженный лоб Мне примеривал высохший сноб Жгло пятно и окончился год Я ушёл из жестоких пород Кузмина магнетический зуб И скупой станиолевый круп Замечал у бессонных гостей Что заходят в посмертный музей Сологуба магический глас Меня пестовал холил и пас И росла на лице борода Призывая к другим городам Вагенгейма земельный надел Разграфить на пол-мира хотел Но Смоленского кладбища смрад Скрыл идущих портретов парад Бродский тоже сквозит чрез бетон Но не мрамор а камфара он Пахнет камфарой розовый куст Выделяется жёлтая грусть Как пустая вода из креста Заполняя живые места 22.12.92 МАЛЬЧИК-УХО Я пытался представить себя младенцем Скользким зародышем В торфе радушного чрева Раздувшимся сонным калачиком Что больше похож На комочек пресного теста Нежели на разумное существо И надо же - Ухо провинциальной девушки Вари Проколотое трижды Покрытое пухом лебяжьим Толстенькое розовое ушко Виделось мне Я перевернулся на другой бок Сморщенное как гигиеническая резинка Бледное и неживое Как росток картофеля В подвальном помещении частного дома ? 37 По улице Верхняя Набережная Вялое как моя память Показало себя из глубины неведомого Ухо Профессора и Крупного Специалиста По Проблемам Миграции Мужских особей Вольфрама Н. Пендерецкого Ухо сие пахло клумбой Пахло ухо землёй Я разогнулся и лёг на спину В дверь царапалась собака - Интересно какие уши у моей собаки - Думал я Протянул руку и стал ощупывать Собачью голову За этим занятием и застали меня врачи Один из них взял меня за ногу Перевернул внимательно всмотрелся в пах Подбросил в воздух И улыбнувшись громко сказал присутствующим: - Мальчик! 19.1.93 ОПРЕДЕЛЁННОЕ ГНОСТИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ Беспокойная спираль, Я, младенцем, помнил точно, Что невидимая почта Отложила календарь. В днях - пустоты. На просвет - Переливчатое время Пузырится вместе с теми, Кто жуёт ученья хлеб. В пузырях земного рта Кто разучивает гаммы - Дышит едким фимиамом Позолота, маета. Деловито рассмотрев Облаков свистящих точки, Костяные гребешочки Изломал чесночный лев, А корявые столбцы Вылущив из пустоцвета, Переваренное лето Населяют мертвецы. Нет покоя и в воде - Озорные водолазы Строят глупые гримасы Рыбу спрятав в бороде. Остаётся черемша, Пестики, столы, скорлупки, Меднокованные ступки, Грифель от карандаша. И весёлая змея, В хвост вцепившаяся крепко, Деревянная прищепка, Колб расколотых семья, Остановленные дни, Перестеленные строчки, Крепко сшитые сорочки, Звёзд задумчивых огни, Собственный разумный лоб, Ясноглазое отродье, Куст процветший в огороде, Карт игральных мятый гроб, Пуговиц литых возня, Бакенбарды скисших масок... Самой пристальной из сказок Мир усыновил меня. 5.6.94 x x x Соловьиною шерстью вскипели подмышки соснового ватного бора На лучах, на занозах, на хвое повисли унылые мухи Закипает щетина, ползут ручейки по затылкам Это ящур слепой укусил гуттаперча сырого коровы Да не выдернет зубы никак - одолела пахучая дрёма Распрямляет ворсинки идущий на свет подорожник Мокролицые камни уснули вповалку как дети Только пахнет потеющим илом, горячим кирпичным помётом Заиканьем страдает и дачник и рупор литой безъязыкий Всё вещественно даже козлов острозраких бородки Заболели паршой треуголки бойцов на плакате И не в ручке иссякли чернила - просохло трескучее сердце Либо горло устало катать скарабея слезящийся шарик Либо это на голой земле замолчали безносые птицы А в траве потеряли звонок из железных пластинок Так на противне варятся лилии в брызжущем праздничном масле И на дятлах ермолки сидят осторожно и важно Как на принцах по крови, чиновниках тёмного леса Разогнулись узоры на башне дрянного вокзала Поезда исчезают скрипучею фата-морганой Засмеялась кукушка, но тут навалился и вечер Освещает дорогу горящею книгой подпасок И свивается Бунин промозглый в смердящую чёрную трубку А за лесом в корыто стучат, обещая пришедшему ужин 22.8.93 ПОСВЯЩЕНИЕ ЛЕОНИДУ АРОНЗОНУ Счастлив, кто влез на вершину холма, Но как низко он пал! Или учёба не лечит, или провалы в бумагах, Кто-то приветливо машет мне с самой вершины столпа Глиняным флагом, обтрёпанным глиняным флагом. Счастлив, кто влез на вершину холма, Но как низко он пал! Из насекомого шелеста ясли тугие сплети, Крестик оставь на плотине и в дебри слепые нырни: Где там скрываются змеи и злые угри? Где там скрываются змеи? Смотри, не смотри - Утро прозрачное щиплет вершину холма... В кожаной яме усни, да и спи там один, Сок поглощая, животный живительный сок, Не промышляя ничем, ни о чём ещё не размышляя, Лишь напрягая поверхности глин И незрелый висок. Счастлив, кто свет погасил, просыпаясь. Счастлив, кто свет погасил на вершине холма. Рижский бальзам для притирки ушибленных мест, Для прижигания шей и отрубленных лиственных рук Холм исторгает, и всё источает окрест: Свет, покровительство, корень, возвышенность, звук. Счастлив, кто влез на вершину холма, Но как близко он стал! В небе ладони увязли и снег покрывает лицо, Ни отвернуться, ни вспомнить ступени моста, Около пристани вспомнить ржаное кольцо. Сладкого воздуха выпить дошедший сумеет, Не помешает никто ему, не помешает. Сладкое яблоко в воздухе чёрном поспеет, Белая точка в ущелье ущербном растает. Счастлив, кто влез на вершину холма, Как далёк он от жизни! Глиняным флагом, кто машет мне глиняным флагом, С башни высокой и с ветки сосны над обрывом, Над титаническим, вмёрзшим во льды саркофагом, Над набегающим синим шипящим приливом? Счастлив, кто влез на вершину холма И притом не очнулся! Разглашённые тайны мои В очистных водоёмах терзает сиреневый окунь, Разглашённые письма, прочитанные людьми, Вылетают как юноши в пятна распахнутых окон. Ядовитые розы живут на вершине холма И сгоревшие злаки. Кто в избушке подвижной своё заряжает ружье, У подножия порох оставив и сбив расточительный камень? Это жёлтое эхо несётся по скушным холмам азиатским Поглощая, нагнав отраженье глухое своё. Счастлив, кто влез на вершину холма И проводит там время. Звуковые раскаты в низинах уже не живут, Крабовидные палочки, лепет залеченных крыл, Указатели воткнуты, дабы не сбился маршрут - На вершину холма и на небо, где ты уже был. На поляну бескрайнюю у изголовья холма. Собираешь ли звёзды, иль просто без дела сидишь, Забиваешь ли гвозди - никто не осудит тебя. На вершине холма пустота и глубокая тишь, На вершине холма тяжела и прохладна земля. Счастлив, кто влез на вершину холма И про это не знает. Счастлив, кто влез на вершину смешного холма. 23-24.2.94 НИЧЕГО, НИЧЕГО... Вечер пахнет крабами И писать не хочется О жизненных параболах Несбывшихся пророчествах Не хочется в аквариуме Искать наощупь заболевшую рыбу Не хочется читать про мальчика Который с двумя чугунными утюгами под мышкой Брёл в липкой жаре По щербатому мосту Над зелёной водою Не хочется даже выключить газ Пусть летает соединение убийственных элементов Пусть друзья расшифруют и домыслят то Чего не понимали Когда мы собирались вместе И пили водку И ели сушёные сливы Пусть над тобой наклонится Седобородый старец Похожий на Параджанова И скажет: Выходи, приехали... Ведь в моём представлении Господь Бог выглядел именно так 22.2.93 x x x Колесо только внешне похоже на рот, Но следы от помады Здесь явит раздавленный голубь. И когда взвизгнет рыба И сдвинется розовый лёд - Перепутать легко: это рот, это глаз, это прорубь. Водяное пятно на лице - тоже круг, Заклинание ветра звучит как плевок футуриста. Дно шевелится множеством поднятых рук Оживающих статуй под звук водяного горниста. Здесь ребёнок на санках летел... Передвинул предметы, зашёл в телефонную будку, Обернулся - навстречу лицо как раскрошенный мел - Подобрал на дороге платок, Оказалось, наощупь, голубку Раскроил как копилку трамвай. В это время на озере Кончились деньги и треснул, Зачернел на изломах Тугой ледяной каравай, И в сияньи туманного мха Заблудился рыбак интересный. Вот тогда и случилось, что рот Был приятелем принят За край металлической кружки, Коей черпают воду, А мастер потом отольёт Из ожившей воды Ледяные смешные игрушки. Колесо только внешне похоже... И все, Кто кричит над рекою озябшее сонное имя, Заклинают свой ветер вращаться в своём колесе И не путать их лица с другими. 13.2.93, 01:18, СПб КУЛЬМИНАЦИЯ РАССКАЗА Ничего я не купил На растраченные деньги Червоточины чернил Источили лба ступеньки Хохотали пятаки Над поломанною розой Восковые дураки Пили свет туберкулёзный Я слонялся как пятно По полям веселых будней Костяное домино Обживал в горбатых клубнях В студне скрученной воды Разрывал тугие нити Как заслон от ворожбы И нелепицы соитий И усатый как кентавр День скакал за мною следом Вынимая изо рта Ночи скверные советы То протягивая нить То отравленное мясо Но хотелось пережить Кульминацию рассказа Где геройское мурло Убивает негодяев И с оглядкой мчится зло Голой задницей сверкая 10.1.94 ДОМИК ГРИБОЕДОВА Искала жизнь моя где лучше Готовят сытный мох обедов В садах, как райский облак тучных. Ах, Грибоедов, Грибоедов, Не ты ли написал когда-то, Что от ума пребудет порча, И комом в горле встанет злато - Всё тяжелее, жарче, горче... Но мне ли слушаться советов От карл чугунных и бессонных. Я рассуждал, о Грибоедов, В кабинах будок телефонных, Я знал тогда, полпред Российский, Что мысль моя и жизнь - едины, И появлялась резко, близко Даров бездонная корзина, Откуда сыпались узоры Восточных пакостных чеканок, Перстней глубокие заторы Закрыли путь на полустанок, Лился воздушный мох струёю, Суля удачу и безделье, И морщилось под головою Грибов лукавых новоселье. Я променял. Слова и смыслы Мне показалися ценнее. Виденья яркие провисли И ватой обложили шею. - Кого везут? - я слышал справа, А слева что-то отвечала Снов голосящая орава, И сбитый домик мой качала. 9.5.94 КУКЛЫ ДЛЯ ИЗОЛЬДЫ Как Изольду спать ещё уложишь - Так и шепчет из сырой травы: - Папа, смастери мне, если сможешь, Куклу из бараньей головы. Тёмный лес тревожит детский запах, Синий огонёк дрожит в окне. - Сделай потихоньку, добрый папа, Дочку из костей куриных мне. - Сделай, дедушка мне липовые ножки, И не будет так вода страшна... - Бабушка, из шерсти чёрной кошки Ты натки для кукол полотна. - Буду платья расшивать глазами Заблудившихся в лесу детей. Кукла ярко-красными глазами Из-под лавки смотрит на людей. И в ответ, забавно и нелепо Смотрят, испугавшись, старички Сквозь круги серебрянного света В ледяные острые зрачки. 10.5.93 ОТ Р.Х. П.Б. Из- под пола росли руки Вились белыми петлями по картонной стене И упираясь в потолок Срывали ногтями извёстку Раскачиваясь чертили спутанные линии В открывшиеся двери Заходил ветер Караванным путём Пробирался по пушистой пыли На всём лежащем Делал холодно А за окнами В щелях неба блестела яркая медь И деревья как стыдливые девушки Убегали от каменных людей По горло врытых в чёрную пустую землю Да, вид одинокой головы Способен напугать не только дерево Я помню как сам шарахался От всего, что лишь сперва Производило впечатление живого От Рождества Христова Я дожил до таких печальных дней - Башмачная колодка ненадёжно укрыта Жёлтой газетой Под кроватью дыбится гипсовая кошка С проволочной сеткой на морде Мой дом в то время был укреплён стенами Я же был окружён лепящимися друг к другу Невидимыми телами себя в прошлом На верхнем этаже обитали хозяева На нижнем этаже ютились рыбы Сонно плавающие между размокших клубней А на окраине в полых шатрах Некто добывал несвежий воздух Из изрубленных в щепу генеалогических древ Кто же распоряжался моей жизнью? Совет старцев? Кричащий голосами здоровых Воинов-мужчин Исходящий добром вождь? Город Хацор жил за моей теменной долей Говорят что там было развито земледелие Дальняя торговля палестинской смоквой И финиковым мясом без признака костей Спутанные качающиеся руки олицетворяли Узкий вечер Падение ВСЕГО на землю Невозможность дорасти до деревянного неба Нежелание жить не то чтобы в согласии А хотя бы рядом Просто рядом друг с другом Пуговицы вшиты в свиную кожу так крепко Что любая попытка открыть книгу Начиналась ломкой ногтей А прекращалась унынием и тупой скукой Открытой остаётся лишь брошюра Об окраске шерсти в лилово-синий Пурпурный цвет Рот мой вблизи похож на ценный моллюск Я говорю им только эстетически-вычурные Полу-истины полу-заклятия полу-молитвы Полу-рыба полу-человек полу-слепой червь Гляжу я томим безделием и нескорым исходом На почти убежавшие деревья Занозистые девчонки Покрытые мокрой корой старые девы Клейкие зелёные рты Порхают в чёрном Власть была уничтожена И фараоны 18-й династии Имели безвольные кукольные подбородки Крепостью изысканного вина Божоле Отличались их белые подбородки Я же лишён и того Описание моего лица Неопределённо и похоже на отсутствующий ветер От Рождества Христова Я дожил до таких печальных дней Есть дом но он полон мной в прошлом В том настоящем где я был свободен от долгов Хапиру Давно чудесная память давным-давно Да есть руки у меня много рук Образ Что же это я? Есть образ Убежавшие девушки-деревья Хеттская корова кверху палевым брюхом Вокруг поле По следам подобно мыслям идут царьки И местоподданные сытые божества А недалече Мужичок в треухе плюёт в страшное жерло колодца Прислушивается с минуту И тут же отбегает Ему известен закон Вылетит не поймаешь Вылетевший столп бесплотного и невнятно-тёмного Повергает плевавшего в ужас и зуд Вылетевшее рассеивается по щелястому небу И только изредка показывает себя говоря Мене мене любезный Мене мене дражайший искусник Мене мене искуситель неизвестного Я Вот ты и дожил От Рождества Христова До этих печальных дней! Горит под ногами Всё написанное мной до этого Что называется вернулся в свою Палестину Чистый ликом кочевой шейх А там уже ходит трамвай Мальчик в синей тужурке Трясёт язычок колокольчика На углу улицы им. монархии Гексосов Продают душистое мыло Казалось бы чего ещё Как позвольте же сохранить свою индивидуальность Здесь и сейчас .................................................................................. Чтение исторических книг наскучило мне порядком Ветра в комнате нет Закрыта дверь спутанные линии рук Спят стоя И только жёлтое пятно горящей шёлковой нити Плывёт в приливах красного моря воска Свиная кожа положена мной на полку А бездушная рука послушно и странно отчего Выводит в заветной тетради слова Которыми всякий мой знакомый Заканчивал и день и дело и жизнь: От Рождества Христова Я дожил до таких печальных дней... 26.12.92 НАБЛЮДАТЕЛЬ И СПЯЩИЙ Да, так выходит. И желания земные Уже случились: Крошечные горы, Занозы золотые в венах, Навязчивый пчелиный шум Теперь не вносят беспорядка В морщинистую жизнь мою. Занозы поросли дурной травою, Пик Детства прочь источен муравьями, Навязчивый пчелиный шум навяз в зубах. Отдохновенье представляют лишь прогулки К приморским замкам В сумраке заката, Зажжённые слепые сигареты, Угрюмое бесцветное вино. Число - уже не звук, А буква - не мораль; Мирская жизнь не терпит отклонений, Приходится и отработать долг. Но стойкий жёлтый цвет Сулит ещё победы, Чем побеждает разум иногда. Тогда встаёшь с тахты, Идёшь босым к дверям, Нашариваешь посох втихомолку И исчезаешь. Если ждать утра В плетёном черемичном кресле, То так легко поддаться расслабленью, И утра не заметить. Так и ты, Ведомый привидениями ночи, Всего лишь в бесконечной дрёме сухо спишь. И жизнь тогда Вновь обретает воду, Матерчатые реют города И всё щекочет глаз. Горячий, напускной, Ты прожигаешь сон как ватную подкову, И я седею, глядя на тебя. 22.5.94 x x x На теле женщины я въехал в новый год Гигантским насекомым-паразитом, Втёк семенем в цикличность новых дней, Крылатой рыбой перебрался в будни, Крича и негодуя как весна. Но был обилен снег на бычьих покрывалах, Цвёл папоротник, воздухом шурша, А в небе ярко-красном надувался Вселенский кукиш. В этот новый год Я понял, что победа неизбежна, Сопротивленье сломлено, а я Уже не чувствую смягчающие путы, Но падаю из колыбели в воду, Иду на дно, как и положено ребёнку, Пью холод, утро, трезвость, глубину, И вижу, как на первые мгновенья Чужого года набегает время, Выпрыгивают стрелки из часов, Как пушки бъют круги контрацептивов, Всё рушится. Ресниц тяжёлых рой Заполоняет комнату. Минуты Составлены из торфа и слюды, - Так ломко исчезает окруженье, И тело женщины свивается улиткой, А я из паха достаю стальную трость, И после погружаю её смело В огромный муравейник кровяной. Погибшие цветы, в глазах устроив праздник, Живут на дне реки. Устойчивое дно Усеяно торчащими ветвями. Пустырь спокоен. Небо тяжело, Как ступни ног и голос андрогина, Мундир мой светел, голова ясна, Я на пути домой, пейзажи остывают, И новый год как птица невелик. 1.1.94 x x x Когда я вырасту большой и пойму, что делать нечего, Я сбрею бороду, выйду из своего перевёрнутого леса, И спущусь в город, где на каждом углу Буду выслушивать карамельные проповеди Расторопных проповедников и покупать у торговцев Стеклянный искусственный мёд. От непрерывного хождения по городу У меня разболится голова, И вечером, в парке, ко мне подойдёт ангел, Который поведает тихо о том, Как я давным-давно свихнулся От ежедневных мистических переживаний. 1.4.94 x x x Грустным летним утром Мудренее свет над городом Свернувшись колечком Ветер и грязь и холодное солнце Чёрные точки окон Сгоревшие палочки многоэтажек Лучше пуговица в кулаке Чем медный рай на облаке Лучше жить ничего не зная Чем стариком рассматривать бабочек Раздавленных мясными автобусами На школьном угольном асфальте А на пальцах - плетёные косички волос И чёрное небо под ногтями Небо которое так и не смогло Тебя удержать Когда сон закончился внезапно И пришлось возвращаться 25.3.94 x x x Когда над городом парит бараний бок И ветра сморщенного седоватый клок Я тихой сапой из подъезда выхожу Листвой смешливой в сумерках брожу Я - выжига, инертный гражданин Броваст, ужимист, скользок, нелюдим Под лампионами прошпектов и садов Пускаю в небо красных петухов Я в парке на приземистой скамье Из черепа поэта пью портвейн Прищёлкивая челюстью вставной От удовольствия скукожившись спиной На языке моём столетний мох В зобу пророс малиновый горох И стебли кажет встречным изо-рта И расступается людская пустота Из люков стонущих ползёт как марля дым Осенние пространства голодны То хрустнет ветка, ветер лист сомнёт Завоет пугалом дрожащий самолёт Медвежьи шкуры одевает люд Сквозь лица статуй недра воду льют И плещется в забвении на дне Намокший всадник на расплывшемся коне Заводы выжимают чёрный дым Как вязкий сок из каменной гряды Сливаясь с птицами глубокое пятно Похоже на живое полотно Когда над городом шуршит сухой песок И в лужах рыбы дуют в гулкий рог Я сжёвывая оболочку дня Бреду в аллее как в струе огня И отразив глазами рыжий всплеск Как дерево - издав бессильный треск Проткнув затылком неба синеву Я опрокидываю тело на траву Беру под покровительство жуков Земную горькую тяну сквозь зубы кровь И опускаясь глубже вижу как Висит над парком лягушачая икра Могильный камень точит практикант Процветшей язвой греет шею бант Сезон смертей отвесных недалёк Когда над городом парит бараний бок 21.6.93, СПб x x x Дыхание твоё пока легко Как хвостики невызревшей любови, Но я вольюсь в тебя, как в молоко Вливается струя горячей крови. Пока умён твой взгляд, и поделом Невидим я пред белым спящим ликом, И мал пред нависающим челом, О, Цитадель! О, пыль! О, Эвридика! В руках моих камней стеклянный жар И черепиц карающая глина, Плеск соляных испорченных литавр, Раздавленная сонная малина, И Север, и портреты, и медаль, И карты всех возможных перешейков, Свернувшаяся в буковку мораль, Волшебная садовая скамейка. О, нависающая как подкова прядь, И яркий пруд, стремящийся обратно На небо, где не взять, не отобрать, Да и просить не стоит вероятно. И смех, и грех, и греческий орех, И беззаботность инвалидной ласки, И день смешной, когда быстрее всех Я смешивал лекарственные краски, Забыв списать число, растратить груз В строительстве дымящихся каналов, Лишившись, как судьбы, всех светлых чувств И мыслей тёмных чувствуя начало, Я буду умудрённо наблюдать Смещенье мыслей, радужных в основе, И в сон чужой напутственно стекать Молочною струёй горячей крови. 26.4.94 СУМЕРКИ Медный свет бежит как боли По словам глухим и ломким. Так я пьян ли, трезв я что ли Дня зловещего на кромке? Вещи пущены на волю, Грифель мечется в пенале. Черви плачущие, что ли, Тайный ход наколдовали? Отчего так быстро рвётся Книжных букв смешное тело? Арлекины Карло Гоцци Ходят сквозь огонь без дела. Как с унынием бороться? - Вопрошают акробаты - Сердце ватное не бьётся, Быстро чинятся заплаты... Даже рыбы в пальцах мудрых Рыбаков не погибают, А глотают воздух мутный, Мух упитанных глотают. И влюблённые на стуле Спят не зажигая спичек. Дом гудит как тусклый улей, Ни заглавий, ни кавычек - Но пустые ножны в доме - Знак предательства и страха. Что увидишь ночью, кроме Домысла, щелчка, замаха? Медный - свет и тот нанизан На усы дремучих спален. Пучеглазые сервизы В скверный мох врастать устали. И вращает краник медный В кухонной плите толковой Хищный, вспыльчивый, заметный, Желторотый, нездоровый Лекарь, пьяница, калека, Человек, сосед и совесть, Конских дней библиотекарь, Прожигатель жизни то есть. Запускает в пламя руку - Только бабочки вспорхнули, И висят без всяких звуков Как в почётном карауле. Тут хоть сам себя подбрось ты - От унынья нет леченья. Даже выскочки и гости За обои лезут тенью И, выдумывая слухи, Там сидят тепло и смирно, Словно статуи не в духе, Гномы из пустой пробирки, Друзи скуки, тминной хмари, Не проснусь, чего уж боле? В серых царствах государить Буду я по вашей воле Замухрышкой, бедным князем, Ноздреватым свитом снегом, Что для спящих безопасен, Не опасен человеку. 24.10.94 ИСТОРИЯ НЕУКЛЮЖЕГО МАДРИГАЛА В. Когда влюблён, Мне кажется, что всё вокруг Непреднамеренно и просто, Но вместе с тем - Во всём я тайные умею видеть знаки. От этого не тяжело - Читаешь старую испорченную книгу И замираешь каждый раз в знакомом месте, Но всё же искренне. Берёшь собаку и целуешь; И пьёшь с того же места, где она. Всё странно напряжённо. Горы спят, И лишь вращаются виденья под глазами: То волосы, то слабый контур рта, То палевые впадины ладоней, Дыханье тоже... Мда... Спокойно всё. А ты не чувствуешь покоя, И странный цепкий зуд Ворочает тебя, Кидая в подвиги, в кургузую бумагу, В куст барбариса... Вот ещё! Рука Невольно тянется ощупать части тела, Потом слизнёт стило, Запляшет на клюке И пучеглазые забавные царевны Заскачут по чернильным островам. Не можешь вспомнить имя, ищешь в письмах - Но там лишь корки новогодних апельсинов, Табачный пепел, вскрики и триумф. Тебе же чудится скорее некий шорох, Стук яблока, бескостный войлок света, Желанье пить, не отрываясь пить. Выходишь в город - Там сквозят пустоты, Знакомые тебя не узнают, Но говорят, если подходишь ближе: - Не подаю, любезный. Тишина Уже не ластится беременною кошкой, Но угрожает. Едешь на метро, А эскалаторы свиваются спиралью И каждый раз выносят не туда. По паркам жмутся голые фигурки, Стыдливо отвернувшись. Колесо Застыло как вода в кофейном блюдце Пруда оправы тонкой и стальной. Без проволочек падаешь на воду, Не погружаясь глубоко, летишь Распугивая стаи водомерок Движеньями восьми подвижных рук. Выходишь после. - Боже, сумасшедший - Так шепчут по кварталам постовые, Забыв подуть в свисток. Фрагменты дня Тебя преследуют легко и безопасно Как запах, слабый запах молока. Идёшь под окна. Юркая старушка Тебе заранее подсовывает розы, Напутствуя смещеньем пресных рук. Ты сипло добегаешь до подъезда, Скребёшься в дверь, И сжав в груди биенье, Сияя как начищенный пятак, Нетерпеливо ёрзаешь. За дверью Сперва молчат, потом натужно дышат, Царапают замок, растёт пустой просвет, Замок упал, коробочка раскрылась, Я наклонился над игрушечной страной: В лесу там падал снег, Горел в окошке свет, По улицам бродили ротозеи, И в парке гуттаперчевом поэт, Согнувшись втрое, Мадригал карябал, Сбивая с бескозырки белых мух. Влюблённые фарфоровые пальцы Вычерчивали профиль бесконечно И трескался небесный свод сухой. Средь вертикальных вод Метались рыб колечки, Бежал стеклянный звон по проводам, И пахло яблоком, И под печёным снегом Росла кудрявая собачья шерсть. А вы в ту зиму Жили в тёплых книгах, На улицу совсем не выходя. 15.4.94 ВОСКОВЫЕ ПАРКИ Восковые лица тополиной пыли Золотом чернильным затекли заплыли Глиняные воды выточили своды В полной несвободе нет плохой погоды Нет свободных вышек нет глубоких башен Осенью на крышах ветер так бесстрашен Так бесшумен голос так слова бесполы Веселы и быстры тяжелы и голы И зачем нам тело плоть живёт отдельно Явственно и полно пыльно и бесцельно Кий бильярдный прочен на сукне зелёном Кипарисы дышат горлом раскалённым Протыкая вечер проходя сквозь лица Осенью обжечься об зиму разбиться Как стеклянный выстрел в тополином воске Доживать чужое донашивать обноски Бежать воспоминаний шёлковых уздечек Под лежачий камень проникая в печень Вместе с медным пивом. удержись от пенья Наберись терпенья исключи сомненья Испарись и лопни в швах запутай руки В шкаф потусторонний заберись от скуки И влюблённый в книги разбухай Гобсеком С голубиным небом воробьиным веком С гипсовою аркой в чёрно-белом парке Где детей огарки суетны и ярки Мечутся и скачут голосят и гаснут Словно перепонки бритвы безопасной Восковые парки вяжут нить и стонут В небе воздух светел звёзды в небе тонут Рыбы в небе плачут. я стою и слышу Как свинцовый шарик давит жесть на крышах И хохочут люди и смеются боги По аллеям хмурым спят единороги Спят единоборцы в кумачовой клетке В алтаре сосновом хвоей пахнут ветки Воск как одеяло. восковые парки Выправят ошибки выгладят помарки Я вернусь и лягу ничего не помня Кто увидит кто же кто расскажет кто мне Сообщит и свистнет восковым лангустом Небо слишком густо сердце слишком пусто Мир не очень долог воздух слишком жарок По аллеям хмурым спят подковы арок Совы и вороны хвоя рыба арки Глиняные нити восковые парки 3.11.93 ОФЕЛИЯ N.N., N.N. "он спал, и Офелия снилась ему..." Г.И. Синоним смерти - сон. Тяжёлая вода Шевелит волосы на головах у спящих. Подводные проходят корабли И обрывают корни белых лилий. Сон. Тошнота. Безделье. Глубина. Тяжёлый сон. Огни на мелководье. Уходят вверх, избавившись от сна Безродные ослабленные души, Не потревожив рыб. Измятый лист луны Заливы гнёт, подстраивая формы. Растения. Песок покоит дух. Молчание. Стеклянные покои. Мы глубоко, и я не вижу нас. Расколотые льды плывут перевернувшись, Как чайки, лапы сжав на животе. Глубокий сон. Улитки на глазах. Тебя, самоубийца, понимаю И принимаю выбор твой. Всё хорошо. Плыви к отверстию подземной чёрной речки, Я доживу тебя, не замутив воды, Я допою, пусть петь и не умею. Плыви мой друг, я так тебя люблю. Плыви, Офелия, в нависшей тишине Из мира слов, дверей и голосов Туда, где встретимся. Мы встретимся. Прощай. 4.12.93 x x x Пережжённых уздечек горячая стая Перед носом носилась крича и сверкая, И раскрошенный пояс Марии Медичи Вплёлся в цепь, сочетаясь с подвижностью птичьей, С передвижностью гончей, с приливом ползущим По кустарникам волчьим и всклоченным кущам. Невозможно смотреть: постоянство пейзажа Перемешано с копотью, сыпью и сажей, А речные удавки жидки и печальны, В них безмозглые рыбы, глупы и отчаянны, Натыкаясь на травы скрипят аметистами, Бесхребетными тиграми, львами волнистыми. О, струящийся паводок Обри Бердслея - Я живу молодея, умру не старея, Разгребая уздечек горящие гроздья, Забираясь в дремучие грачие гнёзда, Волокнистые руки минуя бесстрастно, Задыхаясь от сна и живя безопасно, Благородство лелея в разбитом сосуде, Как лицо Иоанна на бронзовом блюде, Отражений смеющихся рать догоняя Кипарисовой лаской, зрачком горностая. О, глубинные тропы для ног Антиноя, Если б было дозволено жить лишь с собою. Соболиное кружево пить не глотая, Засыпать замерзая, глядеть замирая На кружение льда в перепорченном зале, На обратную сторону лунной медали, Меднокованной буковкой в чреве страницы, Закипающей речью разбуженной птицы. Исчезать не гадая и помнить не зная, Как трепещущих связок горячая стая. 26.12.93 ЖЕНЩИНЕ, ПРЕДСКАЗАВШЕЙ МНЕ СКОРУЮ ГИБЕЛЬ Я ещё жив - нелепейший из слухов. Что может мне помочь? Мне, павшему в борьбе С убогой сотнею фальшивящих весталок - Ударить в бубен лбом, Иль вправду умереть, И говорить о том на перекрёстках Безносым встречным. Перцу и огня Смешав в горсти Тоскливым утром выпить И превратиться в смерч, В безумство и войну, Доказывая собственную живость Спалить село, Разрушить отчий дом, Поспорив с кем-нибудь на ломаную мелочь, Взлететь шутихой, Нанести визит Всем вовремя обиженным знакомым, Всё обустроить, завести семью, Писать роман на кухне среди гама... Но было б ей приятно с мертвецом Бескровно проводить и дни свои и ночи? А как же запах? Что нам делать с ним? Стократно принимать сухую ванну? Струить на члены хладные елей? Да дело и не в том - Большой убыток - запах! А что же разговоры? А глаза? - Носить очки. Запоминать цитаты. Надёжно выучить служебный краковяк... Да, стоит танцевать - Ведь танец - признак жизни: Полёт, движенье... Стоит танцевать. А если же и это не поможет - Где признаки живого существа Найти тогда? Угрюм и озадачен Я закурил и замер у окна... Дурной язык, что ты мне напророчил? Я невиновен. Рано умирать Не вырасти ни дерева, ни чада (Читал в восточной книге я о том). Мне рано. Молод я. Уймитесь, празднословы - Мой подвиг впереди, И битва, и покой На коже полусонного дивана, Со старою собакою в ногах. А ведьм и предсказателей убытка Я буду вешать и сжигать в кострах Как инквизитор, каковым по сути, Себе и вижусь в этот вечер я. 9.3.94 ПЕЧАЛИ Найди мне землю или место, Где объясняются печали, И молчаливые протесты Во мне бы тихо засыпали Не от болезни или жара, А от потери интереса К вращенью бед, сиянью пара Под дланью мокрого навеса, К еловой каше за порогом, К сухому перечню открытий. Там было б правильно и строго, Без ушлой юношеской прыти, Без шелеста смешного в теле И без лишайниковой вязи В тетради. Глубоко в постели Без черноты двуручной связи. Где объяснялись все печали, Там радужные оболочки Смеркались, чахли и сгорали Как крестословицы и точки. Взмахните крыльями, удачи, Расплачтесь, каверзные дали, Решив несложные задачи Без драк и вздыбленных баталий. Пусть будут живы все герои И деревянные злодеи Ряды дрожащие утроят И злобы многия затеют - Всё будет проще, только проще. Неясные уйдут вопросы, Вольётся кровь в сухие мощи, Минуя медные занозы, Взовьётся куст над грудой праха Так назидательно и вязко, Что лопнет под наплывом страха Слепая гипсовая маска. И хлынет сок в узоры скважен, Сквозь механические гланды. И я, убог, обезображен, Себя почувствую атлантом, Ломающим сердца и дебри Подводных водорослей тонких, Суставчатых волос отребье, Испуга глиняные комья, Рычащим от негодованья На худосочные печали, Домов нестройное мерцанье, Колечки тополиной шали. Красив и двадцатидвухлетен, Горбат и скрючен как старуха, Мне плохо от досужих сплетен Но шум толпы ласкает ухо, И часто слыша своё имя, Я улыбаюсь виновато, Глядя как тень моя с другими Тенями сладкую ест вату. Из говорящего тумана Наощупь выделяя нити, Сплетая тряпочки обмана Для декорации событий, Для декорации печали; Собакам прижимая уши, Дни рассечённые кричали На большей половине суши, Кидаясь на прохожих, встречных, И на меня, когда не весел Я шёл тропинкой безупречной, Устав от праздников и песен. .................................................. Печали на плечо садились И наборматывали тихо, Как сосны хвойные валились, В пуху блестела облепиха, Летали чёрные тетради, Местами небо заслоняя, А в неказистом палисаде Росли чернила молочая, Росли сугробы барбариса, И тень стояла у беседки, И в ожидании сюрприза Молочные дрожали клетки, Бумажные чихали горы, Неслись качели над обрывом, Струились летние заборы, Мелькали дни без перерыва, То удаляясь, то откуда Неведомо вставали снова. Лежала ржавая посуда На дне колодца насыпного. Болтали пьяные сороки, Попутно разгребая пепел, Развратный, красный и жестокий В кустах таился скрытно петел. Так было пусто от пространства Расписанного на минуты, От хриплых шерстяных романсов И вялой полусонной смуты, Нестиранных рубашек мягких, Резиновых чужих игрушек, Стаканов дребезжащих, зябких И скрипа глиняных лягушек, От звона радостных копилок, Расчёсанного перелеска, Мясных медоточащих жилок, Кривого кухонного плеска, От перечисленных предметов, От света, воска, почтальонов, От керамического лета, Собак весёлых и учёных, Что я лежал, прикрыв руками Глаз воспалённые кружочки, Сбивая слабыми щелчками Цветочный чад, тугие почки. Не различая, не считая Мгновений тяжело-прекрасных, Как ком мороженного тая, Так приторно и безобразно, Что даже мухи, даже птицы Смотрели долго и с опаской Как покрывает половицы Живая масляная краска. 10.4.94 x x x Удавите Поплавского тонкой проворной струной Пусть лицо отражаясь сольётся с голодной слюной И насыщенный прах из груди потечёт в дневники По струящимся венам сквозь полую ёмкость руки Подарите Набокову новый жестокий сачок И червивую доску чтоб шахматный шёл старичок По морскому Берлину в слепых кукурузных полях Отгоняя английскою речью разбуженный страх Оживите еврея с которого это пишу Да не снится сугробов горящему в ночь камышу Да заменится вечный покой говорящим крестом И печаль глухотою прикинется щёлкнет пистон Заиграет оркестр лядащий "Разжатие уст" Пошевелится сладко в земле засыпающий Пруст И воздушный пузырь проглотив нам прошепчет сгнивающий лев Что плодов не собрать ибо был так обилен посев 11.8.93 НЕВЕДОМО ЧТО В. Гурову Ах, зачем за меня сквозь меня говорило неведомо что, И ходило, куря и ругаясь, в моём азиатском пальто, Непонятно зачем отсылало подарки обратно друзьям, Затевало скандалы, творило неведомый срам? Я бумаг не подписывал вязкою кровью своей, И не ел крутобоких волшебных тугих желудей; - Значит в зеркало долгое так напряжённо смотрел, Что себя по осколкам как сладкую статую съел. Отпусти ты меня, небольшое неведомо что, Я уеду туземцем в неведомый город Ростов, Обручуся с цирозом, залью представительный глаз, И продолжу перевранный, порванный, прерванный сказ. Ты, неведомо что,отцепись от меня, пожалей, Отпусти поделом с конопляных двуличных полей, Я наклею детей, обращу в свою веру жену И щенка, и щегла, и козу, и одну сатану. Дай мне только протиснуться сквозь безголосицу уз, Отцепиться от сумрачных сплетен и сбросить приросший картуз, Дай мне воздуха чёрного выпить как чарку дрянного вина, И потом разберёмся - щербата ль моя борона. Вот-те кукиш заветный, косое неведомо что, Хоть ты тресни и лопни в моём азиатском пальто, Только я убежал, вот, неведомо как убежал, И тебе не поведал, совсем ничего не сказал. Не творить тебе больше стихийный неведомый срам, Сквозь меня не курить бесноватый дурной фимиам, Не найти тебе мя, рассуждаю себе на уме, В твоём каверзном сне, черепичном расчёсанном сне... 6.6.94 ЖИР И ЗОЛОТО Золотое перо зашивало слепой небосвод, Словно рыба снующая в жирном кипении вод. Жир и золото - вот очевидная тусклая связь, Здесь медузы и грузди, и илом напичканный язь. Здесь дрожание студня и мозга открытый испуг, Подфонарный овал, колеса исчезающий круг. Здесь восьмёрка и маятник, медный глумливый пятак И подводного жителя мутный рассудочный зрак. Жир и золото вместе, сливаясь, живут В плесневелых газетах и в схронах у лисьих запруд, Средь молочных пакетов, надушенных свадебных лент, Сделав вид, будто спят, выжидая укромный момент. Вот тогда и выходят, подняв оглушительный треск, Муравейник взрывая и всё пожирая окрест Жир и золото, копи залив ледяной кислотой И заливы покрыв броненосцев плешивой корой. Распухают запястья и ломится меченый пот - Это золото в порах как дева лесная поёт, И дрожит под ногами, у края запретной межи, Аметистовый, злой и нарядный сверкающий жир. 19.12.93 ХОЛОД В ДОМЕ Пусть в доме поселится холод и подпол заполнится льдом, а запомнится тем, что в воде Картофель бесформенный круглою рыбой ворочаться будет, где место свободное, где Дрожат стебельки, дорастая до неба, и вон выбираясь щекочут мне горло и грудь. Я мог бы уснуть в другом доме, но в этом решил я уснуть. Пусть падает на пол сухой околевший кузнечик, и вязко вздымается пыль, и вздымается пыль как фонтан. Как хочется пить в пустом доме, но холод мешает мне встать, выдвигая ладони пройти и проникнуть в чулан, Где прямо из зеркала выпить, и выпить лицо, и глаза, и морщины, и всё, что светясь Налипнет на корку стеклянного наста, и тут же исчезнет, себя откровенно боясь. Но в доме меняется мебель местами, меня не стесняясь, не видя, что я ещё здесь. Мне снится рецепт кулинарный - горячая сера, а также печёная мягкая жесть, И головы книг, на которых лежу я, как в тесте сыром тех семи недоступных небес, На кои, стыдясь и менжуясь, по стеблю бобовому от любопытства я влез. Пусть зеркало видит как я приближаюсь, и жёлтая капля сгущается кожей лица, Где поры, седлая друг дружку, дробясь разлетаются в воздухе словно сухая пыльца, И ножницы мечутся рыбою хищной стремясь, укусив, растрепать как приманку кадык И вьющейся красной рекою уйти по ту сторону горла, минуя несдержанный крик. Кто в доме кричал? Кроме мыши замёрзшей, кузнечика ниц и меня - Древесная мебель. Но что ей кричать, если мебель боится огня, А в воздухе плавает холод, и видимый глазу мороз скоро буден опасен для глаз. Вращение шара хрустального, сбитая сталь топора, повреждённый и врущий компас - Вот то, что знакомо мне в доме. Вот то, что знакомый мне дом для меня приберёг. Прощай, заповедный и тёмный, холодный, лесной, потаённый, пустой теремок. Я, зеркало путая с дверью, накопленный воздух храня, нагоняю себя у дверей, Мы вместе выходим из дома, и дальше по лесу идём, избегая случайных людей. октябрь-94-го, пос. Октябрьский, январь-95-го, Сочи x x x Велико искушение близко к себе подойти И в глаза заглянуть, как в пружину глядит часовщик, Так же холодно руки свои подержать не сжимая в горсти, И вдохнуть удивления крик. Велико искушение внутрь себя заглянуть Практикантом-хирургом, боящимся только судьбы, Беспокойно раскрыть как тетрадь полу-стёртую грудь, Головы узелок распустив за клочок бороды. Но мешаешь мне ты - вместо зеркала вижу число, Двойке-лебедю гвоздик осиновый нужен как рыбе шпагат. Единица - и пристань и лодка, рыбак и весло, И стекла воспалённого взгляд. И сухие пески, и теченье подземной воды, И двойник, погибающий в гуще кофейного дня. Велико искушение вновь наступить на следы, Уходящие вдаль от меня. 7.11.94, пос.Октябрьский x x x Сперва треснули губы Потом я нарисовал ангела с трубой Затем ещё был день Я удивился своему детскому почерку Через мгновение подкралась тишина Мышь до скончания веков Вскоре по рельсам Трамвай протащил солнце Не успевший отвернуться ребёнок Стоял теперь с чёрными глазами И ощупывал пальцами снег Немедленно из книги высыпался весь смысл: Авиценна и сахар в крови, Вицли-Пуцли и шоколадная пирамида, Кодекс чести и магический квалрат уныния. Всё никак не могу понять Снюсь ли я себе юношей Или старец видит меня во сне Старец-бабочка из китайского трактата Трещинка заполнилась красным Упавшую каплю я расправил пером И разлетелось небо как взорванный воздух Из колодцев ударили вверх Тяжёлые водяные струи А цепенеюще-яркий цветок Кинулся бежать По страницам наивного выдуманного дневника 29.10.94, пос. Октябрьский x x x Анемия Анемия Лошади летящей голова Мухоморы сна Синдромы бесчувствия: Хвойный лес, да и то - Без толку. Прямой взгляд, но и тот - Мимо. А на стене - репродукция фрески Жалко дракона Жалко чёрта Жалко тех, кого не жалко. Чашка с водой Видимо - мухи, не разберу Быстро темнеет, когда засыпаешь. Под плёнкой Распластались лица, звёзды, руки Паскаль утверждал, Что всё это бесконечно, А я с тетрадью Сижу в самом центре, И это от меня разбегаются по стенам Берестяные полосы, Гравированные скарабеи, Спинно-мозговые ленточные паразиты Интересно, что сказал бы на это Колин Уилсон Э, брат, да ты и сам, как я погляжу - надзиратель! 30.10.94, пос. Октябрьский x x x Желание что-либо написать Чрезвычайно мимолётно Закрою дверь от кухонного шума Подую на уродливые ногти Потрогаю безвольный подбородок В облаках показалось солнце Что ещё? Испорченные часы перед глазами Белое пятно на рукаве Подаренной синей рубашки Обилие чужих мыслей Не перевелись-ли на Руси странники Сколько весит килограмм ваты Километр морской воды Игольное ушко с застрявшим верблюдом Острие иглы, Или вообще - шпиль. Почему-то подумал о женской обуви Чёрной, красной, лакированной. Край центрального облака Всё еще светел Лист был чистым, А теперь на нём полно букв Мне бы стоило работать В магазине канцелярских товаров Носить круглые очки Заболоцкого И не размышлять О причинах и следствиях Слова. 11.11.94, пос. Октябрьский ДАЖЕ НЕ ДЕТСТВО... Страстью проникся к листу желтоватой бумаги Рыба поспешно глотает кусок волокнистого мяса Почву тростник покидая похож на ослиные уши Едут трамваи, так медленно едут трамваи Медленно движется ртуть в черенке самопишущей ручки Медленно падает день по камням растекаясь и травам И проползает по лбу стебелёк узловатого света И оживают на пальцах бугры золотых бородавок Только нельзя распознать - это вдох или выдох Только нельзя различить - лучше вход или выход На запотевших очках завелась паутина мороза И околевший кузнечик упал в деревянную воду Кто-то выходит из дома в сухую январскую полночь Слышу как скрипнули двери и снег зашуршал под ногами Вижу - вот движется в чёрном пальто незнакомец Тень поспевая бежит как плохой соглядатай Хлеб ранит губы, вода обращается кровью А не вином. Мотылёк обращается гарью. Всё только кажется. Зимние бабочки слепы Слепы как дети зачатые прошлым июнем Летние дети в красивых не выросли женщин Лишь слепота лицам их придаёт выражение счастья Серую плёнку в глазах называют испугом и болью Только провидцы и пьяницы, цепкие взором старухи Эти женщины, нет, не умели готовить Но мы ели не морщась солёную, горькую пищу Мы разрывали в их честь рукописные наши тетради Мы проходили героями в области странного быта Холод и щели; о, где выдают одеяла? Где из зелёного льда выгревают озябшее сердце Где из морщинистых яблок мещанское делают счастье? Крошки засохшего теста мой голый царапают локоть... Холод похож на безденежье. Холод похож на собаку Старой супружеской пары. Мохнатое белое горе Из пирамиды расшитых цветами подушек Кашляет, дышит и смотрит на нас не моргая. Холод меня обнимает в отсутствие прочих хозяев Чай разрывает стаканы. Похоже на пение птицы Трещин движение. Так заливаются смехом Умалишённые рельсы при виде состава. Страсть иссякает при мысли о полных объёмах. Страсть иссякает при мысли. Незрячая дева Ласково гладит рукою семью недоверчивых букв, Будто не видит, что я выхожу не одевшись. Любвеобильно бреду по кургузым щелям Сведенборга, Бисерный ужас сквозь, мимо прибрежного торга, Под глицериновым светом ушедших в песок колоколен, В жёлтые очи совиные, в горы тяжёлых платанов. Страсть принимает черты леденящего вдоха Серая бабочка мне опустилась на веки Руки свои на своих-же уснули коленях Нет настроенья командовать - пусть разбираются сами Нянька я, что-ли? Какое хорошее слово... Нянька спасла-бы - сварливо шепчу, засыпая. Даже не в детстве... Когда-нибудь... Что-нибудь... Завтра... Вскоре... Когда-нибудь... Может быть... Самое время... 19-20.10.94, пос. Октябрьский ЛАНДСКАПТ НОЧНОЙ КОМНАТЫ С ПЕРИОДИЧЕСКИ ПРОСЫПАЮЩЕЙСЯ КУКЛОЙ Тишина накопилась, не спят в малахитовом доме. По бумаге бегут нарисованные ладони. Комары истязают, но как-то особенно вяло. Кукла спит на спине под мохнатым седым одеялом. За окном тёмный лес ловит сумрачных бабочек ночи, и дороги отвес превратился в поток многоточий. Из дверей приоткрытых задумчивой комнаты дальней вышел кот неумытый и сонно прошествовал в спальню. Из-за леса зовут, отчего-то негромко и вяло. Кукла стала подвижна под светлым холмом одеяла. Странно выгнула спину брошюра с зимой на картинке. Из прихожей ушли к дальним странам чужие ботинки. Пыльно падает капля сухой замороженной моли. Шелушится шнурок, выпить чаю горячего, что ли? Тишина наполняет природу стеклянными числами ночи, скрип сверчка в голове превратился в поток многоточий. Кукла спит. Нестерпимо горит календарный подсвечник. Извивается в дыме луны голубой человечек. Красный перец в окне стал похож на лукавого гнома. Спит портрет на стене черепашьего круглого дома. Тишина отступает, но как-то особенно вяло. Кукла сказку читает под плотным холмом одеяла. Едет ветер в карете по тёмным проталинам ночи. Человек на портрете излился в поток многоточий. Встали змеи с ковра и исчезли кривые узоры, облака превратились в пещеры, раскопы и норы. Горбунок бледнолицый на согнутой вертится спице. Нет желанья смеяться, и нет торжества, чтобы злиться. Кукла встала, оставив примятую тень на подушке, из комода полезли смотреть на ожившую куклу игрушки: заяц спички достал и поджёг новогоднюю вату, от испуга под шкаф убежал поросёнок квадратный. Видно скоро рассвет: споро прячутся карлики ночи. Лунный свет перестал растекаться в поток многоточий. Всё отчётливо сделалось, не вызывая протеста, слон горящую вату задул и прилёг на согретое место. Человек на портрете зевнул, обнажилися плоские зубы, кот нелепо чихнул, затряслись рукава старой шубы. Стало тихо во мне, только что-то под сердцем пищало. Под приливы рассвета недвижная кукла дремала. 25.7.94, пос. Октябрьский САД Чем мысли заняты мои? Среди нетающего сада По веткам киснут соловьи, Растёт бумага винограда. Пусть я читал уже о том - Нет хруста под моей стопою. Спелёнут сад тугим бинтом, И оттого он так спокоен. И оттого спокоен я, Что нет во мне тяжёлых мыслей. Гнилая горбится скамья, С деревьев опадают числа, Блестит испарина пруда И вместо лиц - литые маски Губами ловят провода, Рыбацким следуя подсказкам. И вот, почти что над водой, Плывёт овал лица пустого И взгляд лучащийся слюдой Мне замораживает слово, Теснит дыханье, давит грудь, И отпускает через силу. Мгновенье - тяжело вздохнуть. Секунда - тяжесть отпустила. И чистым взглядом вижу я Как тени вьются у беседки, Грибов тревожная семья Асфальт раздвинула на клетки, Проткнув бинты, летит игла Протяжной заострённой птицы, А на поверхности стола Чешуйка краски серебрится. И мысли наполняет сон, И я валюсь на дно аллеи, Глубокой глухотой сражён, Не понимая и немея. 23.9.94 x x x Чёрт с тобой, фиолетовый чёрт Принимают соседи за горб Что растёт на спине у тебя Этот чёрт - это я, это я Я расту у тебя на горбу И твою направляю судьбу По такому кривому пути Что тебе не свернуть, не сойти На горбу я сижу как в дому Как смогу повредить я ему? Разложить никакой костерок Обронить голубой уголёк Воспылать разве сможет пожар И зажариться сможет ли горб Говорю, подминая пиджак Я - скупой фиолетовый чёрт Ты не бойся, не бойся меня Я в сирени сижу как в дыму Выдувая полоски огня В бороды разветвившейся тьму Я твой сумрак смогу разогнать И сгустить отступающий свет Никому я не дам обижать И смущать твой хромающий след Это ведомство, царство моё - Поспеши, поспеши, милый горб Тихо-тихо шепчу сквозь тряпьё Синий чёрт, фиолетовый чёрт 19.12.94, пос. Октябрьский ЗЕМНАЯ СОЛЬ И темнота таящегося дома И угол ночи в точках насекомых И собственный неразличимый вдох И разогретой водки сладкий вкус Пусть ест кузнечик слух. В вечоре жидком Есть то, чего не сделают ошибкой Ни возглас ангельский, ни стук кометы робкой Ни разогретой водки сладкий вкус Есть черенок ножа и пальцев шёпот Трещащее окно, мороз и копоть Плывущий облак в новогодней черноте И разогретой водки сладкий вкус Е